Подбежали к самолету. Растащили горящие обломки. Под ними — Ноздрачев и Мишин. За какие-то несколько минут полк потерял двух чудесных товарищей, настоящих коммунистов. Обоих прошило пулеметными очередями. Одна из пуль попала Мишину в медаль «За отвагу» и глубоко вдавила ее в грудь.

Лейтенанты Ноздрачев и Мишин были отличными летчиками. Дисциплинированность, честность, партийная прямота снискали им уважение всего коллектива. Безвременная и неожиданная гибель друзей на всю жизнь осталась в нашей памяти.

Подошли командир полка и комиссар. Кто-то погрозил в небо кулаком, кто-то крепко выругался. Куликов подозвал меня:

— Приготовьтесь лететь в Александровку, — приказал он, — выполнять задание с подполковником Коневым будете вы.

Долетел без происшествий. Аэродром находился на восточном берегу реки Ловать, севернее большой полу-сожженной деревни Рамушево. Здесь стоял полк истребителей. Я отрулил самолет на одну из свободных стоянок в ельнике и пошел разыскивать штаб.

Не без волнения шагал по рулежным дорожкам, с восхищением и завистью поглядывая на быстрокрылые машины, прикрытые маскировочными сетями и молодыми елочками.

Все здесь казалось новым, другим: и аэродром был не таким, как у нас, и люди тут тоже были особенные. Не терпелось узнать, какое же задание поручит Конев.

Штаб найти не удалось. Но за границей аэродрома я натолкнулся на какую-то покосившуюся будку. К ней со всех сторон тянулись телефонные провода. «Если идут провода, значит, что-то вроде КП», — подумал я. Сбоку чернела свежая воронка от авиабомбы.

Я открыл дверь и вошел. В будке, за столом, читая газету, сидел старшина.

Взглянув на меня, он спросил:

— Вам кого?

— Сержант Шмелев, летчик с У-2, прибыл к вам.

— У-2? — словно ослышавшись, переспросил старшина и порывисто привстал. — И зачем только вас сюда нелегкая принесла? За бомбой что ли за своей прилетели?

Я оторопел:

— За какой бомбой, товарищ старшина?

— Наверно, за той, что ночью потеряли, — с ехидством проговорил старшина. — Это же надо: их на задание посылают, а они по дороге бомбы теряют. Огородники несчастные… — и тут старшина ввернул такое словцо, от которого я совсем растерялся.

— Честное слово, ничего не понимаю! — еле выдавил я.

— А тут и понимать нечего, — не унимался старшина. — С У-2 уронили ночью бомбу, и она упала почти нам на голову, вот и все. Я выскочил на улицу, думал бомбежка! Насилу разобрался, что к чему.

Мне тут же вспомнилась воронка, покосившиеся стены будки. Теперь все понятно.

— Товарищ старшина, я тут ни при чем, бомб не терял и сюда прибыл в распоряжение подполковника Конева.

Старшина сразу сменил тон.

— A-а, ну тогда дело другое. Сейчас найду Конева, — уже совсем дружелюбно проговорил он и позвонил куда-то. А я, грешным делом, подумал, что ты и есть тот самый разиня, который ночью шуму наделал.

Через несколько минут в будку вошел среднего роста, коренастый, аккуратно одетый летчик.

— Конев, — просто представился он.

— Сержант Шмелев, — вытянулся я перед ним.

— Это вы прибыли в мое распоряжение?

— Так точно!

— Тогда вот что, позавтракаем и полетим в Лычково, у нас с вами интересное задание! В районе Торжка будем искать Бориса Ковзана. Знаете такого?

— Нет, смутился я.

— Это ничего, — успокоил меня Конев, сегодня Ковзана действительно не многие знают. А скоро о нем весь фронт заговорит. Он таранил фашистский самолет… Мы должны обязательно найти Ковзана, найти! — повторил Конев.

«И это все? — разочарованно подумал я. — Чего же в этом задании особого?» — вертелось на языке, но я промолчал.

— Пойдем завтракать, а потом в путь, — и Конев повернулся к двери. Я послушно шагнул за ним. Неожиданно вспомнилась обстановка: рассвет, фашистские истребители, гибель Ноздрачева и Мишина.

А вдруг опять появятся «черные стрелы»? Страшновато стало. Больше не за себя, за Конева. Остановился.

