— То есть, это может выясниться через неделю или дней через десять, не так ли?
— Мне бы хотелось, чтобы вы не ловили меня на слове, мистер Эдер.
Эдер встал.
— Пятнадцатого числа, как обычно, я или Винс прибудем сюда с деньгами.
Доктор Пиз тоже поднялся во весь рост, который, даже при его сутулости, составлял больше шести футов.
— Все до последнего цента служит к ее вящей пользе, мистер Эдер.
Несколько секунд Джек Эдер разглядывал немигающую физиономию Пиза, затем кивнул и сказал:
— Думаю, никто из нас не хотел бы растить своих дочерей, чтобы их по горло пичкали таблетками, не так ли?
Эдер ждал Мерримена Дорра в приемной санатория, которая напоминала холл очень дорогой загородной гостиницы. Откинувшись в глубоком удобном кресле, Эдер с горечью думал о своей дочери; он мечтал пропустить глоток виски и непрестанно размышлял об отрывочных буквах из записки Слоана: «П ДЭ О ВС ДВ». Но в голову ему не приходило ничего лучше первоначальной расшифровки: «Поговорить с Джеком Эдером в одиночку относительно Даниелы Винс».
Точно в восемь часов он вышел из парадных дверей санатория и увидел подкативший «Лендровер». Сев рядом с водителем, Эдер повернулся, чтобы взять что-то с заднего сидения, и Дорр спросил:
— Ну, как?
— Паршиво, — ответил Эдер, занимая прежнее положение; на этот раз он держал в руках черную тросточку.
— То есть, мы не остаемся на ночь?
— Нет, — сказал Эдер, вращая ручку тросточки справа налево. — Мы возвращаемся.
Не скрывая удивления, Дорр наблюдал, как Эдер свинтил ручку, снял серебряный колпачок, поднес к губам стеклянную емкость и сделал глоток. Когда в воздухе разнесся аромат виски, Эдер предложил тросточку Дорру, который отрицательно покачал головой.
— Только не когда я в воздухе.
— Отлично, — и Эдер сделал еще один глоток.
После того, как они миновали каменные въездные ворота в конце дорожки, Мерримен Дорр приостановил «Лендровер», оглядел дорогу в оба конца и спросил:
— Не хотите ли продать мне эту штуку?
— Тросточку?
— Тросточку.
— Она уже обещана кое-кому.
— Кому?
— Сиду Форку.
— Вот дерьмо, — ругнулся Дорр, нажимая на акселератор, и, набирая скорость, двинулся вниз по узкой асфальтовой дороге без обочины.
Глава двадцать девятая
Поскольку он приостановился, чтобы открыть банку «Будвайзера», третью за последние три часа, Айви Сеттлс чуть не упустил из виду розовый фургон, который, проскочив по Проезду Нобеля, двинулся к восточной границе Дюранго, где, скорее всего, его ждал выезд на дорогу США номер 101.
Все эти последние три часа Сеттлс провел, курсируя по улицам Дюранго в своей машине и за счет своего личного времени. Он разыскивал розовый фургон водопроводчика, безуспешно рассчитывая, что удача позволит ему отделаться от чувства унижения и ярости, которые затопили его чуть ли не с головой после убийства Вояки Слоана.
Пятидесятиоднолетний детектив почти убедил себя, что смерть Слоана — результат его ошибки. И рассудительность Сеттлса, которая, как и у большинства полицейских, была выше всякой критики, покидала его, когда в памяти у него всплывал тот маленький толстенький липовый водопроводчик Френсис. Ты дал ему уйти, Айви, говорил он себе. Ты, и никто иной. И тем самым вписал свое имя в историю этого городка. Айви Сеттлс? Он самый. Тот, кого Сид Форк выставил, потому что он годен только морковку дергать.
Эти мрачные мысли, наконец, заставили Сеттлса наорать на свою 37-летнюю новобрачную, на которой он женился полгода назад, выскочить из их двухспального дома на Двенадцатой Норс, залезть в «Хонду» четырехлетнего выпуска, остановиться у магазина напитков, прихватить с собой полдюжины банок пива «Будвайзер» и три часа мотаться по Дюранго, дожидаясь, пока ярость утихомирится и чувство унижения покинет его.
