«Как далеко еще!.. Как далеко!..»

Местный и иркутский врачи определили сотрясение мозга.

На рассвете Николай Петрович ненадолго пришел в сознание. За Енисеем всходило солнце, между скалистых берегов розовел снег. Необъятный простор открывался перед глазами… Резанов с трудом приподнялся на локте, напрягая последние силы, несколько секунд глядел в окно. Затем упал на подушку, и дыхание его погасло.

В Ново-Архангельске целую неделю был приспущен флаг, архимандрит Ананий в траурной ризе служил панихиду…

Алексею казалось тогда, что мечта его тоже никогда не осуществится. И вот Баранов послал его с Кусковым в давно желанный вояж. Уже не мальчиком, а двадцатичетырехлетним мужчиной, помощником человека, которому правитель доверил самое значительное дело и который был его единственным верным другом.

— Верю и тебе, Алеша, — сказал ему Баранов на прощанье. — Думаю, своего отечества не подведешь. Мало нас тут, а дéла, ох, как много…

Тогда же Алексей впервые заметил, как постарел правитель.

Полтора месяца шли они до Калифорнии. Полтора месяца ждал он этого дня. Что ему скажет «завтра»? Пустынные места, люди, которых он не знал, быть может, враги. Неизвестно всё. Даже птицы, деревья и травы. Завтра корабль уйдет дальше, останется немного людей, как на необитаемом острове.

Алексей долго ворочался на своей койке. Ночной туман давно уже окутал судно, расползся по заливу. В сырой белой мути утонул берег, горы, вся земля. Было глухо и сыро, лишь изредка слышался у борта плеск воды да храпел отставной лекарь. Алексей закрыл иллюминатор, натянул на голову одеяло и постарался больше ни о чем не думать. Но это ему не удавалось, и он заснул только перед рассветом.

Вход в реку преграждал бар. Река наносила песок, морской прибой разбивался о широкую отмель. Короткие сильные волны сталкивались с речным течением, бурлили и вскидывались, отступали и снова били по камням. Для судов устье было недоступно, и только легкая байдара Алексея смогла проскочить у правого, более отвесного берега.

Сразу стало тише, рев ослабел, но от множества мелких камней река кипела бурунами, несла лодку к лесистому берегу, наплывали высоченные красные скалы. Казалось немыслимым удержаться на месте, не то что двигаться дальше.

— Погибель, Лексей Петрович, а? — твердил Лука, хватаясь за кожаный борт лодки. — Тонем! Без всякого спасения…

Алексей даже на него не глянул. Сжимая рулевое весло, он упирался ногами в дно байдарки и вел лодку между бурунов. Гребцы-алеуты работали, не разгибаясь. Чернобровый креол Василий стоял на коленях с багром в руках.

Камни становились все крупнее, они вырастали из вспененной неглубокой воды, угрожая тонким кожаным бортам лодки. Некоторые камни были выше человеческого роста и словно перегораживали реку, другие тянулись посредине ее длинной грядой. Но зато чем дальше, тем яснее обозначался единственный среди них проход, и вел он к огромной, со сквозным отверстием скале, стоявшей над водой, как гигантская арка. Здесь был ход в реку. Тысячи лет высилась чудовищная дырявая глыба гранита на фоне таких же диких красноватых обрывов, уходящих все дальше в глубину гор.

— Ворота открыты, промышленнички! — сказал Василий и высоко поднял багор. — В царство мое, государство!

Мокрая борода креола блестела, черные пряди волос спадали на лоб, сверкали белки глаз. Сын алеутки и цыгана, бежавшего в незапамятные времена с Нерчинских рудников, он знал почти все бухты западного побережья Америки. Восемь раз был в плену и у корсаров, и у индейцев, знал все языки, которые слышал, плавал с Кусковым в Кантон и сюда, в Калифорнию, вел переговоры с вождями местных племен. Реку Шабакай он открыл тогда же, с моря, но плыл он по ней впервые.

Алексей направил байдару под каменную арку. Арка была настолько высокой и просторной, что под ней мог бы пройти корабль, и, поистине, напоминала ворота.

— Ну и ну, — крутнул головой Лука, все еще державшийся за борт лодки.

