Торлейв слушал с большим вниманием, но и с еще большим недоверием. Наверно, главное в саге опущено, высказал он предположение. Ведь рассказанное было, в сущности, "ни о чем", как он выразился. Не ходил ли герой саги в викингские походы? Или, может быть, у него были какие-нибудь распри с другими людьми? Неужели же в его жизни ничего не произошло, кроме того, что он "одурачил одну женщину" (так выразился Торлейв о романе, образующем основное содержание данного произведения). Или, может быть, кто-нибудь из родичей этой женщины отомстил ему, возможно, не сразу, а через много лет? Неужели же эта "не средняя дура", как Торлейв назвал женщину, с которой у героя был роман, так и не сумела подбить кого-нибудь из своих родичей на то, чтобы напасть на него? Или, может быть, она была похищена силой и произошло сражение? Непонятно, каким образом из рассказанного могла получиться сага, недоумевал Торлейв. Если бы он пересказывал ее, то он бы просто сказал: "все было спокойно" или "не произошло ничего, о чем стоило бы рассказать". Одно показалось Торлейву достойным одобрения в саге: в ней-то уж, конечно, не было никакого вымысла.

Но недоумение Торлейва было безгранично, когда он узнал, что, хотя услышанная им сага и считается всеми самыми умными людьми очень правдивой, ничего того, что в ней рассказывается, на самом деле никогда не было и что, следовательно, она, как заключил Торлейв, - просто ложь. Было бы понятным и простительным, рассуждал он, если бы рассказчик присочинил к саге что-то, происшедшее якобы в далекие времена или в далеких странах и увеличивающее славу его предков или предков его друзей. Но сочинять все подряд, да еще в саге ни о чем! До чего же люди изолгались! - горестно удивлялся Торлейв.

Пытаться убедить Торлейва в том, что реалистическая литература нового времени в известном смысле все же правдива, было, очевидно, бесполезно. Поэтому, поскольку он настойчиво просил рассказать ему еще какую-нибудь знаменитую сагу, пусть хоть и совершенно лживую, показалось уместным рассказать ему содержание современного произведения, претендующего только на художественность, но не на реалистичность. Торлейв, слушая, сначала развеселился, настолько забавным показалось ему неправдоподобие рассказываемого: звери были якобы одновременно людьми, люди - богами, а боги - вещами и т.п. Однако вскоре он стал серьезным и даже печальным. Ему было жалко, как он объяснил, рассказчика саги: ведь тот, очевидно, лгал так неправдоподобно не потому, что хотел рассмешить, и даже не потому, что не умел лгать правдоподобно (что, конечно, труднее), а просто потому, что хотел привлечь внимание к самому себе, т.е. боялся остаться незамеченным. В его время, горестно заметил Торлейв, рассказчик саги думал только о том, чтобы ее хорошо рассказать, но никак не о самом себе. Не удалось убедить Торлейва в том, что (выражая его мысль в современных терминах) нельзя отказ от реализма объяснять только комплексом неполноценности у автора.

Продолжать знакомить Торлейва с художественной литературой нашего времени не имело смысла: она явно оставалась для него совершенно непонятной. И поскольку он настойчиво спрашивал, нет ли все же в паше время каких-нибудь саг, которые действительно правдивы, не оставалось ничего, кроме как рассказать ему о нашей научной литературе, и в частности о литературоведении, естественно. Но Торлейв никак не мог понять, ни что такое литературоведческая работа, ни что такое литературовед. Тот, кто рассказывает саги о сагах? Если он просто рассказывает саги, которые уже рассказал кто-то другой, то чем же он отличается от других рассказчиков саг? Ведь всякую сагу кто-то уже рассказывал раньше, хотя, может быть, иначе - более пространно или, наоборот, сокращенно и т. д. Или, может быть, он вместо того чтобы рассказать сагу только говорит, что ее расскажет, а на самом деле не рассказывает ее? Был такой случай с Ториром, прадедом Торлейва. Торир был в гостях у человека по имени Асгрим (тут Торлейв рассказал о роде Асгрима). Вместо того чтобы накормить Торира Асгрим только рассказывал ему о еде. В конце концов Торир убил Асгрима. Не случается ли так и с темп, кто рассказывает саги о сагах? - интересовался Торлейв. Услышав же, что литературоведы не рассказывают саг, а только как бы говорят, хорошо они рассказаны или плохо и т. д., Торлейв обрадовался: ему показалось, что он наконец понял, что такое литературоведы. Такие люди были, рассказал он, и в его время: это такие, как он выразился, придурки, которые сами ровно ничего рассказать не могли, но когда другие что-нибудь рассказывали, то все время приговаривали: "хорошо рассказано, очень хорошо!". Но бывали такие придурки и злыми, по словам Торлейва, и тогда они, слушая саги, все время приговаривали: "плохо рассказано, очень плохо!".

