Так что теперь воевать можно. С этими мыслями мы направились к стоянке эскадрильи. Подойдя к самолету, вместе с Образцовым осмотрели подвеску двух стокилограммовых бомб. Николай тщательно все проверил и похвалил оружейного мастера сержанта Сукачева. Высокий, почти двухметрового роста, с широкими плечами, Василий Сукачев один брал стокилограммовую бомбу и подвешивал ее на бомбодержатель. Мы удивлялись силе этого человека. Некоторые пытались с ним тягаться, но ничего не выходило.

Взлетели. В Дретино и около него мелькали огненные вспышки. Крупнокалиберные зенитные пулеметы непрерывно строчили в темное небо. Восточнее Дретино мы заметили стреляющую батарею.

— Доверни правее, — передал Николай.

Довернув, я убрал газ и стал планировать на цель.

Самолет чуточку подбросило.

— Сбросил! — воскликнул штурман.

Быстро развернулись. Два взрыва под нами. Цель поражена!

— Коля! Давай к дому, бомб нет! — весело проговорил штурман Николай Образцов.

И мы с левым разворотом начали планировать в сторону аэродрома. Прямо с цели зашли на посадку.

— Товарищ капитан, задание выполнено. Бомбы разорвались в расположении фашистской батареи, — доложил я командиру полка и показал на карте место разрывов.

Штурман тут же доложил результаты заместителю начальника штаба полка, который вел журнал боевых действий…

— Правильно, выкуривать фашистов на русский мороз надо, прямо с порога бросил Ванюков.

Кряхтя и хлопая крагами, протиснулся в палатку Андрей Рубан.

— Невозможно сидеть в задней кабине, — жаловался он, — ветрюга пронизывает насквозь…

На каждом из нас было теплое белье, шерстяной свитер, гимнастерка, меховая куртка, меховой зимний комбинезон. На ноги мы надевали простые и шерстяные чулки, теплые портянки, поверх них — меховые носки — унтята, а затем уже унты с галошами. И все-таки зябли в полете.

В палатке жались к самолетным подогревательным лампам. Маски с лица не снимали даже здесь и узнавали друг друга только по голосу.

— Накрыли немцев, — громко сообщил вошедший Емельянов и толкнул Рубана.

— Опять панибратство, товарищ Емельянов, — одернул его Ноздрачев.

А под маской не видно, кто он, — возразил Емельянов, — может, это сержант Ванюков.

Все засмеялись. Дело в том, что веселый, жизнерадостный Виктор любил пошутить и при этом иногда забывал о воинской субординации. Не успели мы отогреться, как раздался голос командира полка:

— На вылет. Надо поторапливаться.

Мы направились к самолетам. Снова шли на Дретино. Каждый из летчиков сделал в эту ночь по три вылета. В середине ночи самолеты стали покрываться инеем. Резкое похолодание при значительной влажности воздуха всегда грозит обледенением самолета или еще хуже — внезапным появлением тумана. Что может быть опаснее тумана, неожиданно ворвавшегося на ночной аэродром, да еще на такой, который расположен у самой линии фронта и лишь кое-как обозначен несколькими тусклыми огоньками?

В северо-западных районах, где множество озер и болот, подобные явления и зимой нередки. Туман и не сразу заметишь ночью. Вначале он прижимается к оврагам, цепляется за лес, окружающий аэродром.

Экипажи взлетают и садятся, а туман стережет… Но вот неожиданно потянул ветерок, и туман, легко оторвавшись от леса, сваливается на аэродром.

А в воздухе несколько экипажей! Вот первый самолет застрекотал где-то вблизи аэродрома. Экипаж знает, что аэродром рядом, но не видит его. Люди на земле, пренебрегая опасностью быть накрытыми огнем противника, стреляют из десятка ракетниц, зажигают костры. Но мертвый свет ракет и жаркое пламя костров поглощаются липким туманом. В воздухе уже два самолета. И уже не два, а четыре человека, выйдя из боя в надежде очутиться дома, перехватить стакан горячего чая, расправить затекшие плечи, а потом снова идти в бой, оказались оторванными от земли. Хорошо, если есть вблизи открытый аэродром. Можно уйти туда, но если горючее на исходе? Решай, товарищ! И быстрее!

