ПОЖЕЛАЙТЕ МНЕ НИ ПУХА НИ ПЕРА, РЕБЯТА!

«Дорогие товарищи, вы сами знаете, что за петрушка случилась. И вы еще смеетесь? Я просто удивляюсь! Вчера какой-то придурок набухал соли в компот самой красивой девочке из Васлуя, сегодня кто-то вымазал джемом дверные ручки. Я вас спрашиваю: что у нас здесь — цирк или пионерский лагерь? Прошу это дело кончать, вы не маленькие, соображать надо!»

После этой речи начальник отряда вышел из нашей спальни.

Я передал вам вкратце то, что он сказал, суть была именно такова, ну, а выражения, как вы понимаете, мои собственные. Начальник отряда преподает у нас в школе румынский язык и литературу, представляете, сколько умных книг он прочел! Ему, наверное, и во сне не снились словечки вроде «придурка» и «петрушки». Я-то к ним привык, мне они нравятся, по-моему, в них что-то есть, а значит, и во мне. Насчет «самой красивой» девочки из Васлуя я тоже должен сделать оговорку. Начальник отряда сказал совсем не так, это мои слова. Та девочка — тощая как спичка, и потом, у нее дурацкая манера оттопыривать мизинец, когда она берет стакан. «Красивой» прозвал ее я, для смеха. И когда уж я стану серьезным! Целыми днями только и балаганю!

Ладно, оставим самокритику, мне лично она, определенно, не помогает.

Так вот, к вашему сведению, соли в компот набухал и вымазал джемом дверную ручку (подчеркиваю: ручку, а не ручки — все-таки разница!) один и тот же тип, то есть я, лучше бы мне не родиться! Хотел развеселить ребят, люблю чудить, а теперь вот не знаю, куда деваться от стыда. Хоть в лес беги и не показывайся до самой весны.

— Плюнь! — сказал Маноле. — Обойдется, забудут.

— Ну да, черта лысого, обойдется! — говорю я. — Заваруха только началась. Как это обойдется?

— Не говори глупости, — вмешался Кэлин (они с Маноле близнецы). — Начальник отряда приличный человек.

— Точно. Он такой. Но дело не в нем, а во мне.

— Похоже, ты теперь жалеешь, что так вышло? — сказал наш выдающийся математик, не то Октавиан, не то Цезарь, в общем, у него имя какого-то римского императора.

— Именно жалею, — говорю я. — Надо что-то делать, а что, я не знаю.

— Не выдрючивайся, — сказал математик-император, — спать пора! Может, тебе приснится, что ты ангел, и завтра ты начнешь новую жизнь.

— Спать я не собираюсь. Ночью я сплю как убитый и завтра проснусь таким же кретином, как был.

— Ладно, дело твое. Не мешай нам спать!

— Спокойной ночи! — крикнул я и вышел в коридор.

Там горел свет. Я прошелся, заложив руки в карманы, поглядел картины на стенах. На одной — вид Биказа, на другой — долина Олта, на третьей — маленький домик в горах, покрытых снегом, вот это что-то особенное, посмотришь — и сразу на тебя дохнет зима.

Потом я вышел на улицу, иду по аллее, повертываю налево к даче девочек. Подхожу. Они еще не спят — горнист только-только проиграл отбой, — у них там смех и разговоры.

Постучать в окно побаиваюсь, девчонки могут закидать меня подушками. Но надо набраться смелости, не пойду же я на попятный. Будь что будет, пускай хоть стульями в меня швыряют. Стучу. Выходит Корина, очень симпатичная девочка.

— Что тебе нужно? — спрашивает она.

— Позови васлуянку.

— Какую? У нас их две.

Я чуть не ляпнул: ту, которая отставляет мизинец.

— Позови высокую, — говорю.

— Они обе высокие.

— Тогда зови обеих.

Немного погодя обе васлуянки выглядывают в окно.

— К тебе у меня вопросов нет, ты свободна, — говорю я второй девочке. — Прости за беспокойство!

Она обзывает меня нахалом и уходит. Остается только та, которой я ухнул в компот содержимое солонки.

— Я пришел сказать, что это я насыпал тебе соли в компот.

— Спасибо за информацию.

— И еще я пришел извиниться.

— Ты просто…

Она не договаривает, кто я…

— Обзывай кем хочешь, только прости!

— Шел бы ты спать!

— Не могу. Со мной что-то странное творится.

— Что?

— Сам не пойму. Наверное, захотелось быть человеком.

— Да уж пора бы!

— Я по правде говорю, дело серьезное. Такого со мной никогда прежде не было. Ну простишь?

— Я подумаю и завтра тебе скажу.

— Будь другом, скажи сейчас!

— Ну ладно! Иди уж…

— Я больше не буду, обещаю.

— Слыхала. Иди!

— Спокойной ночи! Да, вот еще что…

— Ну что?

— Да нет, ничего… Спокойной ночи!

Я хотел было сказать ей, чтобы она оставила свою манеру оттопыривать мизинец, но сообразил, что момент не очень удобный.

Иду к другой даче, где живут начальники отрядов. Они сидят у двери в плетеных креслах и курят. Слышу, один говорит, что он не верит в летающие тарелки. Другой возражает, говорит, что он лично верит. Я с ним согласен, я тоже верю, что они есть, но мое мнение сейчас мало значит. Подхожу, со всеми здороваюсь и прошу товарища Адамеску уделить мне минутку. Он сразу вскочил:

— Что случилось?

— Происшествие.

— Какое? — спросила музруководша.

— Не пугайтесь, — успокоил я их, — это происшествие было еще утром.

Мы вдвоем отходим в сторону, я иду впереди, за мной товарищ Адамеску. Я бы, пожалуй, шел и шел, хоть на край света, но говорю себе «стоп» и останавливаюсь.

— Вы знаете, это я насыпал соли в компот и вымазал джемом дверную ручку… — начал я.

Он меня перебил:

— Очень плохо.

— Если бы было хорошо, я бы не стал говорить. Ведь я пришел извиниться.

— Тогда другое дело. А как это ты вдруг надумал?

— По-моему, пора.

— Я тоже так считаю, — сказал он.

— Вообще-то не в моих привычках извиняться, — говорю я. — Это просто небывалый случай. Но вот вопрос: а если я завтра опять примусь за старое?

— Лучше бы не приниматься.

— Ну, а если?

— Что я могу сказать? Это зависит только от тебя.

— Хорошо. Спасибо за внимание.

— Ты потрясающе учтивый! — засмеялся он.

Мы простились, и я ушел.

Ребята спали. Я в темноте надел пижаму и юркнул в постель.

«Главное — завтра не начинать, удержаться, — говорю я себе. — Иначе досадно будет. Досадно так, вообще, да и потому, что васлуянка и начальник отряда, наверное, думают сейчас обо мне. Им, конечно, понравилась эта история с извинениями. Они скажут: «Приятно жить, когда у людей есть совесть». Жалко, если они перестанут так думать. И все зависит только от меня. Пожелайте мне ни пуха ни пера, ребята!»