Я пошел домой и рассказал Нэтаки об этой новости. Я снял чехол с ружья и наполнил карманы куртки патронами.

— Подожди! — сказала она, схватившись за ружейный ствол. — Что ты собираешься делать?

— Да ведь Большое Озеро велел нам собраться в его палатке, — объяснил я.

— Я полагаю, что у него есть какой-нибудь хороший план действий.

— Да, он мудр, — согласилась она, — но ты не пойдешь туда, чтобы тебя убили воины из вражеского отряда. Оставайся здесь со мной.

— Но наши лошади! Не могу же я оставаться здесь в палатке и позволить неприятелю угнать их.

— Неважно. Пусть угоняет.

— Но, — сказал я, — если я останусь здесь, подумай, что скажут люди. Они будут называть меня трусом, будут говорить тебе: у твоего белого сердце женщины. Почему ты не сошьешь ему несколько платьев.

Это положило конец спору. Она просто села на ложе, накрыв голову шалью, и так я ее покинул. Я признаюсь, что когда я уходил, у меня не было бешеной жажды битвы. Веселый огонь на очаге палатки, покойное ложе и трубка с длинным чубуком дороги всем, кроме безрассудного юноши, который только и думает, что о войне. Большое Озеро был прирожденный мастер тактики. За несколько минут, потребовавшихся на то, чтобы собрать людей вокруг его палатки, он продумал свой план обороны и в немногих словах отдал распоряжения.

Различные группы Общества Друзей были разделены на четыре отряда и получили приказ тихонько выйти из лагеря на север, на юг, на восток и на запад от него и там ожидать прихода неприятеля. Все остальные, не принадлежащие к Обществу, должны были присоединиться к любому из отрядов, по своему выбору. Не приходилось опасаться, что военный отряд в пятьдесят человек или даже в три раза больший нападет на лагерь. Они, конечно, пришли воровать лошадей, и план заключался в том, чтобы дойти до места, где пасутся табуны и там залечь, ожидая врага. Наиболее ценные лошади были, как обычно, привязаны около палаток владельцев, и неприятель, минуя табуны обыкновенных лошадей, попытается добраться до этих лучших, перерезать их привязи и увести их по одной, по две, по три.

Я вышел с Бешеными Собаками и Носящими Ворона и еше с тридцатью-сорока мужчинами, которые, подобно мне, не принадлежали ни к какой организации. Мы растянулись в широкую цепь и, пройдя медленно в молчании около полумили, получили переданное по цепи распоряжение остановиться. Тогда мы сели под прикрытием кустарников полыни и «жирного дерева» [39]. На западе низко на небе стояла луна; она должна была зайти около полуночи. Было поэтому не очень темно и мы вполне отчетливо видели кустарник в сорока или пятидесяти ярдах впереди себя. Мы долго просидели так тихо. Ближайший справа от меня воин тихо подполз ко мне и сел рядом.

— Ночное светило скоро скроется из виду, — прошептал он, — военный отряд уже скоро появится, если они вообще придут этой ночью.

То, что он сказал, было верно, Немного спустя мы услышали неясный отдаленный звук голосов. Наступила тишина. Затем послышались осторожные шаги, шорох кустарника, тершегося об леггинсы, и показались участники набега; они продвигались, ничего не подозревая.

Первым выстрелил кто-то слева от меня, а за ним вся начала стрелять рассыпным огнем. Искры дешевого черного пороха тлели и сверкали, вылетая в темноту из дул кремневых и нарезных ружей. На мгновение вспышки ослепили нас; когда мы снова смогли видеть, неприятель уже убегал. Они выпустили много зарядов в ответ, но, как мы потом установили, ни одна из их пуль не попала в наших. Вся цепь, почти как один человек, бросилась вперед с криками: «Бешеные Собаки! Носящие Ворона! Смелее, уничтожим их всех до одного». Впереди валялось пять тел, один еще был жив. Глухой удар палицы — и полулежавший человек растянулся навзничь; заходящая луна освещала его лицо. Во мгновение ока мертвые были оскальпированы, оружие их взяли первые подошедшие к ним. Отряд наш бежал вперед, изредка стреляя по смутно виднеющимся фигурам отступающих. За нами шли теперь остальные три отряда лагеря, поощряя нас криками. Но врагов уже не было ни видно, ни слышно, и наш отряд остановился. Бесполезно было продолжать искать их в темноте. Подошел Большое Озеро.

