С больными, особенно с женщинами, она была резка и требовательна. Первый год ею были недовольны, даже писали на нее жалобы, но со временем заметили, что, несмотря на свою резкость, она не жалеет для больных времени, много знает и имеет свое мнение в лечебных делах. Если кто-то болел тяжело, она приходила ночью по нескольку раз. И никогда ничего не брала в благодарность. И люди простили ей и резкость, и гордость. Она нисколько не заботилась, чтоб ее полюбили, даже — напротив, как будто делала все, чтобы оттолкнуть от себя людей, но все же ее ценили.

В комнате ее на случай срочного вызова всегда наготове была санитарная сумка, стерильные бинты, шприц, стрептоцид, сердечные средства. Она выписывала медицинские журналы, о каждом случае, который встречался ей на практике, старалась прочесть все, что возможно.

Она была красива, но последнее время черты ее приобрели оттенок сухости. От природы худощавая, смуглая, с ровными красивыми зубами, красивыми руками с длинными гибкими пальцами, она и сейчас следила за модой. Продавцы всегда откладывали для нее хорошие вещи. Ей нравились свитера, которые облегали ее высокую грудь, но ни вещи, ни работа не могли полностью заглушить ее тоску по материнству, по семье. Можно было уехать, перевестись в другое село или даже в город. В сельской местности всегда нашлась бы для нее и квартира, и должность, но она знала, что никуда не уедет, правда, часто думала об этом. Здесь уже ценили ее, и, хотя ей казалось, что мнение окружающих ей безразлично, в действительности она очень ценила это мнение. Было и другое — она надеялась, что Георгий все-таки приедет к ней. Она говорила себе, что ждет его и не ходит в клуб, чтобы избежать всяких ухаживаний. Да, да, вопреки всем разговорам и сплетням — ждет, наперекор всему, и поэтому ей никто не нужен.

Только в одном доме она бывала не как фельдшер — у Анны Леонтьевны. И здесь она незаметно для себя менялась и становилась оживленной, как прежде, и мать Георгия разговаривала с ней приветливо, как будто ничего не случилось, и старалась показать, что относится к ней как к дочке. Это укрепляло в Маше надежду, что приедет Георгий — и все будет хорошо. Она чувствовала, что мать Георгия понимает ее и простила, может быть, потому, что сама ошибалась в жизни, а может быть, потому, что надеялась посредством Маши снова вернуть сына. Правда, у Маши возникало иногда недоброе чувство — ведь именно Анна Леонтьевна была причиной того, что Георгий уехал из Берестянки, но она старалась подавлять в себе это. Из-за матери уехал, из-за матери же может вернуться.

А когда Георгий приехал, она растерялась. Она даже думала: «Лучше б он не приезжал». Его приезд вынуждал ее что-то делать, а она не знала что. Пока Георгий находился в отъезде, можно было эту встречу отодвигать в мыслях далеко вперед, теперь все должно решиться, и, может статься, не на что будет надеяться, не о чем думать и мечтать, и в глазах людей она окажется женщиной, которая никому не нужна.

Первая встреча в доме Анны Леонтьевны не принесла Маше ничего определенного, а ей хотелось знать все окончательно, чтоб не сомневаться и не мучиться. Это, конечно, пустяки, что он поцеловал ту маленькую. Даже хорошо, что поцеловал. Эта выходка — чтоб отплатить Маше, как-то наказать ее. Стало быть, не безразлична она ему. Поцелуй… Смешной мальчишка. Она не только такой поцелуй, она что угодно готова стерпеть…

Маша ночевала у Бережных. За ночь она всего раз или два задремала в кресле, но, несмотря на бессонную ночь, приготовила завтрак. И корову подоила, и процедила молоко, и разлила по кринкам. Все это она делала молча, но Георгий понимал, что она этим хочет сказать, и его раздражала необходимость принимать ее заботу. И неприятно было, что она сняла белый халат и оказалась в короткой юбке и сером пушистом свитере.

Уходя на работу, Маша сказала, что Анне Леонтьевне дня два-три нужен покой и постельный режим, поэтому Ивану Леонтичу лучше побыть около сестры, последить, чтоб она не вставала и не возилась по дому, и даже не читала. Старик послал Георгия отнести ключ от библиотеки Варе.

