— Хорошо. Я могу поверить, что ночная корректировка осуществима. Для меня неясно одно: как можно с воздуха отличить разрыв артиллерийского снаряда от сотни различных вспышек? Я согласен с вашим предложением, но в реальность его выполнения, признаться, не совсем верю…

На следующий день приехал заместитель начальника разведотдела штаба артиллерии Северо-Западного фронта подполковник Сергей Иванович Агафонов.

С. И. Агафонов

Мы обратились к нему. Долго доказывали жизненность нашего предложения. Для большей убедительности привели свои расчеты. Если пристрелку вести двумя орудиями с интервалом в 20–40 секунд, говорили мы, то штурман, заранее зная точное время выстрела и район цели, может определить место разрыва первого снаряда, а затем и второго. Причем второй снаряд посылается как дублирующий, для того чтобы штурман мог убедиться в точности своих расчетов.

Этот довод, видимо, убедил подполковника: через некоторое время вместе с ним мы докладывали обо всем генералу Рыжкову. Беседа затянулась, разгорелся спор. Подполковник Агафонов встал на нашу сторону. В итоге решили провести опытную ночную корректировку.

Нам предложили навести огонь дивизиона по центру деревни Савкино, где располагался немецкий штаб. Точность наших данных будет контролироваться всеми имеющимися у артиллеристов средствами. Работать нам предстояло с тем же 1235-м артиллерийским полком. Перед вылетом мы снова добывали у командира полка, а вместе с ним — у командиров дивизионов и батарей, с которыми предполагалось взаимодействовать.

И вот, наконец, первый вылет на ночную корректировку.

Получится или нет? С этим вопросом мы садились в самолет, подготовленный Евгением Дворецким. Он волновался не меньше нас, но, когда запустили мотор, крикнул:

— Ребята, не волнуйтесь, все будет хорошо. Ни пуха ни пepa!

Мы с Зайчиком помахали технику рукой, и самолет порулил на старт.

Вот и цель. Зайчик связался с артиллеристами. Радиостанция работала безукоризненно. Штурман передал:

— Вижу цель. Готов к работе.

С КП доложили о готовности открыть огонь. Переговоры между штурманом и артиллеристами дублировались, и я знал обо всем. Когда услышал ответ наших наземных друзей, развернул самолет и повел его к деревне. Зайчик рассчитал, что снаряд разорвется в то время, когда мы будем над Савкином. Это обеспечило штурману точное наблюдение за местом разрыва.

Через 30 секунд метрах в трехстах западнее деревни Зайчик заметил разрыв первого снаряда, затем рядом разорвался второй. Артиллеристам были сообщены координаты разрывов. Следующие снаряды разорвались уже метрах в ста от цели. Вновь поправка. Теперь снаряды легли точно. Зайчик радостно передал:

— Цель накрыта!

В этот момент из-за леса восточнее Савкина неожиданно открыла огонь артиллерийская батарея противника. Зайчик сразу же сообщил ее координаты.

Снаряды полетели в ту сторону. Артиллеристы после нашей корректировки вторым залпом накрыли батарею.

— Снаряды в центре цели. Беглый огонь! — скомандовал штурман.

С каждой минутой огонь нашей артиллерии нарастал. Минут через пять в лесу южнее расположения немецкой батареи раздался взрыв. Видимо, угодили в склад с боеприпасами. Нашей радости не было границ.

— Получилось! — ликовал Зайчик.

Алексей поздравлял с победой артиллеристов, те — нас.

Так впервые 22 декабря 1942 года была проведена ночная корректировка артиллерийского огня с самолета У-2.

Мы понимали, что одним вылетом нельзя было разбить бытовавшее мнение о невозможности корректирования огня ночью с воздуха. Командующий артиллерией поздравил нас с успешным выполнением боевой задачи, но одновременно отдал приказ:

— Опыты проводить, снаряды экономить и каждый вылет строго контролировать батареями звукометрической записи.

Проведя еще несколько успешных ночных корректировок, мы не могли сдержать своего желания побывать в полку: доложить о проделанном, встретиться с друзьями, а заодно решить кое-какие хозяйственные вопросы.

