В президии был устроен прощальный обед. Он продолжался недолго. Донья Игнасия и падре Уриа одни старались поддержать разговор. Дон Жозе молчал, Луис отделывался незначительными фразами. Даже дети не шушукались и ели рассеянно, и только Гертруда вкусно обгладывала куриную кость, посматривая на сидевших своими зелеными глазами маленькой грешницы. Резанов и Конча сидели рядом и тоже мало разговаривали.

В конце обеда Лансдорф предложил тост за новую, скорую встречу и за дружбу народов — русского и испанского. Тост расшевелил присутствующих, стало более оживлено и шумно. Затем начали прощаться. Давыдов нарисовал Луису на бумажке двух птичек, разлетающихся в разные стороны. Такой рисунок видел мичман на японских островах. Птички держал в клювах нитку, завязанную посередине узлом.

— Чем дальше улетают, тем крепче узел. Пусть будет так и с нашей дружбой, Луис…

Резанов и Конча вышли на галерею. Их деликатно оставили вдвоем. Некоторое время они оба молчали, потом Резанов Консепсию за руки и крепко прижал к груди.

— Девочка!.. Ты будешь меня ждать эти два года?

Она медленно подняла голову. Две прозрачные слезы скатились по щекам, упали на широкую орденскую ленту.

— Я буду ждать вас всегда!.. До свиданья, мой дорогой!

Она в первый раз назвала его так.

…Близился предвечерний час, ветер тронул воды залива, наполнил тяжелые, серые паруса. «Юнона» все дальше и дальше уходила от берега.

А Резанов до темноты не покидал мостика и не опускал подзорную трубу. Словно чувствовал, что этой земли больше не увидит никогда.

Шхуна «Вихрь», построенная на верфи Ново-Архангельска, медленно вошла в бухту. Легкий бриз разогнал туман. Синее, еще не накаленное зноем небо сходилось с морем, голый обрывистый берег тянулся до самого горизонта. Ни деревьев, ни тени, словно в этих местах, кроме солнца и равнины, ничего не было, и только очень далеко проступали вершины Сьерры-Невады — нескончаемых снежных гор. Шхуна вошла в бухту залива Румянцева, в тридцати милях к северу от залива Святого Франциска.

— Готовь якорь! — отдал команду Кусков и, отойдя от штурвала, быстро спустился на ют.

Судно шло с зарифленным гротом, постепенно замедляя ход. Но лишь у самого берега Иван Александрович приказал остановиться. Держась за штормлеер, он почти повис над бортом и старательно вглядывался в прозрачную воду бухты. Коралловые утесы и неровное каменистое дно срезали, как ножом, якорные тросы. Помощник правителя российских колоний лично сам хотел найти удобное место. Уже два года, как этот берег уступлен индейцами русским, и Иван Александрович прибыл сюда строить новое заселение.

Громыхнула и залязгала цепь, упали в воду многопудовые лапы. «Вихрь» качнулся, прошел вперед и послушно застыл. Два десятка людей, столпившихся на палубе, сняли картузы, шапки, мелькнули в воздухе сложенные для крестного знамения огрубелые пальцы. Несколько женщин зашептали молитву. Новая земля и новая доля ждали их, а может быть, сбывались мечты. Для далекого поселения Баранов приказал набрать охотников, и только артель зверобоев и алеуты были отправлены по выбору Кускова.

— Калифорния, Лука! — сказал молодой плечистый подштурман тощему, с жидкой рыжей бороденкой промышленному и хлопнул его по плечу. — Вот она какая, сударь мой! Дождался?

Он проговорил это быстро, весело и, простоволосый, курчавый, размахивая шляпой, промчался на мостик. Казалось, он один не чувствовал торжественности минуты, не думал о будущем и не волновался. Но взобравшись на помост, он широко раскинул руки, закрыл глаза и несколько секунд стоял так, словно обнимая открывшийся, залитый солнцем бескрайний простор.

А Лука скосил глаза, почесал шею, сплюнул за борт. То туман, то жара! Не поехал бы, ежели б не уговорил Александр Андреевич. Лука уже забыл, что напросился сам и что лекарь Круль обещал указать место, где растет сахарный тростник «для делания рому».

Спустили шлюпки. Берег был в нескольких десятках саженей, крутой и обрывистый, лишь в одном месте полого опускался к воде. Иван Александрович направил туда лодки. В прошлом году он приметил эту низину, о ней докладывал Баранову. Дальше до самого залива Святого Франциска — начала испанских владений — других подходящих гаваней не было.