Смутно помнилась Георгию какая-то смуглая, маленькая девчонка. Лица ее он не мог представить, помнил только глаза. Он вошел в кухню и застал Варю у умывальника, непричесанную, в лыжных брюках, без кофточки. Она ахнула и убежала. Он долго сидел в кухне на табурете, потом спросил:

— Ты скоро?

Она спросила из-за двери:

— А что тебе?

— Ключ отдать.

Можно было ключ оставить на столе, но он дождался, когда она вышла, и подумал, оглядев ее: «Черт возьми, хорошая девчонка».

Она была все еще смущена, хотя старалась не показать этого, и ему было приятно ее смущение. Он отдал ключ, но уходить не хотелось. Он заговорил:

— Тебя Варей звать? Хорошее имя — Варя. Никогда не встречал ни одной Вари. Откуда ты взяла такое имя?

— Тебе что — не о чем говорить?

Он смотрел на нее, и чем больше смотрел, тем яснее становилось ему, что он уже где-то видел ее. Или, может быть, не видел, а представлял себе именно такой девушку, которую рано или поздно должен был встретить? В этой девчонке действительно было что-то очень знакомое. Наверно, если б Раечка осталась жива, она была бы именно такой…

— Ты не обижайся на меня за вчерашнее. И ничего такого не думай, — сказал Георгий, поднимаясь и застегивая пальто.

Девушка покраснела, но ответила, прямо смотря в глаза:

— Я ничего такого не думаю.

— Просто так получилось.

— Я поняла.

— Что ты поняла?

— Что я тут была ни при чем. Спасибо за ключ.

Этим она хотела сказать, что ему пора уходить, но он спросил:

— Ты вечером во сколько кончаешь? Я зайду за тобой.

— Зачем?

— Да так просто. Или не хочешь?

Видно было, что ей трудно смотреть ему в глаза, но она все-таки не отвела взгляда:

— Нет, хочу.

Ему такая прямота понравилась. Идя домой, он думал с улыбкой: «До чего же смешная девчушка».

А потом, днем, он несколько раз замечал, что думает о ней. Может быть, не ходить вечером? О чем они будут говорить? Он уже раскаивался, что обещал, но раз обещал, надо пойти. Сейчас у него как раз наступила пора, когда он старался жить правильно, не позволять себе расхлябанности. Это означало:

1) Не пить. Вчера они с Асаней решили, что пора кончать, последний раз — и хватит, потому что Катя уже не ругается, а молчит, и это совсем плохо.

2) Не делать ничего такого, в чем потом пришлось бы раскаиваться. То есть опять же не пить и не связываться с женщинами. Второе удавалось вполне. Варя, эта девчушка, конечно, не в счет. Просто она забавная. Ее и за женщину нельзя считать.

3) Не принимать во внимание то, что о нем думают другие. Это, по правде сказать, давалось труднее. Вот и вчера взял и поцеловал эту маленькую. Чтобы Маша что-то подумала… Зря, конечно.

4) Быть свободным. Максимально свободным.

Однако правильной жизни пока не получалось. И выпивать приходилось, и к матери вернуться против его воли, и с Машей никак не удавалось развязаться. Напротив, возникали какие-то новые сложные связи и становились чем дальше — тем прочнее…

Георгий пришел несколько раньше. Сидел молча, ждал, разглядывал девчат. Сравнивал Варю и Юльку.

Вышли на улицу. Юлька сразу ушла вперед, чтобы не мешать. А мешать, по сути дела, было нечему. Георгий сказал Варе:

— Куда-нибудь надо пойти. В клуб не хочется. Или ты хочешь?

— Нет, я не хочу.

— Пойдем к новой библиотеке.

Пошли тропинкой в лес.

— Значит, ты на практике?

— Да. А ты учишься? Работаешь?

Георгий засмеялся:

— Дядя называет меня охламоном… Разве обязательно быть кем-то? Вот тебе хочется быть библиотекарем?

— Конечно, хочется.

— А по-моему, это скучно.

— А что, по-твоему, не скучно?

— Сам не знаю… Когда я был мальчишкой, все было ясно. Сперва хотелось иметь перочинный ножик с двумя лезвиями, со штопором и с ножницами. Потом хотелось стать кузнецом… Потом хотелось иметь надувную лодку и палатку. А потом очень хотелось избить одного человека. Но из этого ничего не вышло… На этом детство и кончилось. Кончилось уже давно, а так никем и не стал. Стал только самим собой.