- А он мне не отец! Ясно? - Виктор вдруг понизил голос, и лицо его стало чужим и страшным. - Нет у меня отца! И не было! И жены у меня теперь нет! Да, нет! Один буду! Жил без вас, так никто мне ямы не копал.

Он схватил с кровати кепку и вышел, грохнув дверьми хаты и еще сильнее - в сенях.

Какой-то миг Лариса стояла, словно окаменев. Побелевшие губы судорожно вздрагивали, а глаза - сухие, лишь испуг, растерянность и безграничная обида были в них. Потом медленно, словно боясь, что не устоит на ногах, повернулась и увидела Данилу. Сидя на полку, старик надевал валенок, тот, что успел уже снять до этого. Высоко взбитая подушка нетронутой лежала на постели...

На улице было темно, а на лицо и руки падала густая изморось. Лариса знала, понимала, что вскоре после Виктора пошел куда-то и Данила. Пошел и ничего не сказал. Надел только свитку свою старую да взял в руки овчинную шапку. Оба ушли. Но Лариса не могла сейчас думать о том, чтобы их искать. Ни о чем она не могла сейчас думать. Пошла по улице только потому, что не могла оставаться там, в хате. Куда-то тянуло, в ходьбе будто бы забывалось все. Хорошо, что хоть жакетка на плечах. Не помнит Лариса, когда ее надела, видно, просто по привычке. А платка нет на голове, и не холодно, и изморось не чувствуется на волосах...

Сколько той крушниковской улицы... По ветру Лариса почувствовала, что вышла уже за околицу. Изморось стала оседать только на одной щеке да на кончике уха, не прикрытом локонами. Каким-то чутьем догадалась, что идет по той самой дороге, по которой ходила как-то весной...

Показалось - неподалеку зашумела река. Что ж, значит, скоро мостик. Тут все дороги ведут на мостик.

Настил был мокрый. Он не скрипел под ногами, как в погожий день. Можно было пройти мостик и не заметить, если бы под ним не гомонила, не шумела река. Лариса протянула руку. Перила были мокрые и скользкие. Провела рукой и остановилась. Волны из-под мостика мчались быстро, догоняя друг друга. И воды было больше, чем неделю назад. Видно, где-то прошли большие дожди. "Глубоко сейчас здесь!" - почему-то подумала Лариса. А страшно ей не стало. Раньше она боялась долго глядеть даже в колодец...

Скользкие перила... Если на них лечь грудью, то можно легко соскользнуть в эти волны, еще теплые и совсем-совсем нестрашные...

Лариса отшатнулась.

Что за мысли, откуда они?

Сразу появился страх.

"Не признаваться, не говорить никому об этом, даже самой себе. Забыть эту минуту на всю жизнь! Как не стыдно! Мать моя четверых детей схоронила, при немцах целыми месяцами по болотам скиталась, а ни разу, верно, не подумала руки на себя наложить".

За ворот пробирался холодок. Подумалось, что можно простудиться без платка в такую погоду. А кому это надо? Виктору? Виктор не пожалеет, раз не любит. Если же любит еще, то пожалеет и вот такую, какая есть.

"Неужели не любит? Неужели все это было страшным обманом? И даже те незабываемые минуты, проведенные, кажется, так недавно вот на этом мостике? Или таким мелким и маленьким было чувство, что сразу остудил встречный ветер? Если так любить, то лучше не родиться!"

Едва сойдя с мостика, Лариса поскользнулась и чуть не упала. Дорожка еще больше размякла и потемнела, ее уже нельзя было отличить от свежей пахоты по бокам. Густая мгла чернела вокруг. В деревне уже давно не горели огни. Если хоть немножко затуманится голова, то можно сбиться с дороги или попасть на другую и пойти не в ту сторону.

Лариса зашагала быстрей...

Над хатой Бирюков шумела рябина: ветер крепчал, и осенняя изморось начинала переходить в спорый дождик. По этому шуму Лариса и узнала свой двор. Захотелось зайти, посмотреть, кто есть дома, но на дворе были такая темень и пустота, окна выглядели такими черными и хмурыми, что она побоялась заходить в хату. Вернулась и постучала в окно к своей матери.

Сердце матери почувствовало большое горе. Уложив Ларису в теплую постель на припечном полку (как раз на таком полку спал Данила), мать ночь напролет не смыкала глаз.

Назавтра Лариса еще на рассвете пошла к своему двору. После ночного шептания с матерью и хорошего, семейного разговора с отцом и братом у нее немножко полегчало на сердце. Ворота во двор были закрыты, но не так, как всегда. На столбик не был накинут обруч из скрученной лозы, что делалось каждый день; между колом изгороди и столбиком была недозволенная в этом дворе щель. Это сразу насторожило Ларису. Вчера, в таком волнении и растерянности, она могла не закрыть как следует ворота. Мог, конечно, не прийти или просто не обратить на это внимания Виктор. Но свекор? У старика никогда, сколько она помнит, не бывало, чтоб не проверил он, как закрыты на ночь ворота, хлев.

Вошла во двор. Мокрые двери сеней тихо качались на завесах. Всю ночь, видно, так качались. Есть ли кто дома?

В хате никого не было. Постель не разобрана, а на Данилином полку так же, как и вчера, лежит высоко взбитая подушка. Лариса с тревогой в сердце выбежала из хаты. Подумала: может, снова старик ночует в хлеву.

