В зальце стало светлее. Утреннее солнце обновило золотые рамы картин, висевшие на бревенчатых стенах, засияло на начищенном Серафимой ободке большого глобуса, отразилось в стеклах двух книжных шкафов.

Баранов по-прежнему жил один. Много лет назад, на Кадьяке, для укрепления связей с береговыми индейцами, женился он на дочери кенайского вождя. Вождь был крещен монахами, получил имя Григория, в честь Шелехова, дочь названа Анной.

Баранов оформил брак. Но Анна Григорьевна — «княгиня Кенайская» — не хотела покидать своего народа, осталась на Кадьяке. Сын ее и Баранова — Антипатр и дочь Ирина жили с ней. Они учились в школе, учрежденной еще Резановым. Мальчик стремился стать моряком, плавал на кораблях, девочка была любимицей всего побережья.

Летом они гостили у отца. Крепость оживала от веселой суматохи, беготни Ирины, приводившей десяток индейских детей, от беспрестанных исчезновений Антипатра на алеутских байдарках. Потом дети подросли, Антипатр уходил в море со знакомыми корабельщиками, Ирина сама занялась Кадьякской школой.

Баранов очень любил и сына и дочь, скучал, когда их долго не было. Но постоянные заботы, дела и привычка к одиночеству мешали ему проникнуть в их душевный мир. Он хотел сделать для них все, что было в его силах, однако, что именно — не знал.

Долгие годы привязанности к крестнику Павлу, выросшему на его руках, надежды, связанные с ним, ужасная смерть юноши от руки предателя, задумавшего учинить бунт и захватить колонии в свои руки, — сказались тоже. Он словно боялся раскрыть свое сердце…

Баранов сложил бумаги, прошелся по комнате. В черном длинном сюртуке он казался еще ниже, остатки седых волос превратились в белые, обрамляли лысую голову. Но ясные немигающие глаза смотрели из-под бровей все так же остро и внимательно, словно их не коснулось время. Шестьдесят девять лет прожил он на свете, из них половину в далеких краях. Похоронены сверстники, а планы не завершены, годы трудов и борьбы дали только побеги, ростки не стали еще деревьями. Многое было впереди, может быть, самое трудное…

Под окном послышался стук ружейных прикладов, голоса. Сменялись караульщики. Крепость жила по военному артикулу, промышленные несли гарнизонную службу ретивей солдат. По-прежнему каждое утро правитель сам бил в колокол, поставленный на площади, — возвещал наступление дня. По-прежнему обходил караулы, поднимался на палисад к пушкарям. Открытой войны не было, но Котлеан держал поблизости воинов, вооруженных английскими ружьями. Каждый чужеземный корабль мог оказаться неприятельским.

Баранов ходил и ходил по залу. И этот корабль, швартующийся сейчас в гавани, наверное, охотно разрядил бы свои пушки по русскому форту, вместо того, чтобы притворяться другом!

Больше всего беспокоил форт Росс. Письма испанского губернатора, пересылаемые Кусковым, были вежливы, но содержали всегда одну и ту же ссылку на невозможность торговли без разрешения вице-роя и короля, ссылку на запрос мексиканского двора о заселении русскими берегов Бодего.

Были еще вести, полученные через индейцев, о многочисленных партиях переселенцев, движущихся на далекий Запад. Сотни американских бродяг, темных дельцов и разного люда, покинув города, тащились на волах и пешком через горы, пустыни и прерии, поджигая леса, преодолевая реки, к берегам другого океана, чтобы захватить земли вольных индейцев, стреляя их, как диких зверей. Большинство переселенцев двигалось в Калифорнию. Правительство Соединенных Областей поощряло их деяния.

Беспокоил Круль. Корабль, разбившийся у Сандвичевых островов, — прямой убыток компании, но торговый убыток покрывался другими барышами. Непоправимый убыток всему делу, ежели Круль не поладит с Томеа-Меа. От отставного лекаря давно не было никаких вестей… Только нехватка в людях заставила остановить выбор на Круле. Жив был бы Павел — не так обернулись бы иные дела.

О Павле он запретил себе думать. Прошло два года, пройдут еще — боль не изгладится никогда. Приемный сын был больше чем сыном, он воплощал в себе будущее…

Правитель вернулся к бюро, сложил бумаги, опустил крышку. Затем позвал Серафиму. Кроме домоправительницы, прислуги у него не было. Он все делал сам и не любил никого тревожить.

