— Хотела бы я, чтобы так и было, — ответила я, и тут только расплакалась. Какой одинокой я себя чувствовала! Вождь посадил меня к себе в седло, сел на лошадь позади меня, и мы поехали домой, в свою палатку. Когда мы вошли, жены мельком взглянули на меня и отвернулись. Я собиралась лечь на свое ложе у входа, но вождь сказал:

— Поди сюда, теперь твое место здесь, рядом со мной. А ты, — обратился он к своей первой жене и сильно толкнул ее, — ты займешь ее ложе, у входа.

Вот и все. Он не обвинил своих жен в попытке убить меня, но с этого времени обращался с ними холодно, не шутил с ними и не смеялся, как бывало раньше. А когда он уезжал из лагеря на охоту или на поиски отбившейся от табуна лошади, я должна была сопровождать его. Он ни на один день не оставлял меня одну с остальными женами. Так и получилось, что мне было велено приготовиться к походу, когда он собрался с несколькими друзьями в набег на северные племена. Сборы мои заняли не много времени: я уложила в маленькую сумку шило, иглы и нити из сухожилий, приготовила пеммикан и была готова.

Наш отряд был невелик: пятнадцать мужчин и еще одна женщина, недавно вышедшая замуж за военного вождя. Отряд не собирался нападать на врага; мы должны были совершить набег на табуны первого встречного лагеря. Отряд шел пешком, передвигаясь ночью и отдыхая днем. Через много ночей отряд вышел к Большой реке (Миссури) выше порогов, как раз напротив того места, где река Скалистого Мыса (Сан) впадает в нее. Уже рассвело. Вверх по долине маленькой реки виднелись палатки большого лагеря и табуны лошадей, один за другим направляющиеся к холмам на пастбища. Около нас находилась лощина, поросшая ивой. Мы поспешили спрятаться среди деревьев, пока нас не заметил кто-нибудь из рано вставших жителей лагеря.

Мужчины долго совещались, обсуждая, что делать. Наконец они решили переправиться через реку, а затем, захватить несколько лучших лошадей, двинуться на восток, по этому же берегу. Они думали, что наше движение на восток перед обратной переправой заставит неприятеля предположить, если он будет нас преследовать, что мы кри или ассинибойны. Где-нибудь на сухом, густо поросшем травой месте отряд должен повернуть и направиться к дому. Неприятель там потеряет наш след и будет продолжать идти в том же направлении, в каком шли мы, и отряд сможет возвратиться домой верхом, не торопясь, не боясь, что его нагонят.

Вскоре после того, как стемнело, мы переправились через реку, дойдя берегом против течения до места, где лежало несколько больших бревен, оставшихся после половодья. Мужчины скатили бревна в воду, связали их вместе, положили на плот оружие и одежду и посадили нас, двух женщин. Затем, держась одной рукой и гребя другой и сильно работая ногами, они скоро благополучно перегнали плот на ту сторону. Выйдя на берег, они тотчас же развязали ремни, оттолкнули бревна в реку и тщательно замыли наши следы на илистом берегу. Мы высадились у самого устья реки Скалистого Мыса, ниже его по течению, на краю зарослей дикой вишни. Нам, двум женщинам, приказали оставаться здесь до возвращения мужчин. Они намеревались войти в лагерь поодиночке, отрезать от привязи сколько удастся лошадей и собраться как можно скорее здесь, в заросли. Мужчины немедленно отправились, а мы, две женщины, сели ждать их возвращения. Мы немного поговорили и уснули, так как обе были утомлены долгим походом, в течение которого ни разу не спали вдоволь. Немного спустя меня разбудил вой волков, бродивших неподалеку. Я посмотрела на Семерых (Большая Медведица) и увидела по их положению, что было уже за полночь. Я разбудила свою спутницу, и мы снова немного поговорили, удивляясь, почему никто из мужчин еще не вернулся; может быть, в неприятельском лагере до поздна танцевали, или играли в кости, или пировали, и мужчины наши ждали, пока все успокоится, прежде чем войти? Потом мы опять уснули.