Первыми высадились на берег Кусков, подштурман Алексей, Лука и четверо алеутов для приема байдар. После разгрузки «Вихрь» уходил на Сандвичевы острова, ни единого часа не хотел Иван Александрович задерживать судно. Солнце уже высоко поднялось над заливом, нестерпимо сверкал океан, с моря песчаный берег казался белым. Шхуна стояла близко к утесам, за ними сразу начиналось небо. Но когда шлюпка черкнула по гальке и спустя минут пять прибывшие взобрались на каменистый горб, новая земля открылась в полном величии и красоте.

Почти два месяца люди не ступали на твердую почву. Хмурые леса Ситхи, дожди, туманы и штормы — вот все, что они у себя видели и знали. А позже в пути — голый берег и зной.

Еще было только начало марта, но зелень укрывала все плоскогорье, тянувшееся от моря к склонам Сьерры-Невады, холмистое, с глубокими каньонами и пологими уступами, с высокой горной грядой, окаймлявшей равнину с юга. Тишина и покой окружали этот уголок земли, обильный пастбищами, теплом и простором. Представлялось, что лучшего места не найти на всей планете, что нужно скорее ставить здесь форт, строить селение.

— Тут тебе целый город можно воздвигнуть, — увлекся даже Лука, до сих пор мрачно сидевший в шлюпке. — Крепостцу с батарейкою. И пали прямо по всем сторонам! Солдат великое множество…

Он задрал шапчонку, с ожесточением замахал руками.

Но его никто не слушал. Кусков озабоченно разглядывал местность, алеуты жмурились и молчали, а подштурман, взбежав на пригорок, смотрел не отрываясь на расстилавшуюся перед ним землю. Вот они, его мечты и думы!

Наконец, Кусков окликнул спутников и приказал начать разгрузку шхуны. Он не обмолвился ни одним словом ни о гавани, ни о месте для форта и очень удивил Алексея, когда после полудня, как только промышленные улеглись отдохнуть в тени утесов, подошел и сказал, что завтра направляет его искать место для будущего заселения. Алексей уже решил, что строиться будут здесь.

— Пойдешь, Леша, по речке, Шабакай именуемой по-местному, — заявил он, вытирая мокрый под картузом лоб. — А я с людьми по берегу пойду. Места тут хорошие, да безлесные. А нам нужно с лесом найти. Строиться будем прочно. Приехали не из пушек палить, а пахать, сеять да промыслом заниматься… Однако ж корсаров тут всяких на век наш хватит. Придется и палисад ставить.

Кусков умолк — говорить много не любил. Еще в Ситхе Алексей видел не раз, как помощник правителя и сам Баранов ходили но крепости, часами не произнося ни слова.

А на корабле доктор Круль готовился к дальнейшему плаванию. После разгрузки «Вихрь» должен итти на Сандвичевы острова выполнять второе поручение Баранова. «Доктор медицины и натуральный историк», как сам себя именовал отставной лекарь, вез владетелю островов королю Томеа-Меа подарки правителя, поклон и благодарность за приглашение обосноваться в тех местах. Сбывались давние планы, обдуманные еще с Резановым в долгие зимние ночи на Ситхе.

В коротеньком сюртуке, обсыпанном на груди табачной пылью, очкастый и низенький, с выпяченной нижней губой, Круль не сидел ни одной секунды на месте, суетился, переставлял ящики связки, бормотал, чертыхался. Солнце нагрело стенки и палубу, в каюте было жарко, но доктор не замечал духоты и лишь изредка вытирал испарину рукавом с торчавшим оттуда оборванным кружевом сорочки.

Время от времени он останавливался, доставал из заднего кармана истрепанный сафьяновый бумажник, вынимал бумажку с какими-то записями, сверялся по ней и снова продолжал расставлять и укладывать свои свертки.

После полудня Алексей вытащил его на берег. Несмотря на чудачества и задирчивый нрав бывшего лекаря, подштурман успел привязаться к неугомонному прожектеру и бродяге и весь долгий путь из Ново-Архангельска с любопытством слушал его рассказы о бесконечных приключениях. Круль исколесил всю Европу, побывал в Африке и в Китае, держал цирюльню в Санкт-Петербурге, прогорел, поступил на службу Российско-американской компании. Получех, полуитальянец, он давно уже обосновался в России, но правильно говорить по-русски не научился.