Хрусталев улыбнулся — слишком молод он еще был, чтобы называть этого старика Саней.

— А я, Микол, подумал, с кем душу отвести после такого «фурора», да и решил к тебе заглянуть. Оба соломенные вдовцы, спешить некуда. Кончай суетиться: нам и лимона хватит…

Вот так, по-свойски, без церемоний зашел к своему помощнику командир. Выпили не спеша, закурили…

И непьющий Коля Трегубов выпил: нельзя отказываться, когда угощает командир.

— А ты игде раньше служил?

Это «игде» не прошло у Хрусталева без внимания. Как же, родное отзывается сразу.

— И с командира корабля в правые летчики? — удивился Игнатьев, выслушав Хрусталева. — С командующим недоразумение? Ох жалко, ох жалко, Андрей! — искренне горевал он. — В твои годы быть командиром корабля — хорошо бы ты пошел.

Андрей увидел, как посуровело лицо Александра Ивановича, и подумал, что тот знает цену таких потерь.

— Давай, Коля, распоряжайся, — напомнил командир. — Хоть и коротка жизнь у летчика, но все равно выпьем и за такую!

Веселым он был человеком. И еще эти приятные слуху, залетевшие сюда из детства словечки: «куды», «игде», акающее «каратка».

— Александр Иванович, вы откуда родом? — спросил Андрей.

Игнатьев назвал город.

— Да ну? И я оттуда. Я жил на Советской, а вы?

— На Советской?! И я! — Александр Иванович даже привстал из-за стола, присматриваясь к Хрусталеву. — А я-то думаю: вроде знакомый парень. Ты в какой школе учился?

Они стали выяснять, где могли пересекаться их дороги, но точно не вспомнили. И не важно это было. Зато теперь Хрусталеву стало ясно, отчего они сразу, с полуслова стали понимать друг друга: между ними была одна страна детства.

— Вот видишь, Коля, встречаются люди! Зашел к тебе погоревать, а тут радость. Ты слышал, Андрей, как мы сегодня погуляли за полосой?

Александр Иванович пристально смотрел на Хрусталева, ожидая ответа.

— Слышал о каком-то мундире, ничего не понял, — пожал плечами Андрей.

— О-о-о, это я тебе расскажу! Был у нас незабываемый Венька Лаврушкин, вторым штурманом всю жизнь пролетал, — начал рассказывать Игнатьев.

Оказывается, долетал человек до пенсии, списали его, все бабки подбили, а приказа об увольнении в запас все нет и нет. Лаврушкин командиру полка надоел, десять рапортов нависал — никакого ответа. Как-то прилетел в гарнизон командующий. Важный такой генерал. Венька Лаврушкин перехватил генерала по пути в столовую. Додумался: не после обеда, а когда тот только шел в столовую. Подкинул, так сказать, вводную натощак. Выхватился наперерез — сухонький, маленький, шинелишка, как на вешалке, болтается, но зато отваги нё занимать:

— Товарищ генерал! Меня вот тут списали, хотят уволить в запас, а мне еще надо месяца два послужить. Всего хватает, но не вышел срок на получение парадного мундира. Материал там кой-какой еще на китель, на брюки мне полагается. Всего два месяца, товарищ генерал, а? Если в ваших силах, то очень прошу — задержите приказ до срока получения.

Генерал долго не мог взять в толк, чего же хочет этот человек, прикладывающий ладонь к сердцу. А когда понял — усмехнулся:

— С такой просьбой ко мне еще ни разу не обращались. Через неделю будете уволены в запас, — и неторопливо прошел в столовую.

Точно, через неделю пришел приказ. А так бы и неизвестно, сколько еще промаялся человек…

Коля Трегубов задумался, далеко он был отсюда сейчас. Что-то начал грустить парень: своих, наверное, вспомнил.

— Эх, жизнь, жизнь, — отсмеявшись, вздохнул Александр Иванович. — Незавидная она у нас.

Встал, прошелся по комнате, покрутил в руках стоявший на серванте бюстик Нефертити.

В весеннем саду стали густеть сумерки, казалось, обрывки их затаились темными облачками в углах квартиры. Но света пока не включали.

— Со мной в одном подъезде живет один офицер. Мы приехали сюда десять лет назад — оба капитанами. Я за десять лет стал аж майором, а он уже полковник. — Александр Иванович вернулся в свое кресло. — Давайте, ребята, выпьем «посошок», пора уже расходиться… Он трактористами заправлял, а я лайнер водил, рисковал… — И опрокинул рюмку.

