Постепенно завязался разговор. Обсуждали уполномоченного коммуниста Лупикова, не забыв посмеяться над его новой фамилией с приставкой «за» спереди. Подкопаевцы если уж кого-то назовут, то слово приклеится так, что и тому человеку хватит, и следующему поколению будет вдоволь. Не забыли вспомнить о приезде в село Щербака, поговорили о новом председателе сельсовета Жабьяке и только потом коснулись собрания. Говорили преимущественно братья Федор, Гордей и Павел. Михаил вообще в разговор не вмешивался, попробовал бросить свою копейку Иван, но Ольга так дернула его за рукав, что тот сразу замолчал и сидел уже тихо и смирно. Рядом с крупной женой с ее большим животом Иван – худой, с узкими плечами и тонкими длинными руками – казался чуть ли не вдвое меньше.

Мужчины были единодушны в том, что несправедливо, неправильно и не по совести забирать у них силой нажитое годами тяжелого труда.

– Пусть идут в колхоз те, кто хочет, – рассуждал Гордей. – Если их все устраивает, то пусть работают вместе. Разве мы против? А мне зачем этот колхоз? Получается, что мы, Черножуковы, гнули спину, чтобы приобрести землю, скот, инвентарь и отдать кому-то? Почему мне никто ничего не дал, не подарил? Мне, значит, кукиш, а я должен кому-то обеспечить лучшее будущее? Где же справедливость?!

– Я стал хорошим кузнецом, – вступил в разговор Федор. – Сам построил свою кузницу. Ко мне идут люди из соседних сел, потому что знают: за работу много не возьму и лучше меня никто не сделает. Я что, обманул кого-то? Или цену загнул такую, что нельзя заплатить? Или обидел вдову? Кому-то отказал в помощи? – Федор помолчал, обвел собравшихся взглядом. – А моя жена света божьего не видит, с утра до ночи то в поле, то на огороде, то возле скотины. И ради чего? Чтобы жить хорошо, в достатке. Я не хожу в трактир, у жены нет времени сплетничать с соседками, потому что мы всегда в работе. Жаль, что Бог не послал нам детишек, но мы же на Рождество всю соседскую малышню одариваем, чем можем, и Варе, и Оле, и ее детишкам помогаем.

– Да, – кивнула Ольга.

– И налоги, хоть как тяжело было, мы все заплатили. И этого мало?! Возьми свое и отдай кому-то? Кому?

– Дурачку Пантехе и моим соседям, что напротив, – кивнул Павел Серафимович в сторону усадьбы Петуховых.

– Я ночь не спал, все передумал, – сказал Гордей, когда возмущение утихло. – Свое мнение я озвучу после старшего брата. Павел, ты у нас за отца, тебе и слово. Что будем делать?

За столом повисла тишина. На Павла Серафимовича смотрели внимательные глаза родных. Он ожидал этого мгновения, знал, что от его мнения многое зависит. Но мог ли он распорядиться их судьбами? Имел ли на это право? Павел Серафимович положил деревянную ложку на стол, степенно провел рукой по седой бороде.

– Мои родные, – сказал он, вздохнув. – Каждый из нас строил свое будущее тяжелым трудом, не давая отдыха ни себе, ни женам, ни детям. Хотелось жить по-человечески, чтобы ноги – в тепле, на поле – хорошие урожаи, а на столе всегда был хлеб. Думалось, так и будет, что дальше жизнь станет еще лучше, а нашим детям, да и внукам, будет хотя бы немножко легче, чем нам. Сейчас мне хотелось бы застыть в сегодняшнем дне, как кость в студне, но… Не будет завтра таким, как сегодня. Может быть, коммуняки поорут, пошумят да и уедут туда, откуда приехали. Хотелось бы, очень хотелось бы, но понимаю, что так не случится. Они не отступятся. И общественное хозяйство они организуют, как делают это повсюду в стране. Они ни перед чем не остановятся, пойдут по головам, по нашим трупам, но создадут колхозы. Я не могу судить, хорошо это или плохо, потому что не умею заглядывать в будущее. Я не могу даже предположить, что они сделают завтра. Возможно, нас и наши хозяйства оставят в покое. Но… – Павел Серафимович снова тяжело вздохнул, сжал кулаки и продолжил: – Я не исключаю вариант, когда они придут к нам и отберут все силой.