В начале января 1943 года я и Зайчик прибыли в родной полк, который к этому времени снова перебазировался на аэродром в Толокнянец. Когда-то в этой деревне насчитывалось больше пятидесяти домов, а осталось всего пять незатейливых хат и одна покосившаяся баня с маленьким подслеповатым окошечком.

Все дома и даже овраг с землянками были заняты тыловыми учреждениями 11-й армии. Наш полк после хлопот отвоевал себе залепленную по всем швам глиной, замшелую баньку, в которой разместили метеостанцию, узел связи и радиостанцию.

Весь личный состав принялся копать землянки. Но труд оказался напрасным: стоило чуть копнуть землю, и появлялась вода. Овраг, где можно было строить землянки, был перенаселен. Оставалось одно — поселиться в палатке. Ее поставили прямо на снегу, набросав на него сосновых веток и покрыв их брезентом. Так получился и пол и общая постель. В палатке смастерили печурку, которая, правда, кроме копоти и до слез едкого дыма, ничего не давала.

Здесь же разместилось и командование. Желая создать командиру полка хоть какие-нибудь удобства, летчики приволокли откуда-то пружинный диван и поставили его рядом с печкой. Но услуга получилась «медвежья». В диване оказалось неисчислимое количество клопов, и его пришлось срочно сжечь.

Командир полка пристроился на полу, где вповалку спали летчики, штурманы, стрелки и мотористы. Неудобства быта мало смущали людей. Измучившись за ночь, они спали в палатке так крепко, как будто находились в самой лучшей столичной гостинице.

Уже две недели, покинув благоустроенные землянки в Соменке, личный состав полка жил в палатке, служившей не только общежитием, но и столовой, штабом полка и эскадрилий, кладовой технического имущества.

За ночь каждый летчик делал по десять — двенадцать вылетов. Командир батальона аэродромного обслуживания неоднократно «жаловался», что не может напастись на 707-й полк авиационных бомб. И ему можно было посочувствовать. Ведь только за ночь полк сбрасывал на головы врага иногда до шестидесяти тонн бомб. Кроме этого, надо было в условиях зимнего бездорожья подвезти горючее, масло, продовольствие и т. п. Батальону приходилось очень и очень трудно.

Не легче было и летчикам. Холодно было на земле, а в воздухе — еще холоднее. Многие, чтобы не обморозить лицо, стали отпускать усы и бороду, отчего выглядели много старше, чем на самом деле. Неунывающие Скочеляс, Орлов, Анчушкин, Рубан старались не поддаваться холоду, находили время побриться на скорую руку, а Анчушкин, показывая на свою бритую голову, уверял, что следует закаляться и тогда можно одолеть любой мороз. Супонин в коротенькие перерывы между сном и боевой работой, чаще всего во время обеда, уморительно разыгрывал шолоховского деда Щукаря. Слушая его, летчики и техники давились от смеха, и от этого казалось теплее под гимнастерками и веселее на сердце.

С воодушевлением мы докладывали Воеводину и Сувиду о нашей работе с артиллеристами.

Внимательно выслушав нас, Воеводин поставил задачу: продолжать работу над совершенствованием ночной корректировки.

Решив все вопросы, напутствуемые добрыми пожеланиями командования и друзей, мы снова улетели к артиллеристам.

Полуокруженные в районе Демянска немецко-фашистские войска снабжались по узкоколейке, проходившей вдоль «рамушевского коридора». Конечная станция узкоколейки находилась на восточном берегу реки Пола. Наша разведка установила, что здесь расположены склады боеприпасов, продовольствия и горючего. И мы получили приказ скорректировать огонь артиллерии по этой цели.

Сложность задачи заключалась в том, что добираться к железнодорожной станции приходилось через плотный заслон зениток и прожекторов. Наметили план действий, маршрут и профиль полета.

Взлетели, когда совершенно стемнело. Погода благоприятствовала нам. Прошли над КП нашего артиллерийского полка. Штурман установил связь. Через некоторое время артиллеристы доложили о готовности к стрельбе.