– Твои слова да Богу в уши!
– Так и будет! Я это чувствую! Сердцем, душой чувствую! – горячо говорила Варя. Андрей перехватил ее взгляд, глаза сияли счастьем. – Раскрою тебе маленькую тайну, – почти прошептала Варя и хитровато прищурилась. – Отец говорил как-то, что отпишет березовую рощу мне в приданое. Ты можешь представить: все это место будет наше с тобой? Мы сможем приходить сюда когда захотим, днем и ночью, ни от кого не скрываясь.
– Моя ты мечтательница! – промолвил он с любовью. – А если отец будет настаивать на браке с Морозенко?
– Тогда я поговорю с Василием. Он сам откажется от меня.
– И что же ты ему скажешь?
– А это уже мое дело! Я знаю, что сказать! – уверенно произнесла девушка и прибавила: – Любимый мой, мне нужно возвращаться домой – вставать придется, едва сереть начнет.
– Я провожу тебя до самого двора, – предложил парень.
– Нет, – тихо, но решительно ответила девушка. – Только до улочки.
В маленькую хату, где посапывала во сне бабушка, Варя принесла запах лугов, скошенного сена, тысячелистника и тайной любви. Девушка улеглась в постель, когда за окном еще спали синие тени и с неба с любопытством поглядывала на село желтая луна.
Глава 2
Все большое семейство Черножуковых, празднично разодетое, вышло из церкви после воскресной утренней службы. Варя сняла с головы чистенькую белую косынку, тряхнула головой. Две толстые косы с пушистыми расплетенными кончиками метнулись змеями по спине. Павел Серафимович отошел на обочину пыльной дороги, тянувшейся наверх, к церкви, сел на старый трухлявый пень, крякнул, важно провел ладонью по пышной бороде.
– Да иди уже обутый! – посоветовала жена Надежда, зная о намерении мужа.
– Ага! – хмыкнул Павел Серафимович. – Так и пошел!
– Вот так всегда! – вздохнула женщина и улыбнулась Варе.
– Отца уже не переделаете, мама, – произнесла Ольга, ее дочка, на что Варя прыснула, но сразу же прикрыла рот ладонью. Отец глянул на нее из-под густых бровей, но не сердито, а добродушно.
– Тебе лишь бы зубы скалить! – бросил он младшей дочке с упреком. – Вот будет у тебя муж, узнаешь, как те сапоги долго и тяжело зарабатываются и быстро изнашиваются, – сказал Павел Серафимович, снимая кожаные сапоги, начищенные так, что блестели на солнце.
– Когда это еще будет, – зарделась Варя.
– Не знаю когда, но Василий, как мне показалось, не на иконы на службе смотрел, а на тебя.
– Скажете такое! – Щеки Вари залил румянец. – Нужен он мне, как пятое колесо к телеге.
– Не знаю, не знаю. Говорил слепой: «Увидим». Так-то оно лучше! – сказал глава семейства. Он поднялся – высокий, крепкий, широкоплечий, – довольно улыбнулся, связал веревкой сапоги, перебросил их через плечо.
К Павлу Серафимовичу подходили крестьяне, уважительно здоровались, перебрасываясь словечком. Кто-то сказал, что возле колодца за селом сидит кобзарь Данила.
– Давно его не было видно, – заметила мать.
– Мама, папа! Можно я пойду песни Данилы послушаю? – спросила Варя.
– Да иди, доченька, – ответил отец, – воскресенье же сегодня, можно немного отдохнуть. А ты, Оля, пойдешь?
– Куда мне с моим выводком? – устало отозвалась Ольга. – Я домой, хоть часок какой-то отдохну.
– Меня можете не спрашивать, – вмешался в разговор сын Павла Серафимовича Михаил. – Мне нечего там делать.
– А это почему? Не хочешь песни послушать? Услышать, что в мире делается? – обратился отец к сыну.
– Не хочу слышать болтовню слепого старца! – грубовато ответил Михаил. – Нашли кого слушать!
– Не нравится – ступай домой. – Отец нахмурил брови.
– И пойду! Пока, папа, пока, мама. – Михаил натянуто улыбнулся. – Идем домой! – приказал жене и детям. Отец с грустью посмотрел вслед сыну, тяжело вздохнул, но промолчал.
– Я тоже пойду, – сказала Ольга.
– Приходите все к нам на ужин, – обратилась к ней мать.
– Посмотрим, – неуверенно ответила дочка.
– Папа, мама, а вы пойдете послушать старого Данилу? – спросила Варя.