Когда мы проснулись, светило солнце: мы вскочили и огляделись. Никто из нашего отряда еще не вернулся. Это нас испугало. Подойдя к опушке заросли и выглянув из нее вверх по долине, мы снова увидели табуны лошадей и тут и там разъезжающих по холмам всадников. Я была уверена, что наших мужчин обнаружили и убили или так загнали преследуя, что они не смогли к нам вернуться. Так думала и моя спутница. Мы считали, что как только наступит ночь, кто-нибудь из них придет за нами. Нам ничего не оставалось, как сидеть на месте. День тянулся долго-долго. У нас не было еды, но не это волновало — моя спутница страшно беспокоилась.

— Может быть, моего мужа убили, — повторяла она все время, — что мне делать, если он убит?

— Я тебя понимаю, — говорила я, — у меня тоже был когда-то любимый муж, и я потеряла его.

— Разве ты не любишь своего мужа, вождя кроу? — спросила она.

— Он мне не муж, — ответила я, — я его раба.

Мы пошли к реке, умылись и вернулись на опушку, где можно было выглядывать из зарослей, и там сели. Моя спутница начала плакать.

— Если они не вернутся сюда, — говорила она, — если их убили, что мы будем делать?

Я уже об этом думала и сказала ей, что далеко к востоку отсюда, на берегах Большой реки, живет мое племя и что я пойду вдоль реки, пока не найду своих. Ягод было много. Я могла ловить кожаной петлей живущих в кустарнике кроликов. У меня были кремень и огниво, чтобы разводить огонь, и я не сомневалась, что смогу совершить это далекое путешествие, если ничего не случится. Но мне не пришлось сделать этой попытки. После полудня мы увидели двух всадников, ехавших по берегу реки Скалистого Мыса. Время от времени они останавливались, слезали с лошадей и осматривали берег: они ловили капканами бобров. Мы заползли обратно в середину заросли, перепуганные, едва осмеливаясь дышать. В заросли, изрезанной широкими тропами, протоптанными бизонами, негде было по настоящему спрятаться Что если трапперы зайдут в нее? Так и вышло; они наткнулись на нас. Один схватил меня, другой мою спутницу. Они заставили нас сесть на лошадей и привезли в свои палатки. Все жители лагеря столпились вокруг, чтобы поглядеть на нас. Для меня это уже было не ново, и я просто смотрела на них, но моя подруга накрыла голову плащом и громко плакала.

Мы попали к племени блад из черноногих. Я не понимала их языка, но могла говорить руками (язык жестов). [23] Человек, взявший меня в плен, начал задавать мне вопросы. Тогда он рассказал мне, что люди его племени захватил врасплох военный отряд, пытавшийся ночью пробраться в лагерь, убили четверых и гнали остальных до оврагов реки, где те сумели ускользнуть в глубокие темные лощины.

— Был ли один из убитых, — спросила я, — высокий человек, носивший ожерелье из когтей медведя-гризли?

Он сделал знак, означающий «да».

Значит мой вождь кроу мертв. Не могу передать тебе, что я почувствовала. Он был добр ко мне, очень добр. Но он или те кто с ним, убили моего молодого мужа. Этого я не могла забыть. Я подумала о пяти его женах. Они не пожалеют о нем, весь огромный табун лошадей принадлежит теперь им. Они будут рады, если я тоже не вернусь обратно.

Ты видал Глухого, индейца из племени блад, который сегодня приходил поговорить со мной. Я прожила в его палатке много лет. Он и его жена были очень добры ко мне. Прошло некоторое время, и я уже могла думать о своем племени без слез; я решила, что уже никогда больше не увижу своих. Меня больше не называли рабой и не заставляли работать за других. Глухой говорил, что я его самая молодая жена, и мы шутили о том, как он взял меня в плен. Я стала его женой и жила счастливо.

Так шли зимы, и мы старели. Однажды летом, когда мы пришли за покупками в Форт-Бентон, я встретила здесь свою подругу, которая приехала на огненной лодке (пароходе) к своему сыну. Это был счастливый день, так как мы играли с ней вместе, когда были детьми. Она тотчас же отправилась к Глухому и стала просить его отпустить меня жить с ней; он согласился. И вот я здесь; на старости лет живу счастливо, в довольстве. Глухой часто приходит поговорить с нами, выкурить здесь трубку. Мы были рады его приходу сегодня и, уходя домой, он унес с собой много табаку и новое одеяло для своей старухи жены.