Заслышав во дворе шаги, подала голос телушка. Видно, не кормили ее сегодня. На дверях хлева висел замок. Что делать, где искать Данилу? К соседям или так к кому-нибудь в деревне он не пойдет, век не ходил. Оставалось только посмотреть еще в колхозной риге, где был "веревочный комбайн".

Бросилась Лариса к воротам и вздрогнула от неожиданности: напротив двора стоял Мефодий и ласково кивал ей головой. Он показал знаками, что сам видел, как старый Данила ночью пошел в направлении деревни Гдень.

Лариса отдала ему ключи от хлева и хаты, а сама быстренько собралась и побежала.

Только на четвертый день ей посчастливилось узнать, где был Данила. Искала его всюду, расспрашивала по деревням, что поближе к гравийке (проселочными осенью тут не очень-то пройдешь - болота всюду), не обминала почти ни одного встречного, где пешком шла, где подъезжала на машинах. И уже, отчаявшись, хотела возвращаться назад, как в кузове одной машины, на которой ехала, услышала необычный разговор.

- А вчера наши хлопцы, - говорила одна женщина, - человека в болоте нашли. Вышли отаву косить, а он подал голос. Еще жив был.

Лариса изо всех сил забарабанила по кабине.

Шофер остановился.

- Где этот человек, где? - затормошила она женщину. - Старик?

- Да старик вроде, - ответила та. - Выбился из сил, покамест вылезал из трясины. Если б еще трошки, то и конец, не при нас будь сказано. А лежит он в нашей больнице... Это в Величковичах. Я сама туда еду.

В сельском медпункте Данила лежал один в небольшой палате. Когда врач ввела Ларису к нему, он спал.

- Целую ночь стонал и кашлял, - прошептала она. - Обессилел очень и простудился, наверно, долго просидел в болоте. Но опасаться, пожалуй, нечего - я сделала все, что нужно.

Лариса села на белую табуретку у ног свекра и стала ждать, когда он проснется. А какой там сон у старика, даже и при хорошем здоровье! Вот уже Данила снова тяжело застонал и закашлялся. С трудом повернулся на бок, к Ларисе, и раскрыл глаза. Сначала удивление и испуг мелькнули в его глазах, а потом бледные губы тронула ласковая улыбка.

Лариса прижалась щекою к его руке и заплакала.

- Что ж поделаешь, дочка? - вздохнул Данила и положил другую руку невестке на голову. - Так оно вышло. - Голос был глухой и сухой, в нем не чувствовалось никакой надежды на что-нибудь хорошее в жизни.

- Почему вы ушли? - спросила Лариса, подняв на свекра полные слез глаза.

- А что мне было делать? - часто дыша, заговорил старик. - Нет у меня сына, так и ничего нету. Все отдал ему... Все... Ты, может, не знаешь... А родители твои знают. Он у меня единственный был... И мать рано умерла царство ей небесное. Все я перенес бы... Все стерпел бы... а то, что он сказал...

Старик удушливо закашлялся, сморщился от боли и - замолчал. Часто-часто дыша, шевелил седыми обвисшими усами.

Лариса тоже начала думать о том, что лежало тяжестью сейчас на сердце у Данилы. В самом деле, как это пережить? Вырастил человек сына, а теперь... Вспомнился взгляд Виктора, когда он выкрикивал эти слова, что так тяжко ранили отца. Никогда не думала Лариса, что такие мягкие, серые глаза могут так жестоко и зло глядеть. Если бы сама не слышала, если бы сама не видела, никогда не поверила бы. И откуда он взял эти слова? Вместе росли, а Лариса ни разу не слышала об этом. Ни от Виктора, ни от своих родителей, ни от кого-нибудь другого.

Глубоко, тревожно вздохнув, Данила закрыл глаза, и Лариса не решилась в эту минуту смотреть ему в лицо. Ей показалось, что веки у старика задрожали, и если, не дай бог, из-под них выкатятся слезы, то и самой ей тяжело будет сдержаться, чтобы не расплакаться.

А Данила снова и снова возвращался в мыслях к самому тяжелому и непоправимому, что могло быть в его жизни... Если Виктор, значит, не его сын, то чей же он тогда? Чей? Неужели Шандыбовича? И Ульяна умерла из-за этого, и самому вот жизни нет. Что же это за доля такая, что за несчастье?..

- А где у вас болит? - спросила Лариса.

- В боку колет, - ответил Данила и раскрыл глаза. - И ноги очень уж ноют. А так можно было бы вставать. Натрудил очень ноги. Если б еще в лаптях был, а то эти валенки... И стежка еще видна была... Думал, напрямик пройду. А тут - стемнело. Куда ни подамся, еду вниз, хоть ты крестись да принимай смерть.

- Так вы бы на машину какую попросились...

- А кто ж меня возьмет на машину? - ответил Данила. - Если бы поллитровка с собой была или деньги... Да и дороги мои не очень-то машинные. Я хочу вон в Заболотье добраться, это, верно, и не нашего района. Туда еще для моих ног добрых два дня ходу. Параска у меня там, двоюродная сестра, должна быть еще в живых. До войны-то точно жива была, передавали люди, а сейчас, может, и нет ее уже, кто знает.

- Поедемте, тата, домой, - с просьбой и настойчивым требованием сказала Лариса. - Я вас никуда не пущу. Достану машину, и поедем!