По-видимому, дать Торлейву представление о том, что такое литературоведение и литературоведы, можно было только рассказав ему содержание какого-нибудь конкретного литературоведческого исследования. На столе в номере, где происходила беседа, как раз лежала недавно появившаяся работа об одной из "саг об исландцах". Из того, что рассказывается в этой саге, следует между прочим, что ее герой неоднократно ездил на альтинг (как все исландцы в то время) и что однажды, когда он ехал туда, шел дождь (как бывает в Исландии очень часто). Проявляя блестящую эрудицию и острый критический ум, автор работы, о которой идет речь, доказал, что один человек, о котором ровно ничего неизвестно, кроме его имени и того, что он неоднократно ездил на альтинг и что однажды, когда он туда ехал, шел дождь, мог изобразить себя в герое, данной "саги об исландцах", т.е. мог быть ее автором. Окончательным доказательством того, что этот человек действительно мог быть автором данной саги, оказывается то, что имя этого человека и имя героя саги начинаются с одной и той же буквы. Этим совпадением автор саги как бы давал понять, что он изображает самого себя в герое саги.

Когда Торлейв услышал, о какой саге идет речь, он очень насторожился. Ясно было, что он прекрасно знал не только саму эту сагу, но и как она была написана. И когда он услышал, что рассказывается об этой саге в наше время, он стал еще печальнее, чем раньше, глаза его снова наполнились слезами, и он горько попрекнул того, кто потревожил его в могиле. И это называется правдой! Каким бесстыдным лжецом надо быть, чтобы всю ту чепуху, которая рассказывается в этой "лживой саге о саге" (так Торлейв назвал рассказанное ему литературоведческое исследование), выдавать за правду! Торлейв хорошо знал человека, который был якобы "автором" (т.е. придумщиком, сочинителем, лжецом? - спрашивал Торлейв). Этот человек был вполне правдив, и он никогда не писал саг (ведь Торлейв-то знал не только его имя, но и все о нем!). Сага, о которой идет речь, никем не была придумана, она правдива! Торлейву это доподлинно известно, потому что он сам написал ее...

Уже совсем рассвело, день наступал, Торлейва было еле слышно, и очертания его начали таять в воздухе. И когда он совсем исчез, автор еще долго стоял у окна и обдумывал услышанное. Именно в это утро автору пришло в голову написать книжку о духовном мире "саг об исландцах". И он тогда же решил кончить эту книжку описанием того, что он видел в то утро из окна своего номера на шестом этаже гостиницы "Сага". Пустынно было на круглой площади перед гостиницей. Рейкьявик еще спал. Косые лучи восходящего солнца осветили белые стены домов и зеленые и красные крыши. Дул сильный западный ветер. Видно было, как на мысу, за городом, разбиваются волны. Тучи темнели на северо-западе. А на севере, за фьордом, горы были совсем белые. Видимо, ночью там выпал снег...

Можно себе представить, какой жалостью к современному человечеству исполнился бы Торлейв, если бы он услышал или прочитал такую концовку. Лирический пейзаж, да еще в конце книжки, претендующей на то, что она правдива, показался бы ему, конечно, верхом противоестественности и бессмысленности. Причем тут освещенные солнцем крыши домов, волнение на море и свежевыпавший снег? - недоумевал бы он. Сам Торлейв кончил бы сагу просто тем, чем она кончается. Разве что, для полной ясности, он бы добавил: "Здесь кончается эта сага".