За ночь мы сделали по 16 боевых вылетов. Сбросили на голову врага около 40 тонн бомб.

К концу ночи был получен приказ: выделить несколько экипажей на связь. Задания получили Семен Ванюков, Виктор Емельянов, Николай Евтушенко и я.

Самолет Николая Евтушенко шел над рекой Лoвать, когда на него напали фашистские истребители. Нашему другу пришлось посадить машину. Фашисты сделали несколько заходов, зажгли самолет. Хорошо, что летчик и штурман успели отбежать. На второй день они пешком пришли на аэродром.

Выполнив задания по связи, вместе со всеми мы ночью опять бомбили врага. Напряжение было настолько велико, что спать не хотелось. Чтобы не терять времени, летчики и штурманы помогали механикам подтаскивать и подвешивать бомбы. Греться на КП не ходили — и без того было жарко.

Н. В. Евтушенко

А утром Ванюкова, Устиненко, Емельянова и меня снова послали на связь. Совершили несколько вылетов днем.

К вечеру устал так, что еле выбрался из кабины. Полк уже улетел в Ожедово — на аэродром подскока. Направились туда и мы с Николаем Султановым (в это время он у меня был штурманом).

Шли на бреющем. И вдруг удар! Очнулся я на земле среди обломков. Кабина разбита, левое крыло лежит вдоль фюзеляжа. Пошевелил сначала левой, потом правой ногой, затем руками: кажется все на месте.

— Коля, жив? — услышал я слабый голос Султанова.

— Как будто…

— А ведь я думал, что ты готов. Бил тебя ракетницей в плечо, а ты даже не шевельнулся.

— Не может быть! — возразил я и стал медленно подниматься. И вдруг — резкая боль в ногах. Пришел я в себя на снегу. Султанов сидел рядом и все время повторял:

— Коля, вставай, ну, вставай же!

— Не могу. Больно… А у тебя что?

— Тоже не могу подняться.

— Слушай, что же произошло? — Ответа не последовало. Огляделся. Метрах в ста позади нас высокий лес.

— Может, за дерево зацепились?

Но на деревьях даже снег не тронут. В чем же дело?

— Не знаю, — говорит Султанов. — Почувствовал только сильный удар…

Надо что-то делать. Я пополз, полуживой от боли.

Продвинулся по снегу метров сто. Дальше не могу — силы кончились. И тут услышал слабый голос:

— Братцы, помогите!

Кто-то еще нуждался в срочной помощи. Это заставило меня напрячь все силы. Впереди дорога. По ней идут бойцы.

— Товарищи! Помогите!.. — кричу.

Бойцы заметались. Один из них крикнул:

— Осторожно, мины!

Ко мне подскочил молодой лейтенант.

— Что с вами?

— Люди там, нуждаются в помощи…

Несколько бойцов вместе с лейтенантом, проваливаясь в снег, направились по моему следу к лесу.

Меня отнесли в деревню, где размещался саперный батальон.

Вскоре в дом внесли Николая Султанова и еще одного человека с окровавленным лицом.

Лейтенант, сняв ушанку, сказал:

— Знаете, что с вами произошло? Вы столкнулись в воздухе с другим самолетом. Летчик той машины погиб, штурман тяжело ранен.

Позже я узнал, что самолет был из отдельной эскадрильи легких ночных бомбардировщиков, базировавшейся на соседнем аэродроме. Спасаясь от атаки фашистских истребителей, он кружил над лесом. Здесь мы и столкнулись в сумерках.

У Султанова оказался скрытый перелом левого бедра, а у меня — двух ребер и указательного пальца. Повезло!

Нас доставили в полевой госпиталь. На следующий день сюда приехали комиссар полка Коротков и заместитель командира эскадрильи Голованов. Они привезли наши личные вещи и только что полученные подарки челябинских рабочих.

В посылке, которая досталась мне, оказались две пачки папирос «Пушки», кружок копченой колбасы, бритва, белье, шерстяные носки и голубой шелковый кисет. По кисету вышито бисером «Бойцу-молодцу от Зины». Заботой, родным теплом веяло от этого скромного подарка. Тысячи таких посылок получали фронтовики. Незнакомые люди — рабочие, колхозники, школьники — люди, которые в те дни сами нуждались во всем, стремились доставить радость бойцам. С волнением рассматривал я каждую вещицу. И казалось мне, что это материнские руки собрали для меня этот чудесный праздничный гостинец.

