— Нынешней ночью мороз был десять градусов, — сказала Герри. Она поставила на стол поднос и отошла к двери. — Ветер дует прямо ледяной, и снегопад будет.

— Ах, оставь, на снегопад никак не похоже. Взгляни-ка на небо. — С ее лица не сходила улыбка.

— По радио говорили. И еще сказали, что морозы продержатся несколько дней.

Девушка стояла полуобернувшись. Ее курносый профиль повторился увеличенным силуэтом на светло-серой дверной филенке. Точь-в-точь как тени зверей, которых Якоб представлял детям на стене, подумала Фрида. У Якоба это великолепно получалось, его руки показывали все, что просили дети.

— Я уже столько суровых зим пережила, переживу и эту.

Она тряхнула головой, давая понять, что эта тема ее не интересует, а сама вспомнила зимний парк, замерзшие пруды, множество конькобежцев, среди них Якоб с детьми, бегут цепочкой и, пробегая мимо, каждый раз машут ей рукой. Она машет в ответ, а потом долго следит за белыми шапочками, покуда не теряет их из виду в толпе.

— Сегодня ни одна душа на улицу не выходит, мефрау Борхстейн. Оставайтесь и вы дома, — произнесла Герри, прежде чем закрыть за собой дверь.

Фрида взглянула на свою руку, подивилась вялым движениям кисти. Взяла чайник, наполнила чашку и медленно стала намазывать масло на ломтик хлеба. Нарезала его кусочками, но тут заметила, что забыла сделать себе бутерброд. Канителясь с прозрачными, липнущими друг к другу пластинками сыра, она вдыхала запах свежего хлеба и печеных яиц — солнце светило в окно кухни, бросало яркие блики на уставленный едою стол, на клетчатую красно-белую скатерть; они завтракали и говорили все сразу — Лео и Ольга рассказывали про школу, Якоб про свою контору, сегодня будет трудный день, много работы, но он постарается вернуться вовремя. Фрида прикрыла глаза, чтобы удержать это видение, положила нож, отодвинула тарелку, откинулась на спинку стула.

Они вчетвером стояли внизу, у лестницы. Ее рука сжимала холодные пальцы Ольги. Лео сказал, что ему очень любопытно и хотелось бы сначала узнать, что там и как. Якоб успокаивал его: дескать, все подготовлено, обо всем договорились. Фрида судорожно перебирала в памяти, не забыла ли чего-то важного. Ведь может статься, что несколько лет пройдет, пока они снова вернутся домой. Камин еще горел, но он сам потухнет; оконные шторы задергивать не нужно, сказал Хейн, чтобы не навлечь подозрений. Из-за темноты в коридоре дом и без того казался необитаемым.

Ее взгляд покоился теперь на стоящем перед нею у стены шкафчике, на фотографиях в серебряных рамках. Впрочем, и без этих фотографий она легко могла себе их представить, всех до одного. Пока она жива, пока не угасла ее память, они все время будут стоять у нее перед глазами. Только это и оправдывает ее существование. Ей удалось дожить до восьмидесяти пяти, а там кто знает, может быть, она еще догонит свою бабушку — та, несмотря на целый букет вымышленных, правда, болезней, от которых, по ее же собственным предсказаниям, она должна была безвременно сойти в могилу, дотянула до девяноста шести. Сидя в пятницу вечером во главе стола, застланного белой камчатной скатертью, окруженная своим многочисленным потомством, Матушка, как ее звали в семье, медленно сложила руки на коленях, обвела взглядом всю картину, чтобы проверить, все ли, что нужно, тут есть, и затем испустила дух.

В последний раз Фрида сидела за таким столом сорок лет назад. Она отмечала свой день рождения, народу в комнате было битком, и никто не думал, что больше им никогда уже вместе не сойтись. Сколько же раз видела она себя на пороге той длинной комнаты, где собрались они, навечно молодые! Этих воспоминаний было ей довольно, чтобы жить дальше, и так, год за годом, ее дни рождения тихо скользили мимо. Лишь теперь она обнаружила, что достигла возраста, какой уже полагается чествовать. Директриса, с которой она заговорила об этом, выразила ей полную поддержку: "Разумеется, мефрау Ворхстейн. Вы должны к этому подготовиться. И мы тоже подготовимся".