Хрусталев уже не пил — надоело. Он всегда больше любил поговорить.

— Ну и пусть ходит в полковниках. Вам-то что? Военный летчик первого класса, заместитель командира эскадрильи — разве этого мало? — заметил он.

— Обидно, когда обходят. Особенно если видишь, что идет дуб дубом. А сам, чувствуешь, застрял. И жизнь проходит… Что ж, сам себе думаешь, только на это тебя и хватило?.. В тридцать пять так начинаешь думать, Андрей.

«Тридцать пять? Всего на семь лет старше меня?» Никогда бы Хрусталев не дал столько Игнатьеву. Показался он ему дедом.

— Так и летаешь от предпосылки до предпосылки. — Александр Иванович не сокрушался, нет, а размышлял над жизнью.

Хрусталев все больше проникался симпатией к этому скромному труженику неба.

Они уходили от Трегубова вместе.

— Спасибо тебе, Федорович, спасибо за все, — с особым расположением прощался Александр Иванович.

— Раз надо — значит, надо, — улыбнулся в ответ Трегубов.

Хрусталев заметил какую-то многозначительность в этих словах, но не обратил на это особого внимания.

Вышли на улицу, в тишине теплого вечера стрекотали неоновые лампы уличного освещения.

— Хуже нет, Андрей, чем ждать да догонять. Все должно приходить в свое время. А если не приходит, то надо брать самому. Ну пока…

Андрей пожал протянутую ему руку и пошел спать в свою голостенную гостиницу.

Ему стали понятны все недомолвки этого вечера, когда он, проходя по коридору, услышал из разговора двух лейтенантов только одну фразу: «Коля Трегубов УПРТ стянул с одной стороны»… У всех на языке была эта предпосылка к летному происшествию.

— Кто, кто стянул? — останавливаясь, переспросил Хрусталев.

— Да «правак», без ведома командира, — словно отмахиваясь, ответил один из них.

Так вот в чем дело: Коля, спасая честь командира, принял весь огонь на себя. Вот за что так сердечно благодарил его Александр Иванович! Хрусталеву такие ситуации были уже знакомы.

Андрей вошел в свою комнату, какое-то время постоял в раздумье, наполовину расстегнув молнию кожанки. Он колебался: возможно, Николай усматривал в своем жесте какое-то разумное начало? Какое тут к черту — начало, рассердился Андрей, если он за этот случай минимум на два года будет записан в «двоечники», его время уйдет, и он так и состарится на правом сиденье. Кто знает, сможет ли вообще выбиться за командирский штурвал! Нет, тут велась нечестная игра, — и строилась она на скромности и простодушии летчика.

«Нельзя этого допускать!» — с таким убеждением и вернулся Андрей к Трегубову.

Николай, открыв дверь, удивился, но ничего не спросил, молча прошел к креслу. Очевидно, до прихода Хрусталева он сидел в нем со своими думами, а теперь с ожиданием во взгляде смотрел, на своего давнего друга.

— Зачем ты спасаешь Игнатьева? — спросил Андреи в упор, не раздеваясь, прислонившись плечом к косяку двери.

— Это он тебе сказал?

Вот и стало тайное явным.

— Если бы он! В гостинице услышал, что ты затянул винты с одной стороны. Ты что, больше его имеешь?

— Понимаешь, Андрей, нам лучше об этом не говорить!

Все же слово за словом вытянул Андрей — из Николая эту историю. Вот что произошло днем.

Самолет стоял по брюхо в грунте, вылезал из кабин экипаж даже без стремянок, и тут Игнатьев попросил Николая задержаться. Между ними состоялся короткий, но важный разговор:

— Коля, ты понял, что у нас произошло?

— Понял. — Как не понять, когда все у него на глазах случилось!

— Ошибся я, — признал свою вину Александр Иванович. — Перепутал рычаги.

Правильно было бы переводить на режим торможения одновременно по одному двигателю на правом и левом крыльях, а затем уже и другую, симметричную относительно фюзеляжа пару. А Игнатьев по небрежности убрал рычали двух двигателей, но только с одной, левой стороны. И словно богатырской рукой потянуло самолет в сторону за левое крыло…