– Ты иди, а мы с матерью заглянем домой, возьмем ему какой-нибудь гостинец и придем.
– Я с Ганнусей пойду! – весело сказала Варя, потому что уже приметила среди толпы, двигавшейся от церкви, свою подружку. Ганнуся, увидев Варю, подняла руку с белым платочком, помахала ей.
С Ганнусей Варя дружила с раннего детства. Отец подруги Иван Теслюк много лет был батраком у Черножуковых, поэтому к ним во двор часто прибегала его старшая дочка Ганнуся. Родители Вари всегда угощали ее чем-нибудь вкусненьким, и темноволосая веселая девчушка чуть ли не каждый день бывала у них. Варя так сдружилась с Ганнусей, что считала ее сестрой. Однажды отец Ганнуси попросил Павла Серафимовича взять на работу и дочку, ведь в семье еще было четверо младших детей. Павел Серафимович согласился. А почему бы и нет? Конечно, в посевную и жатву у них на поле трудилось едва ли не полсела, но работы хватало на каждый день – нужно было и за скотом присматривать, и огород обрабатывать. «У самих здоровья не прибавляется, платить есть чем, да и Варе веселее будет», – подумал он и не ошибся. Девчонки были вне себя от счастья, а Ганнуся оказалась проворной и трудолюбивой. Это Варя худенькая и бледная, а ее подружка роста невысокого, но крепко сбитая, полненькая, щечки розовые, пылают, а уж если за работу возьмется – все в ее руках прямо горит!
– Варя! – подбежала к подруге запыхавшаяся Ганнуся. – Идем Данилу слушать? Уже полсела пошло! – затараторила девушка и вытерла платочком вспотевшее чело.
– Пойдем и мы! – Варя взяла подругу под руку и оглянулась. Ей ужасно хотелось хотя бы на мгновение увидеть Андрея, но того не было видно.
– Андрея высматриваешь? – толкнула ее локтем в бок подруга.
– Шш! – зашипела на нее Варя. – Еще кто-нибудь услышит.
– Я его не видела. А вот Василий на тебя так пялился! – Ганнуся вытаращила глаза и прибавила: – Как они у него не вылезли!
Подруги рассмеялись и побежали по тропинке с горы, взявшись за руки.
На краю села, около оврага, по обе стороны широкой дороги уже собрался народ. В тени развесистого калинового куста стоял небольшой колодец, который с десяток лет назад выкопали люди на средства кобзаря. Вот почему старый Данила Перепелица всегда занимал свое почетное место на скамье у колодца с чистой ключевой водой, которая в любую жару оставалась такой холодной, что прямо зубы сводило.
Кобзарь не случайно выбрал это место для колодца. Откуда он знал, что там есть источник, одному ему было известно, но каждый раз, странствуя, мог отдохнуть у дороги в тени и утолить жажду. Как-то Данила сказал, что таких колодцев по миру на собственные средства он сделал уже шесть. В этом никто не сомневался, люди знали: старый бандурист не бросает слов на ветер. Он ходит по свету и знает, что где творится, как живут люди в других городах и селах. Поэтому и спешили подкопаевцы на встречу с кобзарем, чтобы узнать новости. Ему верили, к его словам прислушивались, потому что знали: там, где другие молчат, правду скажет только он. Кого ему бояться? Вольный как ветер! А какое удовольствие послушать думы о запорожских казаках! Сколько же он их знал! И о казаках, которые попали в турецкую неволю, и о казацком счастье, и о Байде, Марусе Богуславке, о Богдане Хмельницком и Петре Сагайдачном, о Самойле Кошке и братьях Самарских. Иногда мужики после того, как разбредутся женщины и разбегутся детишки, просили деда спеть и неприличные песни. Кобзарь не всегда соглашался, но иногда пел им шуточные песни, а мужики ржали так, что листья на калине тряслись.
Когда Варя с Ганнусей подошли к колодцу, свободного места на колоде уже не было. Поэтому девушки примостились сзади на мягком ковре густого спорыша. Слепой кобзарь Данила сидел на скамье в черной расхристанной рубашке, держа в руках бандуру осторожно и с любовью, как мать держит младенца. Его длинная седая борода достигала впалой груди. У ног лежала старая фуражка, а поводырь, мальчик-подросток с бельмом на правом глазу, сидел рядом на земле, подложив под себя котомку. Он не смущаясь уминал за обе щеки большой пирог с маком, которым его кто-то угостил, и запивал молоком из кувшина.