Поговорив немного, Коротков и Голованов простились с нами и пожелали быстрого выздоровления.

Дня через три нас отправили на эвакопункт в Крестцы. Во время погрузки в санитарный поезд нас хотели поместить в разные вагоны. Кое-как уговорили, чтобы оставили вместе.

Перед закатом наш поезд вышел со станции. К вечеру пришли санитары и начали задергивать окна темными светонепроницаемыми шторами: фашистам все одно, они могут разбомбить и санитарный поезд.

К вечеру следующего дня прибыли в Бологое. Вскоре заревели сирены воздушной тревоги. Налетели вражеские самолеты. Бомбы рвались на станции и в городе. Неумолчно били зенитки. Прожекторы шарили по темному небу. Но вот, видно, бомба попала в вагон с боеприпасами. Взрыв потряс станцию. На мгновение вокруг стало ослепительно светло. Наш вагон качнулся. Застонали раненые.

Наконец все кончилось. К составу прицепили паровоз, и мы срочно покинули Бологое. Поезд шел без остановок. В вагоне появился старший врач. Николай Султанов попросил, чтобы ему дали какое-нибудь лекарство: нога болела все сильнее и сильнее. Я спросил врача, куда нас везут.

Тот ответил, что пока в Ярославль, а потом — на Урал.

— Ну нет, дорогой доктор, я так далеко не поеду! — заявил я. — Сойду на первой же остановке!

Врач удивился:

— А что с вами?

— У меня, доктор, все нормально, я даже хожу, а раз хожу — должен вернуться в строй! Скажите, где будет ближайшая остановка?

— В Удомле. Там есть хороший госпиталь… Немного помедлив, врач добавил: — Можете сойти. А сейчас давайте я все-таки вас осмотрю.

Я снял гимнастерку. Врач оглядел меня, выслушал.

— Одевайтесь, скоро Удомля.

Врач посмотрел, как я, морщась, натягиваю гимнастерку, покачал головой.

В Удомле госпиталь оказался переполненным. Раненых пристраивали в дома жителей. Здесь, в небольшом домике, под присмотром врачей и их добровольных помощниц — хозяйки дома и ее дочери — я пробыл месяц.

И вот однажды сказал врачу:

— Доктор, хочу вернуться в полк!..

Долго обсуждали — выпускать из госпиталя или нет. Наконец 28 апреля решили выписать с продолжением лечения при части. Радостный возвращался я с врачебной комиссии. То ли оттого, что кончилось нудное лечение, то ли оттого, что на улице вовсю разбушевалась весна, мне хотелось петь.

Третьего мая 1942 года я прибыл в Лычково. Здесь узнал, что наша часть расформирована. Командование и большинство летчиков переведены в 707-й ближнебомбардировочный полк. На базе нашего полка создана отдельная эскадрилья. Куда пойти: в эскадрилью или в полк? Командующий ВВС 1-й ударной армии разрешил мне выбрать место дальнейшей службы.

Вечером из эскадрильи за мной прилетел Николай Евтушенко. Вскоре сел самолет Виктора Емельянова из 707-го полка. Опять за мной! Вот ведь как: лети — не хочу! Но выбирать все-таки нужно. Куда? Решил с Виктором, в 707-й.

Встретили меня там тепло. Командовал полком наш майор Куликов, комиссаром был Коротков, секретарем партийной организации — политрук Жарков. Все свои. В полку помимо Емельянова оказались Ванюков, Супонин, Рубан, Скляренко и многие другие боевые друзья из прежнего полка.

Меня назначили в первую эскадрилью, в звено лейтенанта Ивана Даниловича Кочетова. Но к полетам пока не допускали.

К этому времени на нашем участке фронта произошли некоторые изменения.

Ценой огромных потерь фашистам удалось прорвать оборону наших войск и соединиться со своей окруженной демянской группировкой. Образовался узкий коридор, ставший единственной артерией, по которой шло снабжение гитлеровских частей.

Наше командование решило во что бы то ни стало ликвидировать этот, так называемый «рамушевский коридор». На земле и в воздухе шли упорные бои.