Не брести мне сушею,
а по северным рекам плыть!
Я люблю присущую
этим северным рекам прыть.
Мне на палубе слышно,
как плещет внизу Витим,
как ревет Витим,
в двух шагах почти невидим.
Я щекою небритой
ощущаю мешок вещевой,
мой дорожный мешок,
перемытый водой дождевой.
От него пахнет пастой зубною
и ягодным мылом,
позабытой страною
детством лагерным милым.
И от этого снится мне детство
с певучими горнами
и с вершинами горными,
неприступными, гордыми.
К тем вершинам горным,
чтоб увидеть их наяву,
от детства самого
по высокой воде плыву.
У безлюдного берега
опускаю скрипучие трапы
на песчаные отмели,
на лесные пахучие травы.
И огни золотого прииска
в темноте за бортом
начинаются, словно присказка
(сказка будет потом!).
Ну, а в присказке ходит Золушка
в сапогах кирзовых.
Полыхают вовсю два солнышка
в глазах бирюзовых.
Засыпает она, усталая,
на подушке колкой,
и стоят босоножки старые
под железной койкой.
А за окнами зорька-зорюшка
сладко сны навевает.
Золотые туфельки Золушка
не спеша надевает.
Золотыми, росой обрызганными,
по мосткам застучала...
Только это уже не присказка
это сказки начало.
Это сказка моя правдивая,
где ни лжи, ни обмана,
где и вправду вершины горные
поднимаются из тумана.
Ах, вершины гордые!
Чтоб увидеть вас наяву,
я от детства самого
по высокой воде плыву.
Юрий Левитанский. Стороны света. Москва: Советский писатель, 1959.
Горящей осени упорство!
Сжигая рощи за собой,
она ведет единоборство,
хотя проигрывает бой.
Идет бесшумный поединок,
но в нем схлестнулись не шутя
тугие нити паутинок
с тугими каплями дождя.
И ветер, в этой потасовке
с утра осинник всполошив,
швыряет листья, как листовки,
сдавайся, мол, покуда жив.
И сдачи первая примета
белесый иней на лугу.
Ах, птицы, ваша песня спета,
и я помочь вам не могу.. .
Таков пейзаж. И если даже
его озвучить вы могли б
чего-то главного в пейзаже
недостает, и он погиб.
И все не то, все не годится
и эта синь, и эта даль,
и даже птица, ибо птица
второстепенная деталь.
Но, как бы радуясь заминке,
пока я с вами говорю,
проходит женщина в косынке
по золотому сентябрю.
Она высматривает грузди,
она выслушивает тишь,
и отраженья этой грусти
в ее глазах не разглядишь.
Она в бору, как в заселенном
во всю длину и глубину
прозрачном озере зеленом,
где тропка стелется по дну,
где, издалёка залетая,
лучи скользят наискосок
и, словно рыбка золотая,
летит березовый листок...
Опять по листьям застучало,
но так же медленна, тиха,
она идет, и здесь начало
картины, музыки, стиха.
А предыдущая страница,
где разноцветье по лесам,
затем, чтоб было с чем сравниться
ее губам, ее глазам.
Юрий Левитанский. Стороны света. Москва: Советский писатель, 1959.
За стеною голоса и звон посуды.
Доводящие до умопомраченья
разговоры за стеною, пересуды
и дебаты философского значенья.
Видно, за полночь. Разбужен поневоле,
я выскакиваю из-под одеяла.
Что мне снилось? Мне приснилось чисто поле,
где-то во поле березонька стояла.
Я кричу за эту стену: - Погодите!
Ветер во поле березу пригибает.
Одевайтесь,- говорю,и выходите,
где-то во поле береза погибает.
Пять минут,- кричу,достаточно на сборы.
Станем разом против ветра и мороза...
Пересуды за стеною, разговоры.
Замерзает где-то во поле береза.
Юрий Левитанский. Стороны света. Москва: Советский писатель, 1959.
Мы не от старости умрем
От старых ран умрем...
С. Гудзенко
Опоздало письмо. Опоздало письмо. Опоздало.
Ты его не получишь, не вскроешь и мне не напишешь.
Одеяло откинул. К стене повернулся устало.
И упала рука. И не видишь. Не слышишь. Не дышишь.
Вот и кончено все. С той поры ты не стар и не молод,
и не будет ни весен, ни лет, ни дождя, ни восхода.
Остается навеки один нескончаемый холод
продолженье далекой зимы сорок первого года.
Смерть летала над нами, витала, почта ощутима.
Были вьюгою белой оплаканы мы и отпеты.
Но война, только пулей отметив, тебя пощадила,
чтоб убить через несколько лет после нашей победы.
Вот еще один холмик под этим большим небосклоном.
Обелиски, фанерные звездочки - нет им предела.
Эта снежная полночь стоит на земле Пантеоном,
где без края могилы погибших за правое дело.
Колоннадой тяжелой застыли вдали водопады.
Млечный Путь перекинут над ними, как вечная арка.
И рядами гранитных ступеней уходят Карпаты
под торжественный купол, где звезды мерцают неярко.
Сколько в мире холмов! Как надгробные надписи скупы.
Это скорбные вехи пути моего поколенья.
Я иду между ними. До крови закушены губы.
Я на миг у могилы твоей становлюсь на колени.
И теряю тебя. Бесполезны слова утешенья.
Что мне делать с печалью! Мое поколенье на марше.
Но годам не подвластен железный закон притяженья
к неостывшей земле, где зарыты ровесники наши.
Юрий Левитанский. Стороны света. Москва: Советский писатель, 1959.
Люблю осеннюю Москву
в ее убранстве светлом,
когда утрами жгут листву,
опавшую под ветром.
Огромный медленный костер
над облетевшим садом
похож на стрельчатый костел
с обугленным фасадом.
А старый клен совсем поник,
стоит, печально горбясь...
Мне кажется, своя у них,
своя у листьев гордость.