— Товарищ подполковник! Может, мы сейчас полетим?

— Почему? Куда спешить? — удивился Конев.

— Днем немцы житья нам не дают, — честно признался я, — а пока рано — проскочим.

— Чего же их бояться? — еще больше удивился Конев. — И мы не лыком шиты. Налетят — сшибем.

— Чем? На моем У-2 не то что пулемета, винтовки даже нет, — сказал я Коневу.

Он улыбнулся.

— Да, ведь верно. Я и забыл, что мы не на истребителях. Тогда, пожалуй, вы правы. Рисковать не стоит. Давайте-ка полетим сейчас.

Г. К. Конев

Мы вышли из будки и направились к стоянке. Взлетели. Машину вел с удвоенной осторожностью, летел над самой землей, в оврагах жался к кустам, поминутно оглядывая небо. До места добрались благополучно.

В Лычкове базировались полки штурмовиков и истребителей. Аэродром надежно защищали зенитки. Над ним почти непрерывно барражировали истребители.

— Подруливайте вон к тому дому, — указал Конев. Дом оказался командным пунктом истребительного полка.

— Выключайте мотор! — приказал Конев и стал вылезать из кабины.

Из дома навстречу нам выбежал маленький, юркий, одетый в черный реглан и унты человек. Еще издали он закричал, размахивая руками:

— Здорово, Жора, здорово, золотко!

— Здорово, Петро! — весело откликнулся Конев.

— Каким ветром?

— Есть дело! Ну, здравствуй!

Они обнялись. В маленьком Петре я без труда узнал командира 416-го истребительного полка майора Груздева, мастера воздушных поединков, хорошо известного испытателя. О нем среди летчиков ходили восторженные рассказы.

Друзья, очевидно, долго не виделись. Вопросы так и сыпались.

Неожиданно Груздев спохватился:

— Чего же стоим здесь? Идем в штаб.

— В штаб? Лучше ты нас в столовую сведи, — попросил Конев. — У нас в животах пусто, это раз. А во-вторых, меня в полете проморозило насквозь. Полведра чаю надо, чтобы согреться.

Груздев всплеснул руками.

— Все на чаек жмешь? Сразу надо было говорить, что заправка кончилась. Давно бы уже сыт был.

Он повернулся ко мне и быстро заговорил:

— Чехлите мотор, да скорее! Столовая-то вон!

Я проворно принялся за дело.

В столовой Конев и Груздев больше говорили, чем ели. Обсудили дела на фронте. Поговорили о самолетах, своих и противника, разобрали тактику последних воздушных боев.

Груздев жаловался:

— За последние дни много летчиков гибнет. У немцев в воздухе перевес. «Мессера» жмут… Была тут у них одна пара. Приноровились, сволочи, на рассвете или в сумерках перехватывать штурмовиков. Поодиночке с задания хоть не возвращайся, чуть отстал — сейчас же собьют…

— А вы чего смотрели, истребители? — перебил его Конев.

Груздев развел руками.

— Ничего не можем сделать. Ходят у самой земли, на предельных скоростях, атакуют одиночек и скрываются. От встреч с нашими истребителями эти «охотники» уклоняются, одним словом, воюют из-за угла, как воры.

— А аэродромы подскока использовали?

— Использовали. Все равно перехватить не удавалось. Я тут кое-что придумал. Да они словно нарочно сгинули куда-то. А у штурмовиков только и слышно: «Черные стрелы! Черные стрелы!..»

— Черные стрелы? — невольно вырвалось у меня. До этого я сидел спокойно и любовался тремя орденами Красного Знамени, привинченными к кожаной куртке Конева.

— Ну да! На фюзеляжах у них черные стрелы. А что? — в свою очередь спросил Груздев.

— Да они же сегодня у нас в Ожедове У-2 сбили!

И я рассказал о трагической гибели Ноздрачева и Мишина.

Конев слушал молча, изредка покачивая головой.

Груздев волновался, несколько раз вскакивал, подбегал к окну и опять садился на свое место. Когда я кончил рассказ, он вдруг набросился на Конева.

— Ты зачем сюда прилетел?

— Буду искать Ковзана, — невозмутимо ответил Конев. — Ты знаешь, он «юнкерса» таранил, а в полку об этом не знали. Пришла наша авиационная газета, и читаем: «Таран Бориса Ковзана».