Дружелюбный взгляд и молодое приветливое лицо Алексея, спокойные, невозмутимые позы его спутников вызывали невольное расположение, а когда Манук перевел слова, громкий ропот одобрения раздался среди сидевших и стоявших у входа. Ближе всех, почти на самом пороге, расположилась та девушка, которую путники встретили в лесу. Она была теперь без корзины, расшитая повязка не закрывала лоб, но в глазах осталось прежнее изумление и пухлые губы были полуоткрыты. Алексей узнал ее и улыбнулся. Напряженное состояние его совсем прошло, он действительно почувствовал себя почти как дома.

Между тем вождь, выслушав Манука, ответил тоже просто и сердечно:

— Слова о радости — великие слова. Слова о дружбе — еще больше. Твоим словам я верю.

Он раскурил тяжелую резную трубку, сделанную из какого-то блестящего камня, протянул ее Алексею. Тот затянулся разок, передал Луке, Лука — Мануку, алеут — ближайшему из стариков. Когда «трубка мира» обошла всех, Большой Желудь, как звали вождя, снова заговорил:

— Белых людей на земле много, — сказал он. — Индейцев тоже. Однако и те и другие не живут в мире… Скажи, разве мало на земле солнца, плодов и трав, разве не хватает на всех? И разве белым надо обязательно больше?.. Ты можешь ответить. Ты спас мне жизнь, и твои люди не ездят по лесам и равнинам с арканами и не сжигают селений… Вождь мивоков мой враг, но он друг тебе. Завтра я пошлю к нему своих людей, чтобы зарыть глубоко в землю копье войны… А к белым, из каменных крепостей, я не пошлю гонца. За каждого из моих воинов и даже женщину я убиваю столько же. Сегодня они взяли двоих. Через три солнца два белых станут мертвыми…

Новый гул одобрения покрыл его слова, а старики, сидевшие рядом с вождем, удовлетворенно закивали головами.

Суровая правда старика тронула Алексея. Даже последние слова не показались жестокими. Испанские солдаты не церемонились с истинными хозяевами края, индейцы лишь защищались. Еще не было случая, чтобы они напали первыми и, только доведенные до крайности, платили за насилие тем же. Но и тогда убивали столько врагов, сколько убили или захватили в рабство солдаты. Остальных отпускали, не тронув ни единого волоса.

— Ну, Лука, шли — боялись, а приобрели себе союзных, — шепнул Алексей промышленному, сидевшему на плетенке и важно расправлявшему свою куцую бороденку. — Если с чистым сердцем, всегда так!

— Понятно, — охотно ответил Лука и, косясь на стариков, добавил: — А чо, еды нам какой дадут? Душа прямо сохнет.

Но Алексей уже повернулся к переводчику и, подбирая наиболее понятные слова и выражения, начал рассказывать о русских людях, прибывших сюда с Аляски, чтобы сеять хлеб и разводить скот, о том, что русские хотят жить в дружбе с индейцами, что их главный начальник Кусков женат на индейской женщине и многие другие тоже, что русские просят приезжать к ним в гости и быть добрыми соседями… Он умышленно не говорил об отношениях с испанцами и лишь попросил, чтобы Большой Желудь передал просьбу Кускова вождю мивоков прибыть в форт.

По мере того как Манук переводил, все больше людей набивалось в хижину и все чаще слышались одобрительные возгласы, а один молодой воин доверчиво потрогал Луку за плечо. Когда же алеут кончил говорить, вождь сказал собравшимся:

— Русский — еще мальчик, но он мудр и смел. И он говорит от сердца… Пленные мивоки смеялись нам в лицо, когда никто не верил их словам. Разве не все белые одинаковы? Видно — нет! Пусть будет, как я сказал…

Потом повернулся так, чтобы лучше видеть Алексея своим единственным глазом, и закончил тепло и задумчиво:

— И олень, и рысь пьют воду из одного ручья. Но никогда рысь не станет оленем, а олень — рысью… У тебя тоже есть враги. Берегись их. Они бодрствуют и днем и ночью.

