– Какие лучше? – спросила она, засияв в улыбке.

– Ой! Какие чудненькие! Тебе и те, и те идут!

Варя покрутилась перед подругой, а потом заметила, как тень печали промелькнула по лицу девушки.

– Дашь когда-нибудь на праздник надеть? – спросила Ганнуся, коснувшись пальцами девичьей радости.

– А тебе какие больше понравились?

– Красные.

– Бери. – Варя протянула красную низку и широко улыбнулась. – Бери, бери! Это мой тебе подарок!

– А… Как же отец? – растерялась Ганнуся. Она заморгала, а потом уставилась на бусы, все еще не осмеливаясь взять их в руки.

– Я потом ему признаюсь, – махнула рукой Варя. – Не бери в голову, это уже моя забота. Ты же мне как сестричка. Разве нет?

– Да. – Ганнуся в конце концов взяла бусы, поднесла к глазам. – Какие же они красивые! Прямо сияют!

– Носи на здоровье!

– Спасибо! – Девушка опомнилась, обняла подругу, расцеловала в обе щеки. – Ты и правда моя сестренка!

– А еще я вот что тебе покажу, – таинственно произнесла Варя и склонилась над сундуком. Оттуда она достала новенькую керосиновую лампу с большим стеклом. – Это мне папа купил в новый дом! – гордо сказала Варя.

– О-о! Я такой еще никогда не видела! – Ганнуся восторженно рассматривала лампу, которая действительно была очень красивая. Большая, роскошная, с зеленым снаружи и белым внутри фарфоровым абажуром, она не могла не вызывать восхищения.

– Она так ярко светит! Это – двенадцатилинейная[6] лампа. Я ее подвешу к потолку в самой большой комнате! – похвасталась Варя.

– Завидую я тебе, Варя, – сказала Ганнуся.

– Не надо, зависть – это зло. Я же с тобой поделилась бусами, зачем же мне завидовать?

– Все у тебя есть, – вздохнула Ганнуся.

– Не грусти. – Варя обняла подругу за плечи. – Вот соберем осенью урожай, заплатим налоги, тогда папа мне новые сапожки купит, а я тебе свои отдам. Они еще хорошие, мало ношенные.

– А отец позволит?

– Позволит! Я его уговорю. Теперь не будешь повторять, что мне завидуешь?

– Нет. Как хорошо, мои-то совсем продырявились. Их можно будет подлатать и отдать донашивать младшей сестренке, – быстро и возбужденно заговорила Ганнуся. – Ой! Что же это я все о себе? Хотела об Андрюшке спросить. Все бегаешь к нему на тайные свидания?

– Да. Не знаю, чем это закончится, – взгрустнула Варя. – Чует мое сердце беду.

– Какая там беда? – сказала Ганнуся, пряча за пазуху бусы. – Поженитесь, будете жить и как сыр в масле кататься!

– Поженимся ли? – промолвила задумчиво Варя. – Я знаю, что делать! Схожу-ка я к Уляниде, пусть она мне карты раскинет.

– Да что ты к ней ходишь? Она же ненормальная.

– А почему же тогда бежите к ней за помощью, если что-то случится? – возразила Варя. – Когда какая беда – все бегом к Уляниде. Кто-то обжегся – к ней, зубы заболели – туда же, потому что умеет она боль зашептать, живот свело – к ней за травами. А если все хорошо, то Улянида – дурочка! Нет, она немного странная, но все знает наперед. Святую правду говорит! Уляниде все ведомо.

– А нужно ли нам знать, что когда-то будет?

– Не знаю, – пожала плечами Варя. – Я хочу выяснить, поженимся мы с Андреем или нет, – сказала девушка, решив наведаться в одинокую избушку Уляниды, примостившуюся на самом краю села.