– Ой! – вырвалось у его жены. Женщина поднесла край платочка к глазам, на которые набежали непрошеные слезы. – Как так можно? – заговорила она. – Эти поля политы не только нашим по́том. Я детишек рожала прямо в поле, даже домой не шла, чтобы к дождю успеть все сжать. Перерезала пуповину серпом, спеленала младенца, покормила, а сама на четвереньках дожала колосья. А четырех девочек похоронила под крыльцом, потому что не успела еще и окрестить. Эти невинные души света белого не увидели, потому что я вкалывала, как каторжная! И все мое, все нажитое могут отобрать?! На них Бога нет, что ли?! Я, женщина, вмешалась в ваш мужской разговор, потому что не могла смолчать, – произнесла она уже спокойнее. – Решайте сами, что делать, а я свое слово скажу: своего никому не отдам! Умру, а не отдам! Вот вам крест. – Она перекрестилась.

– Твое мнение, Павел, – опять обратился к брату Гордей.

– Не могу я навязывать свое мнение, – сказал он то, к чему вел разговор. – Извините, но не могу.

– Ты же всегда давал нам дельные советы, – заметил Гордей.

– Да, давал, когда знал, что делать. Сейчас я боюсь ошибиться. Поймите, решается дальнейшая судьба не только Черножуковых, но и каждой семьи отдельно. Думаю, что каждый из вас для себя уже принял какое-то решение. Я хочу услышать ваше мнение. Гордей, у тебя восьмилетние близнецы. Тебе решать их судьбу.

– Если хотите меня услышать, – сказал Гордей, – то мы с женой единодушны. Мы решили так же, как и Надежда: умрем, но своего никому не отдадим.

– Ну, умирать вам еще рано, – произнес Павел Серафимович. – Детишек надо на ноги поставить, а потом уже и умирать. А ты, Федя, что скажешь?

– Мы, Черножуковы, согласны поделиться с ближним, но даром отдать – нет уж! У нас детей нет, поэтому терять нечего. Мы тоже решили не вступать в колхоз.

– Да-а-а! – протянул Павел Серафимович и остановил взгляд на Иване.

– Я… Я не знаю, – запинаясь, начал он.

– И нам нечего делать в этом колхозе! – ответила за него жена.

– А почему ты за всех расписываешься?! – прямо-таки подскочил на месте раскрасневшийся Иван. – Хата чья? Моя и моих родителей! Огород и поле чьи? А скот?

– Мне отец тоже хороший кусок земли дал в приданое, – заметила Ольга. – И добро наживали вместе. Я не работала, что ли? Если я невестка, то, выходит, моего ничего там нет?!

– Я так не сказал. – Иван уже успокоился и вытер платком вспотевший лоб. – Но у меня есть еще и мать и отец. Мне нужно с ними посоветоваться.

– А своя голова есть на плечах? – Ольга толкнула Ивана локтем в бок. – Свое мнение ты можешь иметь? Или ты только детей делать умеешь?

– А о ком я забочусь? О детях, о родителях, вот о тебе. – Иван умолк. Он потер затылок и сказал: – Я не могу принимать решение без родителей.

– Понятно. – Павел Серафимович повернул голову в сторону сына Михаила. – А что ты, сын, молчишь? Ни слова не проронил. У тебя же трое детишек, нужно о них подумать.

– Хотите услышать мое мнение? – усмехнулся Михаил. – Окончательное решение я еще не принял. Сидел, слушал вас и удивлялся: как можно так цепляться за прошлое? Вы все будто паутиной срослись со всем своим «я» и «мое». Жизнь не стоит на месте, все вокруг изменяется, а вы все не хотите идти в ногу с современностью. Прошлая жизнь засосала вас, как болото, затмила глаза настолько, что вы не только будущего, но и нынешнего времени не видите! Рано или поздно придется измениться, потому что меняется жизнь. Вы не хотите этого понять!

– Замолчи! – прикрикнул Павел Серафимович. Он так громыхнул кулаком по столу, что Варя от испуга подскочила на месте. – Ты лекцию нам пришел читать?! – гремел голос отца. – Или тебя заслали коммуняки?! Продался уже им? И сколько же они тебе заплатили?

– А что я такое сказал? То, что вы все – пережитки прошлого? Так оно и есть!

– Сопляк! – крикнул Павел Серафимович. – Мы все горбатились, чтобы тебе дом построить, чтобы жил по-человечески, а теперь мы плохие? Может, еще скажешь, что на моей земле должны лодыри работать?

– Бедные люди, которые тоже хотят есть, – парировал Михаил.