Старик больше ничего не сказал, а поднявшаяся кутерьма в хижине прервала беседу. Воины, женщины и даже дети заполнили жилье, толпились вокруг гостей, притрагивались к их одежде, заплечным мешкам, оружию. Та девушка, что сидела у входа, пробралась к Алексею и, остановившись перед ним, внимательно разглядывала его с ног до головы. Ее милое лицо с тремя полосками татуировки на подбородке выражало искреннее восхищение. Наконец, она дотронулась пальцем до Алексеевой бороды и, засмеявшись, юркнула в толпу. Луке какой-то воин совал в руки копье. Две женщины тащили корзину с лепешками, рыбой и обгорелыми зернами дикой ржи.

После начались игры, пляски. Всю ночь жгли костры. Плясали юноши, привязав к плечам оленьи головы, изображая охоту, плясали девушки, размахивая цветами и гирляндами перьев, похожими на белые, легкие хвосты. Длинные тени метались по опушке, искры костра исчезали в темном небе…

Лука только кряхтел и толкал Алексея в бок. Манук спал. Заснул и вождь, согревшись у костра.

Утром Алексей и его спутники покинули стойбище. Индейцы проводили их до выхода из распадка, рассказали про дорогу через плоскогорье. Отсюда было значительно ближе до форта, чем по реке. Лодку Большой Желудь обещал пригнать сам и приехать на ней в гости вместе с вождем мивоков. Гонцов к нему он послал еще с вечера.

По пути через равнину находилась и миссия, куда испанские солдаты увели захваченных вчера индейцев. Алексей решил зайти в монастырь и попытаться уговорить монахов отпустить пленных. Он был твердо убежден, что Большой Желудь сдержит свое слово. Не много ли крови и так пролито на этой земле?

Второй день маленький отряд двигался по равнине. Голая, выжженная солнцем прерия с редкими песчаными холмами тянулась одуряюще однообразно и, казалось, никогда не кончится. Горные леса и каньоны остались позади, кругом была степь, пустыня, пески. Ничто не останавливало взор, не настораживало слух. Лишь легкий ветер шевелил сухую траву.

Путники шли молча. Жара уже спадала, угасал день, но равнина оставалась по-прежнему унылой и безрадостной. Ни деревца, ни тропы, ни единого признака близости человеческого жилья. А по словам индейцев, указавших дорогу, миссия должна находиться где-то в этих местах.

Сбиться с дороги путники не могли, они шли по солнцу, но разница, как видно, была в том, что индейцы передвигались быстрее.

— Чертовы стрекачи! — ворчал Лука, прихрамывая.

Он стер себе пятку и все откладывал намерение присесть и переобуться. Ждал, что вот-вот покажется миссия.

— Ну и места господь послал! То тебе бездны, то тебе горы, то тебе геенна огненная! А может, набрехал ты чего, Манук?

Алеут брел позади. Он был мокрый и грязный от духоты и пыли, но ни разу не пожаловался и не остановился. На темном скуластом лице не отражалось ни досады, ни утомления. Зато жара донимала его больше всего.

Один Алексей не чувствовал усталости. И степь не удручала его. Новые места всегда увлекали, хотя бы они были ледяной пустыней. А тут предстояла встреча с францисканцами, о которых он столько слышал, представлялась возможность самому побывать в миссии.

Приближался вечер. Медленно склонялось к закату солнце, розовели песчаные холмы. Духота исчезла, итти стало легче, но равнина оставалась безлюдной. Алексей все же решил двигаться до полной темноты и только тогда стать на ночевку. По крайней мере, сегодня они сделают лишнюю милю.

Так прошли они еще с полчаса и вдруг неожиданно все трое остановились, как по команде. Из-за видневшихся слева невысоких холмов донесся протяжный звон, через секунду повторился, затем еще и еще… Звон поплыл над прерией, размеренный и неторопливый, странный и чужой для этих диких мест. Как видно, это звонил к вечерне колокол миссии.

Алексей, а за ним Манук и Лука взбежали на пригорок. Так и есть! В полумиле от них виднелись строения монастыря. Высокие слепые стены, крытые черепицей, белели среди песков и были далеко заметны. Если бы путники раньше обогнули бугор, они бы их сразу увидели. Зато, кроме колокольного звона, ничто не указывало, что здесь божья обитель. Не видно было ни церкви, ни колокольни, ни даже креста. А закрытые ворота и безлюдье еще больше усиливали ощущение настороженной замкнутости ее обитателей.