Наконец вошли в королевское жилище. Просторная высокая комната с окнами и бамбуковым потолком была почти пуста. Европейский стол, полдесятка разрозненных кресел, большой ларь, три зеркала на стенах и плетеные циновки на полу составляли ее убранство. В углу еще стояло несколько ружей, тесаков и копий. Это был приемный зал короля.

Войдя в комнату, Томеа-Меа сел в кресло, а Бен Райт указал гостям на такие же кресла, стоявшие по бокам. Сам остался стоять. По-видимому, он был здесь главным церемониймейстером и пытался завести подобающие королевскому дому порядки.

Но Томеа-Меа нарушил планы своего советника. Он сразу же с удовольствием занялся подарками. Сам разрезал ножом покрышку тюков и, забыв про гостей, разглядывал шкуры, сукно и особенно — шитый золотом офицерский мундир, неведомо как очутившийся на складах компании. Запасливый Кусков взял его с собой в Калифорнию и теперь послал в дар королю.

Томеа-Меа, как видно, больше всего был доволен мундиром. Тут же перед зеркалом напялил на себя и, хотя мундир был маловат, остался в нем на все время аудиенции.

Алексей почувствовал разочарование и досаду. Он столько слышал о мудрости, уме и силе Томеа-Меа, даже робел немного, представляя встречу с властелином Гавай, а тут вдруг перед ним старый дикарь, радующийся блестящему наряду.

Бен Райт это заметил. Он приблизился к Алексею и негромко сказал по-русски:

— Вон в том сундуке лежат два мундира капитанов флота ее величества королевы Британии. Оба раза король изображал младенца в присутствии англичан. Я присутствую при третьем. Уже с русскими…

Он поклонился и быстро отошел. Алексей не успел даже обернуться. Однако он невольно теперь по-новому поглядел на короля и заметил, что, пожалуй, восхищение мундиром и остальными подарками преувеличено. Глаза Томеа-Меа все время оставались холодными.

Сразу же из приемной залы король повел гостей во второй дом, где находились его жены. Такая же комната, только значительно меньше размером, была устлана циновками и искусно вытканными плетенками, заменявшими подушки. На окнах и на двери висели занавески из тонкой европейской ткани, на стенах зеркала. Никакой другой мебели не было.

Когда гости вошли в комнату, королевские жены сидели на полу и играли в шашки. Все тучные, молодые, почти светлокожие, с вьющимися короткими волосами, перехваченными обручами из трав. Их было три, а четвертая, самая младшая, лежала в углу, спиной вверх, совершенно голая, и спала. Пятой — Кепуо-Лани, любимой жены короля, — в комнате не оказалось. Она ушла в морай принести жертву богам.

При виде гостей женщины оставили игру и с любопытством смотрели на вошедших. Томеа-Меа сразу же присел к шашечной доске, а Алексей и Петрович так и остались стоять на циновках. Под бесцеремонными взглядами королевских жен Алексей то краснел, то бледнел, пока, наконец, не догадался присесть рядом с королем над шашками. Уши у него горели, и он старался не поднимать глаз.

Шкиперу досталось хуже. Разбуженная приходом гостей, младшая проснулась и, увидев торчавшего посередине комнаты человека в странной кожаной шляпе, вскочила и бросилась за этой шляпой к Петровичу. Она была совсем юная, почти девочка, однако такая же большая и толстая, как и остальные. Старик отшатнулся, спасая зюйдвестку, но озорница уже заметила короля и Алексея (за спинами подруг она их сперва не разглядела) и быстро присела на пол.

Женщины засмеялись. Томеа-Меа поднял голову. Увидев лукаво смиренные глаза младшей, понял, что та опять напроказила. Он улыбнулся, взъерошил ее растрепавшуюся челку и встал. Посещение было закончено.

Выйдя во двор, Алексей шумно вздохнул, а старый шкипер долго растерянно поправлял свою съехавшую набок зюйдвестку. В прошлый приезд он видел королевских жен только издали. Он не знал, что посещение женского дома вместе с чужестранцами было излюбленным приемом короля, когда надо было выказать им свое особое расположение. А они являлись сейчас посланцами самого Баранова.