— Покличь Николку, Серафима, — сказал Баранов, когда женщина вошла в горницу и остановилась у порога. Высокая, широкогрудая, с суровым, когда-то красивым лицом, повязанная черным платком, она была похожа на монахиню. — Скажи, чтоб немедля бежал сюда. Он в школе. Карту Нортонова залива они там чертят. А ежели встретишь корабельщиков, пускай тож идут сюда.

Серафима кивнула и так же молча вышла. Бывали дни, когда она сутками не произносила ни слова.

Баранов снова вернулся к окну. На корабле уже отдали якоря, спустили шлюпку. Шкипер Джиль торопился встретиться с «губернатором». Очень маленький и подвижный, хотя ему, наверное, исполнилось шестьдесят лет, с наголо обритым шишкастым черепом, бесцветными, навыкате глазами, он производил впечатление простачка, а был самый хитрый старикан среди шкиперов Восточного океана. Недаром его взяла на службу новая компания.

Джиль помнил те дни, когда Баранов сам встречал каждое судно, приходившее в Ново-Архангельск, но не удивился, не увидев правителя на берегу. Времена изменились, малое поселение стало настоящим портом, русские прочно обосновались на своих землях. Если так пойдет дальше, — в гавани не будет места, где бросить якорь. Все явятся на поклон к Баранову. Понятна тревога Колумбийской компании, пославшей сюда его, Джиля… Только не Джиль главный козырь в этой игре!

Стуча палкой, с которой никогда не расставался, шкипер проворно поднялся к воротам палисада, благодушно улыбаясь, ждал, пока его пропустили, затем степенно взошел на крыльцо. Он бывал уже здесь, хорошо знал Баранова, умел говорить по-русски. Но всегда чувствовал себя не совсем уверенно под ясным, проницательным взглядом правителя.

Баранов встретил гостя, не отходя от окна. Джиль переложил палку в левую руку, сунул шляпу подмышку и, стараясь держаться непринужденно, ворчливо заговорил:

— Мистер правитель совсем забыл старых друзья. Ну, ну…

— Здравствуй, Джиль! — ответил Баранов неторопливо. — Откудова бог послал?

Шкипер оглядел комнату, покосился на мальчика-креола, вызванного Серафимой и сидевшего у очага, достал табакерку, сделанную из щитка черепахи, опустил туда два пальца.

— Послал бог, а мешал дьявол, — сказал он, морщась от понюшки, — у Ванкуверова мыса совет твой вспоминал. Не ходить пролив.

Баранов усмехнулся.

— В сию пору мои мореходы на два румба на вест отклоняются. Особливо когда бегут парусом сюда. Давно ты, шкипер, не ходил тут… Из Колумбии идешь?

— Из Колумбии.

— Новым хозяевам служишь?

Джиль быстро глянул на правителя и, не зная точно, что тому может быть известно, промолчал.

Александр Андреевич отошел, наконец, от окна, сел к столу, указал на кресло гостю.

— По какому делу? Рассказывай.

Он положил пухлые маленькие руки на край стола, вполоборота, чуть горбясь, смотрел на шкипера.

Джиль хотел было начать с прежней ворчливостью, подделываясь под непринужденный тон, но почувствовал, что ничего не выйдет. Он вынул из-за пазухи пакет, запечатанный двумя печатями, положил его перед правителем. Это было письмо одного из заправил новой Колумбийской компании Смита с предложением вести обоюдную торговлю в Восточном море, для начала чего он, Смит, посылает корабль под командой капитана Джиля с товарами Ново-Архангельску. Письмо было адресовано «господину губернатору Аляски, его превосходительству графу Баранову». В пакете находилась и инструкция Джилю для ведения дел. Мистер Смит хотел показать чистоту и деловитость своих намерений.

Обе бумаги прочитал и перевел звонким голосом смуглолицый, тонкий, как девочка, Николка. С десяток подростков обучал языкам на Кадьяке беглый француз. Самого способного из мальчиков забрал в Ново-Архангельск правитель.

— Видишь, Николка, теперь я в генералы и в графы попал, — сказал Баранов насмешливо. — В губернаторы — уже приходилось.