Он начал поиски розового фургона в 6.03 пополудни, оказавшись поблизости от Южнотихоокеанской. Начав отсюда, он перешерстил весь город вплоть до его восточной границы, объезжая каждый квартал и не обходя вниманием ни одной улицы. В 7.15 он оказался на границе города, где открыл еще одну банку с пивом и снова принялся за поиск, теперь уже с востока на запад.
В 9.02 он снова оказался у восточной границы города и решил, что пришло время для третьей банки пива. В 9.03 он только вскрыл очередную банку, когда на глаза ему попался розовый фургон, который миновав пересечение с 25-й стрит, ехал по Проезду Нобеля.
Сеттлс выкинул через окно полную банку с пивом, включил первую скорость и погнал «Хонду» вслед за фургоном. Переключая на вторую скорость, он открыл бардачок и вытащил оттуда свой «38-й спешиал». Сеттлс таскал с собой револьвер двадцать один год, но сейчас в первый раз поверил, что ему в самом деле придется стрелять в обыкновенного человека — в данном случае, в толстого вруна-водопроводчика. Мысль эта заставила утихнуть чувствам ярости и унижения и подняла его настроение до опасного предела возбуждения.
У его «Хонды» не было сирены, но Сеттлс обзавелся красной мигалкой, и, врубая третью скорость, подключил ее к гнезду для зажигалки. Оказавшись от фургона не дальше чем в полуквартале, он включил красную мигалку и заметил, что они два квартала назад выскочили за восточную границу города. Здесь лежали заброшенные пустоши, где когда-то предполагалось разбить парк развлечений. Из остатков его теперь представляла интерес лишь гоночная трасса для гокартов, которая тоже оказалась в запустении, когда парк потерпел банкротство.
Когда мигалка была пущена в ход, розовый фургон сбросил скорость, подрулил к обочине и остановился. Сеттлс притормозил машину в двадцати футах сзади и осторожно вылез из «Хонды», держа в правой руке револьвер, а в левой фонарик в фут длиной. Подходя к фургону со стороны водителя, он заметил, что буквы, магнитные присоски которых изображали «Френсис, водопроводчик», исчезли, так он и ожидал.
Он был искренне удивлен, обнаружив, что водителем фургона оказалась темноволосая женщина лет 27 или 28; она смотрела на него широко открытыми глазами, которые сузились, когда в них ударил луч фонарика.
— Поднимите руки над головой, чтобы я видел их и выходите, — приказал Сеттлс.
Кивнув, женщина подняла руки так, чтобы они были у него на виду, и сказала:
— Как я открою дверь, если я держу руки над головой, чтобы вы их видели?
— Я сам открою, — и Сеттлс, сунув фонарик под правую подмышку, взялся за ручку двери, повернул ее, приоткрыв на пару дюймов, и отступил на четыре фута, держа дверь в луче света и под прицелом револьвера.
Женщина медленно вышла из кабины, держа руки над головой ладонями наружу. На ней были джинсы и темно-красная рубашка с открытым воротом, через грудь которой шли белые буквы: «Снимаю всех и вся». На ногах у нее были серо-синие кроссовки без носков. Ее темно-каштановые волосы были коротко подстрижены и ростом она была почти с Сеттлса, пять футов и девять дюймов. Глаза ее, он отметил, были того цвета, которые он всегда называл «коровьи карие». Он также отметил, что, не будь она так перепугана, ее можно было бы счесть довольно привлекательной, почти хорошенькой.
— Повернитесь налево и идите к задней части фургона, — сказал Сеттлс.
По-прежнему держа руки над головой, она повернулась и сделала три шага, когда Сеттлс показал ей остановиться.
— Повернитесь к фургону. — Когда она исполнила его указание, он заставил ее прислониться к нему. Когда она возразила, что борт слишком далеко, он цыкнул, что пусть она облокачивается любым образом. Она чуть не упала, но, придержавшись руками, застыла под углом чуть ли не в 60 градусов.
Снова засунув фонарик подмышку, Сеттлс обыскал женщину с головы до ног, не обойдя вниманием ни ее грудь, ни бедра. Но делал он это быстро и бесстрастно, и женщина не дернулась, не возразила.
— О‘кей, можешь выпрямиться.
Женщина послушалась.
— Могу повернуться?