15 октября 1941 года фашистский наместник, «комиссар» Раутер сообщает Гиммлеру в Берлин, что еврейское население Нидерландов «отныне поставлено вне закона». В Освенциме, Маутхаузене, Треблинке, Бухенвальде уже растоплены печи крематориев…

Можно ли упрекать нидерландских евреев в том, что они безропотно подставляли шеи под кованый сапог захватчика и палача? Нет, это было бы несправедливо. На первых порах многие наивно верили, что их действительно отправляют в Польшу на работы, что они вернутся назад и получат сполна все свое имущество. Голландцы, вывозимые в Германию на военные заводы, порой завидовали, что евреям разрешают брать с собой семьи, а им нет. В «Горькой траве» юная еврейская девушка, от имени которой ведется повествование, рассказывая, что немцы вывезли всех обитателей дома престарелых, утешает себя тем, что так любившая поездить по белу свету старая тетушка Каатье на склоне дней еще раз повидает мир.

Однако скоро пелена упала с глаз. Нидерландское Сопротивление не знает, правда, таких массовых и героических выступлений, как восстание варшавского гетто, но тем не менее уже в конце января — начале февраля 1941 года, когда чернорубашечники Мюссерта принялись бесчинствовать в еврейских кварталах Амстердама, они встретили настолько решительный отпор, что для очередной провокации, 22 и 23 февраля, когда евреи праздновали субботу, оккупанты бросили на подмогу чернорубашечникам несколько грузовиков с солдатами. На устроенную ими кровавую баню Амстердам ответил вошедшей в историю страны всеобщей забастовкой 25 февраля. Нидерландские рабочие, студенты, люди труда смело выражали солидарность с теми, с кем бок о бок жили, учились, работали в мирные годы. Именно солидарность вопреки расовым, национальным, религиозным предрассудкам, несмотря на угрозу конфискации имущества, заключения в тюрьму, смертной казни, — именно эта человеческая солидарность помогла двадцати пяти тысячам евреев выжить — уйти в подполье, спрятаться в деревне, тайно переправиться за границу.

Люди, укрывшие у себя еврея, рисковали не только имуществом и свободой, но и жизнью. Равно как и те, кто снабжал евреев фальшивыми документами, находил им явки, помогал перебраться за рубеж. Правда, далеко не все рисковали бескорыстно. И об этом можно прочитать у Марги Минко — взять хотя бы менеера Куртса в «Стеклянном мосте», проявляющего повышенный интерес к чужим фамильным ценностям и столовому серебру. Шансы на спасение имели прежде всего те, у кого было больше денег. Переезд за рубеж, в нейтральную Швейцарию, обходился, например, до тридцати тысяч гульденов с человека. И доставались эти гульдены не только соотечественникам. Увязшему на Восточном фронте рейху нужна была валюта, и нацисты не считали зазорным порой изменять своей бредовой идее «окончательного решения», выпуская на волю богатых еврейских банкиров и коммерсантов в обмен на их капиталы в швейцарских банках.

Говоря о трагической судьбе нидерландских евреев, не следует забывать, что гитлеровский «новый порядок» отнюдь не щадил и другие народы, всем определив место и ярмо на своих галерах. Поставив евреев вне закона, нацисты вовсе не собирались церемониться и с нидерландскими «братьями по крови». Нет, имущество у них не конфисковывали просто так — его у них вымогали, отбирали, разоряя страну, эшелонами отправляя в Германию «Liebesgaben» — «дары любви». Запрет на деятельность политических партий, профсоюзов, свободной прессы был только началом. В апреле 1942 года вводится всеобщая трудовая повинность. На военные заводы в Германию из Нидерландов в годы оккупации было вывезено 400 тысяч человек (но другим данным, которые тоже считаются неполными, 531 тысяча). Многие, не желая служить в Нидерландской дивизии или выезжать на принудительные работы, переходили на нелегальное положение.