Ольга собиралась стирать, когда к ней зашел брат Михаил. Она попросила его поставить большие чугуны с водой в печь, потому что носила седьмого ребенка и до родов оставались считаные дни, но брат быстро ушел, сославшись на срочные дела. Ее мужа Ивана тоже не было дома, а со свекрови и свекра какой прок? Старые и немощные, хоть самих на руках носи. И старшую дочку Олесю тоже грех заставлять поднимать такую тяжесть. Шестнадцать лет исполнилось девке, а она такая маленькая, худенькая и бледная, глянуть страшно. И не голодает, а не растет никак. Ее подружки такие пышногрудые, ноги у них, как бутылочки; у Олеси же не ножки, а палочки. Куда ей поднять такие чугуны с водой? Еще в талии переломится. Не в мать пошла девчонка. Ольга высокая, статная, руки полные и крепкие, что муж не осилит – сама сделает, не переломится. Так что пришлось Ольге самой таскать воду из колодца, наполнять чугуны и засовывать их в печь. Едва управилась – поясницу свело, ни согнуться, ни разогнуться. Ойкая и проклиная нелегкую женскую долю, она прилегла, да и то лишь на несколько минут. Не привыкла валяться в постели, с детства была приучена родителями к работе, так что, едва боль отступила, поплелась собирать белье для стирки. Ольга взяла полотняные простыни, дерюги, понесла их к специальному бочонку для замачивания белья, который стоял во дворе под забором. Сложенное белье опустила в бочонок, наклонилась, чтобы утрамбовать. Большая семья – стирки хватает. В животе так больно кольнуло, что женщина громко вскрикнула, схватилась за низ живота, присела.

– Мама, что случилось? – Из коровника выскочила перепуганная Олеся, подбежала к матери. – Что, уже начинается?

– Нет. – Ольга вяло улыбнулась. – Кажется, прошло.

– Так отдохните, я сама справлюсь, – сказала Олеся и ловко сложила белье. Его было столько, что бочонок наполнился до самого верха.

Олеся прикрыла белье тряпкой из грубого неотбеленного полотна, насыпала пепла.

– Мама, идите в хату, отдохните, а то еще родите раньше времени, – приказала Олеся так по-взрослому, что Ольга не удержалась, улыбнулась.

– Хорошо, помощница моя, – сказала она ласково, отчего милое лицо девочки прямо засветилось. От матери услышать доброе и ласковое слово – такая редкость, хотя Олеся всегда пыталась ей угождать. Разве виновата она, что родилась слабенькой и хилой?

Ольга, переваливаясь с боку на бок, как откормленная жирная утка, пошла в хату, прилегла. Действительно, надо немного полежать. Пока закипит в чугунах вода, она отдохнет, а там наведается Варя, поможет залить белье в бочке кипятком. Вечером вернется домой Иван, она возьмет валёк, и вместе пойдут на озеро стирать.

Ольга проснулась от дикого крика Олеси. Вскочила, побежала на шум. Посреди комнаты валялся перевернутый чугун. В клубах пара стояла дочка и изо всех сил кричала – ноги ее были красные.

– Мама, я обварилась! – трясла руками от боли Олеся. – Я не хотела! Я только хотела помочь!

– Зачем ты их брала?! Пусть они сгорят, те чугуны! Господи, что же делать? – заголосила Ольга.

К счастью, вовремя появилась Варя.

– Олеся, солнышко, ты можешь сама идти? – спросила Варя.

– Да, – сквозь слезы ответила девушка.

– Тогда сейчас же идем к Уляниде! – скомандовала Варя.

– И я с вами! – покачиваясь, двинулась за ними Ольга.

– Сиди уже дома! – махнула ей рукой Варя. – Мы сами справимся.

Она взяла Олесю под руку, и девушки вышли со двора. «Добрая, мягкая душа у Вари, – подумала Ольга. – То в лесу выпавших из гнезда птенцов подбирает и сажает на место, то брошенного зайчонка принесет из лесу и выкормит, чтобы потом выпустить на волю. Готова всем помочь, последнюю рубашку с себя снять и кому угодно отдать. А так нельзя… Избаловали ее родители дальше некуда. И как она собирается жить дальше?»

Улянида помазала обожженные места на ногах Олеси какой-то мазью, положила примочки из трав, накрыла ноги увлажненными полотенцами. Потом дала девушке выпить травяной напиток.

– Идем отсюда, – были первые слова, которые произнесла Улянида с того момента, как Варя привела заплаканную Олесю. Варя не удивилась. Иногда она заходила к этой нелюдимой женщине, поэтому привыкла к ее чудачествам. – Сейчас она немножко поспит, потом я смажу раны еще раз, дам мази, чтобы дома пользовалась. Заживет быстро.

Олеся действительно перестала скулить, как побитый щенок, немножко повсхлипывала и утихла, прикрыв глаза.

– И как тебе это удается? – шепотом спросила Варя, следуя за Улянидой.

– Что именно? – уточнила женщина и села на скамейку.

– Людей лечить. Я бы тоже так хотела.