Однако, не видя бурунов и камней, он тоже взялся за весло, и байдара медленно и плавно, преодолевая мощное течение, прошла ворота. Дальше открывалась стремительная, но чистая гладь реки, сдавленной крутыми утесами, местами поросшими лесом, местами голыми и неприступными. Словно страшная сила разорвала горы, и в этой расщелине неслась река. Все же после бешеной пляски среди бурунов здесь было плыть легко. В первый раз за всю дорогу Алексей положил весло, вытер мокрое от брызг лицо, зачерпнул горстью воды, напился.

— Кажись, проскочили! — сказал он, снимая шляпу. — А места-то какие, господи!

Он обернулся, посмотрел на ворота, затем на уходящие к небу стены каньона, на гигантские деревья, достигавшие вершинами краев ущелья. Ослепительный цвет неба, резкие границы тени, первобытные скалы и лес на непостижимой крутизне — все было так захватывающе ново и красиво, что Алексей несколько минут только вздыхал и улыбался.

— А ведь это — наша земля, Василий! — сказал он, наконец, креолу, тоже жадно разглядывавшему берега. — Твое царство-государство… И речка наша. Никому мы тут мешать не будем, и нам никто не станет. Город выстроим, мельницу, корабли!

— Рвани охотской навезем, кабак поставим! — в тон ему ответил Василий и, обернувшись, насмешливо блеснул цыганскими очами. — Церковь еще, купелю — диких крестить!

Алексей с удивлением глянул на него, но креол уже отвернулся и занялся багром. Зато в разговор ввязался Лука. Забыв только что пережитые страхи, он начал мечтать о таком колоколе на церкви, который «гудел бы на сто верст». Потом спохватился.

— А чо с камнями, Лексей Петрович? — спросил он, беспокоясь. — Ить корабли — не раки. Не пройдешь в речку.

— С вами тут помечтаешь! — Алексей засмеялся, махнул рукой. Однако слова Василия, насмешливый взгляд задели его. Некоторое время он усердно работал веслом, стараясь держать байдару посредине течения, и даже не любовался берегами. Приподнятое настроение постепенно проходило, уступало место заботам и беспокойству. Он прекратил разговоры и приказал налечь на весла.

Был уже полдень. Отсюда, из глубины ущелья, виднелось побелевшее от зноя небо, залитые солнцем вершины скал. Но внизу было прохладно, немного сумеречно, и это ощущение позднего часа еще больше заставляло Алексея торопить гребцов. Кусков дал всего три дня на поиски подходящего места по Шабакаю. Правитель новой колонии считал, что за это время партия Алексея пройдет верст тридцать — дальше ставить селение не имело смысла, а они потратили половину дня только для того, чтобы одолеть бар и миновать устье.

Что ждало их дальше, никто не знал. Может быть, пороги, водопады, а может, и другие препятствия. Беспокоили не только неизведанный путь, но и те три дыма, виденные вчера по прибытии корабля, как раз в той стороне, куда направлялась теперь байдара. А главное — чем дальше она продвигалась, тем меньше оставалось уверенности, что удастся найти место для заселения недалеко от моря. Ни обширных равнин, ни пастбищ здесь не было, только гористые берега, изрезанные ущельями, тянулись без конца, может быть, на сотню миль. Местность годилась для постройки неприступной крепости, но не для мирного поселка.

Лишь два раза встретились небольшие низины, поросшие дубом и лавром, с такой густой и сочной травой, что даже равнодушные к земле алеуты, присев на корточки, с удовольствием гладили зелень руками. А Лука рвал ее и нюхал, а потом ковырял землю и долго разглядывал жирный перегной.

— Тут тебе сам-тысячу вырастет! — хвалился он всем, вытирая пальцы о штаны. — Вот те крест! Как у нас в России, в Митькине…

Увлекшись, Лука забыл, что, поротый каждонедельно на барском дворе, еще мальчишкой удрал из далекого Митькина и никогда не знал — суглинок ли панская земля или чернозем. Да и за сорок лет скитаний по тайге и ледовым морям вряд ли когда думал о земле.

В этой ложбине Алексей сделал первый привал. Пахучие невиданные деревья, нежная листва дубов, зеленые цепкие нити, как водоросли, опутавшие стволы и корни, плеск водяного каскада, низвергающегося со страшной высоты, — все поражало новизной и прелестью. Но отдыхали не больше получаса. Алексей хотел сегодня пройти по реке как можно дальше, да и в углублении на берету Василий нашел следы недавнего костра.