Почти касаясь лбом оконного стекла, она смотрела вниз. Уличные фонари еще горели, но солнце уже наводило медный глянец на крыши низких домов. Показалась автомашина коммунальной службы и, резко развернувшись, остановилась на другой стороне улицы.

Фрида надела очки, раскрыла блокнот и принялась считать. В конце каждой строчки со статьей расходов она проставила нужные суммы, потом сложила их, определяя, сколько придется истратить. Ее страсть вычислять и калькулировать со временем ничуть не остыла. Когда ее спрашивали, для чего ей это нужно, она отвечала, что это позволяет сохранить ясность духа. И на сей раз дело не ограничилось подсчетом стоимости покупок. Умножение, деление, дроби, даже уравнения — на бумаге вырос целый лес цифр, в котором она самозабвенно блуждала.

Балтюс поставил свой "фольксваген" на левой стороне улицы, сразу за зданием Социального обеспечения, прямо на тротуаре, в полуметре от колодца центрального отопления. Ферстрейен открыл заднюю дверцу. Вместе они вытащили насос, шланги и складные заградительные щитки.

Куранты на церкви за домом престарелых пробили полчаса. Половина девятого. Ферстрейен подвел свои часы — забыл утром завести.

— Правильно делаешь, — сказал Балтюс. Он зябко потопал по земле и скрещенными руками, будто обнимая сам себя, похлопал по плечам. Изо рта у него валил пар, как из пасти фыркающей лошади.

В кабинете директрисы, просторной комнате на первом этаже с большим окном на улицу, без двадцати девять зазвонил телефон. Секретарша архитектора Де Флондера сообщила, что господа, которых ожидают в половине двенадцатого для осмотра дома, прибудут на полчаса раньше в связи с изменением программы. Рена ван Стратен, недовольная тем, что ломается намеченный распорядок дня, немедля позвонила на кухню и попросила прислать к ней Бин Хейманс.

Домоправительница, крупная женщина с рыжими курчавыми волосами, круглым лицом и сизо-красными руками, присела на краешек стула, готовая вскочить и бежать дальше.

— Мы сейчас все как есть занимаемся комнатой для приемов. — Она не могла сообразить, зачем Рена отрывает ее от работы, ведь все можно решить по телефону. — Полчаса нам погоды не испортят.

— Я не люблю, когда в последнюю минуту переносят сроки. Мы это мероприятие запланировали очень точно. — Раздраженное постукивание ручкой по промокашке.

— Да ничего, обойдется.

— Ты ведь собиралась накрывать столы на полчаса позже?

— Да, как договорились.

— Ну и подавай обед в обычное время.

— Но ведь все уже настроились по-другому. Нельзя оставить как есть?

— Нет. Пусть день идет заведенным порядком.

— Тогда нам придется здорово спешить.

— Еще только утро, Бин.

Директриса вскинула тщательно выщипанные брови и взяла письмо из подставки письменного прибора. Сей канцелярский атрибут во всех отношениях отвечал геометрической схеме, царящей в ее кабинете. Со своим культом порядка и уравновешенным темпераментом она была полной противоположностью несобранной, импульсивной Хейманс, чьи концерты давали всему дому хорошую встряску. Впрочем, обе дамы излучали завидную энергию. Повседневное общение с престарелыми было им явно на пользу.

Бин стиснула сплетенные пальцы. В любом случае скандал устраивать еще рано, подумала она и сказала:

— Последнее время нам грех жаловаться на недостаток внимания. Даже в Швеции о нас знают.

— Для начала неплохо. Наши акции растут. — Рена ван Стратен улыбнулась. Вверенное ей учреждение было известно не только своей рациональной архитектурной планировкой, привлекало внимание и то, как ведется в нем хозяйство, а свою заслугу в этом деле Рена отлично сознавала.

— Архитектор с ними тоже приедет?

— Да, конечно, опять наш собственный, Де Флондер. Он с двумя шведами совершает поездку по всем приютам. Стал настоящим специалистом в этом вопросе.

— Уж он-то знает, чем потрафить старичкам.

— А кому еще знать? — Это прозвучало как порицание, которое она тотчас же нейтрализовала цитатой из письма: — "Архитектор Ландгрен прибудет в сопровождении геронтолога, доктора Энквиста из Гётеборга". Ну, и с ними, конечно, какой-нибудь надзиратель из провинциального управления по социальному обеспечению престарелых.