— Рассыпьтесь, — сказал он, — рассыпьтесь снова и окружите лагерь. Может быть, кто-нибудь из врагов спрятался в кустарнике поближе к лагерю, и с наступлением дня мы их обнаружим, Я взял ружье на плечо и отправился домой. Нэтаки сидела и ждала меня; мать ее сидела с ней, чтобы ей не было скучно. Я рассказал все, что произошло.

— Почему ты вернулся? — спросила она, когда я кончил. — Почему ты не остался с другими, как приказал Большое Озеро?

— Хайя! — воскликнул я. — Вот женщины! Попробуй пойми их! Ты же просила меня вечером остаться здесь с тобой. Я вернулся, потому что устал, хочу есть и спать, а ты теперь недовольна, что я пришел. Что ж, чтоб сделать тебе удовольствие, я пойду обратно и буду сидеть со всеми остальными до утра.

— Садись, сумасшедший, — сказала она, усаживая меня силой на ложе, с которого я собрался было встать. — Оставайся здесь. Вот твоя трубка, набей ее и покури, пока я изжарю мясо и приготовлю чай.

— Ты глава, — сказал я ей, с удовольствием откидываясь а ивовую циновку, — пусть будет по-твоему.

Увы! Безжалостный жнец, пожинающий года, верни их. Верни мне Нэтаки и мою молодость. Верни нам нашу палатку и бескрайние бурые прерии со стадами бизонов.

Ранним утром мы проснулись от необычного движения и суматохи в лагере. Нэтаки вышла, чтобы выяснить, в чем дело. Скоро она вернулась с новостями: напавшие на нас ночью враги оказались кроу; всего было найдено семь убитых, а врагу удалось угнать семьдесят с лишним лошадей. Большой отряд уже выступил преследовать врага, и мы и должны были сворачивать лагеря, пока отряд не вернется. Я рано встал и оделся, позавтракал и отправился в гости. Зайдя в палатку Хорькового Хвоста, я застал его за перевязкой раны на бедре, слегка задетой пулей кроу.

Я просидел у него долго; другие гости в это время приходили и уходили. Они ругали кроу всеми скверными ругательствами, какие существуют на языке черноногих, но, к несчастью, или, пожалуй, можно сказать, к счастью, запас слов такого рода у них очень ограничен. Самое большое, что они могли сделать, — это обозвать врагов собачьими мордами и просить Солнце уничтожить их.

Оттуда я пошел в палатку вождя, где застал в сборе множество старейшин.

— Что касается меня, — говорил Большое Озеро, когда вошел, — то я буду выступать против заключения мира с кроу, пока я жив. Договоримся никогда больше не курить их табак. Научим наших детей смотреть на них, как на гремучих змей, которых нужно истреблять, где увидишь.

Посетители охотно соглашались с ним, и я могу тут же добавить, что они сдержали свое слово и посылали отряд за отрядом против своих врагов с берегов Йеллоустона, пока не вмешалось правительство, положившее конец этой войне между племенами. Последний набег был сделан летом 1885 года.

В течение дня много раз исполнялся танец со скальпами, в котором участвовали те, кто недавно потерял мужа, отца или другого родственника в бою против кроу. Танец этот не был похож на описываемое мрачными красками театральное зрелище свирепого торжества, триумфа по случаю смерти врага. В исполнении черноногих это было грустное зрелище. Участвующие в танце начернили лица, руки и мокасины древесным углем и надели самую скромную, простую одежду. Какой-нибудь старик держал перед собой скальп врага, привязанный к ивовому пруту, остальные выстраивались в ряд по обе стороны от него. Танцующие пели негромкую жалобную песню в минорном тоне, выражавшую — так мне во всяком случае казалось — больше скорби о потере близких, чем радости по случаю смерти врага. В этот день скальпов было семь, и одновременно в разных концах лагеря танцевало семь групп. Одну траурную группу сменяла другая, так что танец длился до самой ночи. Собственно, настоящего танца и не было: певшие песню лишь слегка наклонялись и выпрямлялись в такт ей.