Затем Томеа-Меа повел русских посмотреть верфь, на которой строились суда. Король хотел показать свое корабельное хозяйство. На стапелях стоял почти готовый двухсоттонный клипер, вокруг него сновали люди, раздавался стук молотков. Алексей и даже Петрович подивились порядку и быстроте, с какой работали строители. А когда увидели развевающийся флаг (теперь его можно было хорошенько разглядеть: семь полос — красная, белая, синяя, красная, белая, синяя и красная — по цвету семи островов, с английским гюйсом в углу), поняли, что у сандвичского короля дальновидная и хитрая политика.

Там же на берегу Алексей увидел высокого человека в холщовой рубахе, таких же штанах, заправленных в сапоги, и в соломенной широкополой шляпе. Серая узкая борода доходила ему до середины груди. Человек стоял у шлюпки и глядел им вслед. Буро-красное, все в морщинах лицо, угрюмый недобрый взгляд врезывались в память. Алексей заметил, что при виде его Томеа-Меа поспешил увести гостей с берега.

— Кто это? — спросил Алексей ирландца.

Тот поглядел на него сбоку, усмехнулся. В глазах мелькнула искра.

— Губернатор острова. Джон Юнг. Главный советник короля и главный противник вашего Круля. Вы еще с ним встретитесь!

Алексей не расспрашивал. Он догадывался, что Бен Райт всего не скажет. Пока было ясно, что на островах зрели свои планы, что Томеа-Меа прикидывается простаком и что до сих пор он, как видно, умышленно ни одним словом не обмолвился о Круле.

Алексей тоже решил пока не затевать этого разговора. Томеа-Меа не откажется от распоряжения выдать груз разбитого судна. Однако надо выждать. И надо побольше разузнать и присмотреться ко всему. Может быть, теперь решается судьба всех дальнейших отношений с островами.

— Чужими делами тут пахнет, Петрович. Помяни мое слово!

Горячий и впечатлительный, он с трудом сдерживался, чтобы не сказать чего лишнего, зато старался не упустить из виду ни одной мелочи. Он учился смотреть и ждать.

Вечером Томеа-Меа устроил для гостей представление. На обширной лужайке, среди кустарников, под навесом широколиственных кокосовых пальм расположилось множество зрителей. Они сидели и лежали на траве, оставив свободной середину поляны. Впереди были поставлены три кресла, вынесенные из королевского дома: для Алексея, Петровича и Бен Райта. Томеа-Меа и его жены не присутствовали. Закон запрещал им бывать на всех представлениях, кроме устраиваемых в честь Нового года.

Теплая темная ночь, далекие грозовые сполохи, озаряющие верхушки пальм, пламя факелов, укрепленных на остриях копий, смех и шушуканье сотен людей, невидимых дальше первых рядов, создавали приподнятое настроение. А когда на освещенную середину лужайки выбежали три актрисы и молчавшие до сих пор музыканты ударили палочками по гладким, отблескивающим кускам темного дерева, крики и рукоплескания зрителей разбудили весь остров.

Потом оркестр умолк. Актрисы — высокие стройные девушки — остановились перед гостями. Каждая из них от пояса до колен была задрапирована в прозрачную желтую ткань так красиво и искусно, что казалась обернутой гигантскими лепестками. Гирлянды из листьев обвивали шеи и руки, костяные браслеты украшали запястья. Медленно и плавно, под звуки оркестра, напоминающие стук кастаньет, девушки прошли по площадке, закружились, разошлись и будто поплыли. Так ритмичны и легки были их движения. Но постепенно темп ускорялся, танцовщицы кружились все быстрей и быстрей. Гирлянды образовали мелькающий круг, и переливчатый треск палочек слился в необычайную мелодию.

Зрители затихли. Захваченный ритмом танца, Алексей выдвинулся со своим креслом вперед и не чувствовал, как его тихонько толкает Петрович. Наконец, он с досадой обернулся, но шкипер сидел как ни в чем не бывало и казался совершенно поглощенным зрелищем. Однако выражение его глаз говорило о другом. Алексей хотел спросить, но, нечаянно глянув в сторону, понял, почему толкал его старик. На виду у всех, прислонившись спиной к пальме, стоял Джон Юнг и глядел в сторону русских. Он не интересовался представлением, да и люди, сидевшие вокруг него, тоже не смотрели на танцовщиц, а следили за каждым движением англичанина.