Помощь оказавшимся вне закона: евреям, не явившимся на регистрацию или депортацию; молодым людям, отказавшимся служить «великой Германии»; всем нидерландцам, вступившим в конфликт с оккупационными властями, — стала зародышем нидерландского Сопротивления. Было бы неисторично сравнивать это движение по всем пунктам и параметрам с партизанским и подпольным движением в странах Восточной Европы или, например, во Франции. Движению Сопротивления в Нидерландах недоставало прежде всего единой связующей и организующей силы, не хватало опыта конспиративной работы, помощи извне — кадрами, деньгами, оружием, техникой… Сопротивление здесь вырастало из стихийного протеста, развивалось как движение разрозненных самодеятельных групп. Лишь позднее возникают подпольные организации, к руководству движением все больше приходят коммунисты. Участники Сопротивления устраивают саботаж и забастовки на производстве, расстреливают предателей вроде командира печально знаменитой Нидерландской дивизии Сейфардта, нападают на бюро учета населения и уничтожают документы, освобождают товарищей из тюрем, помогают укрываться сбитым над Нидерландами английским летчикам, бежавшим из лагерей пленным солдатам союзных армий… Пассивное сопротивление оккупантам оказывали вообще самые широкие массы: слушали английское радио, не сдавая полиции радиоприемники, читали подпольную прессу, давали приют нелегалам, игнорировали приказы оккупационных властей. О нарастании волны Сопротивления говорит усиление полицейского террора: в 1941 году было расстреляно 35 человек, в 1942-м — 292, в 1943-м — 320, в 1944-м — 582, в 1945 году — 1579 человек.

Кроме угроз и репрессий, нацисты пытались укрепить свое господство в Нидерландах и с помощью марионеточных институций, например подотчетных им «гильдий» или «палат» для творческих профессий, профашистских органов печати. Такой институцией для еврейской части населения был Еврейский совет, служивший, по сути, рупором и рычагом антиеврейской политики оккупантов. Вполне уважаемые в еврейской общине люди, возглавившие этот совет, таким вот легальным образом покупали себе жизнь и свободу. Приведем выдержку из весьма характерного документа Еврейского совета: «Амстердам, 29 апреля 1942 года. Со следующей субботы каждый еврей должен носить так называемую еврейскую звезду. Эти знаки отличия распределяются Еврейским советом. Каждый имеет право получить не более четырех звезд одновременно. Цена — четыре цента за штуку. Объявление о том, где нужно носить звезду, опубликовано в ежедневной прессе. С уважением, председатели Еврейского совета Амстердама А. Ассер, профессор Д. Коген». И люди, обманутые благообразной вывеской этого учреждения, верили ему, наивно полагая, что оно защищает их интересы. Выразительная иллюстрация к этому — эпизод «Звёзды» из «Горькой травы».

Писательница Марга Минко оплакивает, что называется, сухими слезами трагический удел нидерландских евреев под фашистской пятой. Но этим содержание ее творчества не исчерпывается. Произведения Марги Минко будят сочувствие к узникам любой другой страны, подпавшей под чужеземное иго, будят ненависть к войне как к противоестественному состоянию человеческого общества. Война поражает первичную клеточку общества — семью, рвет интимные связи людей, взбаламучивает низменные инстинкты… Писательница никому не ставит оценок за поведение, не формулирует философских выводов, она пишет обыкновенными словами о самых обыкновенных людях, но в этой кажущейся обыкновенности кроется всечеловеческий подтекст, символика вневременных обобщений.

«Назвать отчаяние по имени — значит его преодолеть», — сказал Альбер Камю. Марга Минко поднимается на высоты всечеловеческого, потому что нашла в себе силы преодолеть собственное отчаяние и выстрадала мудрость увидеть общую драму за строками собственной биографии. Война отняла у юной Сары Менко все, что было ей дорого: отчий кров, родных, любимое дело. Прошли годы, пока перегорела боль утрат и никому не известная журналистка Марга Минко почувствовала себя вправе говорить от имени множества подобных себе, от лица своего народа и времени. Но ее сфера не монументальная живопись, а бытовая миниатюра — акварель, карандаш, излюбленный жанр — портрет в интерьере. Только интерьер в ее рассказах зачастую — чужой угол, где скрывается преследуемая героиня «Горькой травы» и «Стеклянного моста», либо пустой дом, откуда всех забрала СД, а портрет — фотография погибшего мужа, которую тайком берет с собой на прогулки Фрида Борхстейн в повести «Падение». Великолепная рассказчица — взять наугад хотя бы описание Ленелстраат после облавы в «Горькой траве», — Минко никогда не впадает в самогипноз, самолюбование, скупа на слова, эмоции, жесты, детали.