Но это между прочим. Коль речь зашла о мужестве бойцов и командиров в первом бою, то должен заметить: когда фашисты отошли на исходные позиции и прекратилась стрельба, в штаб стали поступать доклады из частей об итогах боя. В каждом из этих докладов приводились фамилии особо отличившихся бойцов, кратко, по-военному говорилось о содержании подвига. Помню, командир 884-го стрелкового полка просил отметить наградой командира батареи Евгения Кузнецова. На участке обороны полка до батальона пехоты противника при поддержке пяти танков просочились в наш тыл. Кузнецов своевременно заметил маневр гитлеровцев, развернул орудия и открыл по танкам и пехоте огонь. Атака врага захлебнулась.

Уже к вечеру, когда все успокоилось, мы с полковником Самсоненко и капитаном Труновым отправились на командный пункт дивизии с докладом. Впереди нас шла небольшая группа раненых красноармейцев: у кого перевязана голова, у кого рука, кто опирался на костыли. Поравнявшись, мы услышали взрыв веселого смеха. Молодой боец по фамилии Кузьмин, как мы потом узнали, прихрамывая на левую ногу, рассказывал товарищам о том, как он пленил двух фашистов.

— Они, понимаешь, влезли в нашу траншею и поливают из автоматов, Я притворился мертвым, потом, улучив момент, когда они отвернулись, вскочил, одного огрел прикладом, а другого ранил в ногу. Тот сразу бросил автомат и закричал: «Иван, мой капут! Мой капут!» Обоих голубчиков привел к взводному, а тот выделил конвоиров и отправил их в штаб полка. Уже после чувствую, нога болит. Ранил все же меня, подлец. Тот, которому я в ногу пулю всадил. Ну ничего, рана пустячная. Сам фельдшер сказал: промоют ее в санбате, перевяжут, поваляешься недельку и в строй. Так что я не очень-то расстраиваюсь.

— Медаль тебе за фрицев полагается. Поди, первые пленные во всей дивизии, — заметил кто-то.

— Если полагается медаль, не откажусь. А что? — засмеялся боец.

Когда мы пришли па КП, генерал Куликов был один. Оторвавшись от карты, устало сказал:

— Кажется, получилось неплохо. Лиха беда начало.

Конечно, неплохо. О чем говорить? И главное состояло не только в том, что противник, понеся в ходе боя значительные потери, не сумел прорвать нашей обороны и выйти на оперативный простор. Важно было и то, что люди поверили в свои силы, поверили в то, что можно и должно успешно бороться с танками, уничтожать их не только орудийным огнем, но и гранатами и бутылками с горючей смесью. Нет лучшей школы для солдата, чем школа боя.

Все это я не сказал генералу. Только подумал. Он это сам видел и понимал.

Старый и опытный солдат, Константин Ефимович Куликов в то же время понимал, сколь опасна и недопустима самоуспокоенность, которую может породить первым успех. Помолчав немного, он сказал мне:

— Вот что, Василий Митрофанович. Пошли-ка ты своих помощников в полки, пусть проведут разбор минувшего боя и посоветуют красноармейцам и командирам не зазнаваться. Война только началась, и надо настраиваться на более трудные дела. Уловил мысль? Об этом же я скажу и нашим политотдельцам.

Я пунктуально выполнил указание генерала. Большинство штабных командиров провели ночь в частях, беседовали с бойцами, критически анализировали прошедший бой. Разумеется, вновь и вновь отмечали и его героев. Я же, захлестнутый неотложной штабной работой, провел ночь на КП дивизии: выяснял потери, организовывал пополнение боеприпасами, проверял, как выполняется приказ комдива о совершенствовании обороны.