Бывает, что только опытные командиры — руководители полетов — оказываются способными вовремя удержаться от соблазна продолжать полеты, хотя погода будто бы благоприятствует им. Большое искусство — правильно оценить изменения метеообстановки, перемены температуры, давления и влажности воздуха, по данным метеорологов и докладам летающих экипажей предвидеть возможные коварства погоды и во время принять единственно верное решение. Для этого, пожалуй, одного опыта недостаточно. Нужна еще и командирская смелость, готовность взять на себя всю ответственность за последствия. А последствия могут быть разные. Прекратил полеты, а опасения не оправдались, можно было летать отвечай за срыв боевого задания. Продолжил полеты, а тут туман, экипажи вынуждены садиться где попало, — опять отвечай командир полка!

Куликов приказал временно прекратить полеты.

Отогревшись в палатке, мы с Виктором Емельяновым пошли к моему самолету. Достали из гаргрота (отсек за кабиной штурмана) гитару и балалайку.

— Страданём? — беря в руки балалайку, предложил Виктор.

— Страданём, согласился я.

Попробовали взять знакомые аккорды «страдания».

— Не клеится что-то у вас, звук не тот на морозе, — сказал вынырнувший из темноты Коновалов.

Вскоре озябли руки. Инструменты отдали Коновалову, а сами пошли на КП. Два часа ждали погоды. Внезапно подул сильный западный ветер. Ноздрачева, Голованова и Устиненко, как более опытных летчиков, послали на задание. Минут через сорок они вернулись. Обледенение кончилось. Туман разогнало.

Снова весь полк в воздухе. За эту ночь мы сделали по шесть — восемь вылетов. А на рассвете, забрав с собой штурманов и техников, улетели на основной аэродром. Как говорится, уноси бог ноги! Если через час не улетим, немцы могут накрыть артиллерийским огнем.

Дома в столовой разговорились. На этот раз разговор вертелся вокруг новой темы: «Работа с аэродрома подскока». Всем понравилось это дело. Говорили долго, но боевая ночь сказывалась — едва доплелись до постелей, взяли газеты и… уснули.

Вечером опять прилетели в Ожедово и снова бомбили врага западнее реки Полисть.

За ночь делали по 12–15 вылетов. Уничтожали автомашины, артиллерийские и минометные батареи, пулеметные точки, склады боеприпасов и другие цели. Полк сбрасывал за ночь в общей сложности 30–40 тонн бомб.

В одном из вылетов с нами приключился курьезный случай.

В середине ночи на высоте около 1000 метров резко усилился ветер, дувший с запада. Сила встречного ветра была почти равна скорости самолета.

Я старался добраться до цели, но не мог. Впереди виднелся лес, походивший сверху своими очертаниями на авиационную бомбу, в конце которой горели костры. Видимо, фашисты грелись. Близок локоть, да не укусишь.

«Не долететь до них», — подумал я. Решили возвращаться.

Неожиданно послышались перебои в работе мотора. Перевел самолет в планирование и пошел к земле. Сбрасывать бомбы уже нельзя: под самолетом свои. Стал планировать в сторону аэродрома. Но до аэродрома не дотянул: «сдал» двигатель. Пришлось садиться. Посадка на неизвестную площадку, ночью, рядом с линией фронта, с бомбами! Такого у меня еще не бывало. Но рассуждать и обдумывать было некогда — земля стремительно приближалась. И вот лыжи самолета коснулись снега, и после небольшого пробега машина остановилась вблизи сарая.

— Сели! — радостно крикнул Андрей Рубан, мой штурман в этом полете.

— Да, — облегченно выдохнул я и вытер со лба пот (и это при морозе в тридцать пять градусов!).

— Давай снимать бомбы! — предложил Андрей.

Но как это сделать? Взрыватели ввернуты, поставлены на предохранители!

Долго мы стояли около бомб, рассматривая их со всех сторон. Малейшая неосторожность — и произойдет взрыв, который конечно разнесет в куски и самолет и нас.

Рубан после долгого раздумья осторожно отсоединил ветрянку от предохранителя, а затем попробовал вывернуть взрыватель. Но тот не поддавался. Ключа у нас не было. Ухватились за взрыватель вдвоем. Ладони прилипали к холодному металлу.