Короче, придумывали, кто что мог, а придумав — горячо отстаивали свои выдумки и... нетерпеливо ждали, когда вернется сам Кремнев.

— А я почему-то предчувствую, что...

— Кремнев! — незаметно швырнув в траву цигарку, шепнул Галькевич и, вскочив на ноги, скомандовал:

— Р-рота — смир-р-рно! Товарищ капитан!

— Вольно, — прервал его капитан и приказал: — Построй роту.

В течение нескольких минут рота была построена. Разведчики настороженно следили за каждым движением своего командира.

Заложив руки за спину, Кремнев медленно прошелся вдоль строя, хмуро посматривая на носки своих новеньких хромовых сапог. Сапоги были густо заляпаны грязью, и казалось, что капитану очень жаль своей обновы и он думает теперь только о ней.

Но вот он остановился и снова отрывисто приказал:

— Слушай мою команду!

На поляне стало тихо-тихо. Было слышно, как сбрасывает с себя береза пожухлые рыжие листья, да где-то далеко-далеко ухает наша батарея тяжелых орудий.

— Старший сержант Галькевич!

— Я!

— Старший сержант Шаповалов!

— Я!

— Сержант Кузнецов!

— Я!

— Рядовые: Аимбетов!

— Я!

— Бондаренко!

— Я!

— Бизун!

— Я!

— Веселов!

— Я!

— Герасимович!

— Я!

— Кравцов!

— Я!

— Крючок!

. — Я!

— Кого назвал — два шага вперед! Остальные... напра-во! Старшина Филипович! Продолжайте занятия!

— Есть продолжать занятия! — выбежав из строя, козырнул пожилой старшина, и по березнику раскатился его могучий голос:

— Р-рота! Слушай мою команду! Ш-шагом... а-арш! Десятки ног, обутых в тяжелые солдатские ботинки, твердо ступили на влажную, скользкую землю.

Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой

С фашистской силой темною,

С проклятою ордой! —

звонко затянул кто-то впереди, и звонкие молодые голоса слаженно и дружно подхватили:

Пусть ярость благородная

Вскипает, как волна!

Идет война народная.

Священная война!..

Рота уходила все дальше и дальше. Удалялась, затихала песня. На опустевшей поляне, среди мокрых, печальных берез, осталось одиннадцать человек. Старшему из них, командиру, было двадцать восемь лет.

— Можно курить, — сказал Кремнев, когда рота скрылась за рощей. — А вы, — повернулся он к Галькевичу и Шаповалову, — идите за мной.

Они пересекли поляну и остановились под той самой березой, где еще недавно сидели взводные. Ветер крутил, заламывал ее гибкие ветви. Береза глухо вздыхала, тяжело раскачивалась из стороны в сторону, будто хотела сойти с этого голого места в затишье, да вот только никак не могла вырваться из липкой грязи.

— Что это вы остановились на таком сквозняке? — бросив на траву планшет, спросил Кремнев.

— Отсюда за людьми наблюдать удобно, — ответил, улыбаясь, Шаповалов.

— Разве что... Ну, садитесь.

Галькевич и Шаповалов сели, глянули на Кремнева, как бы спрашивая: «Ну, хорошо, сели, а что дальше?»

Кремнев, видимо, понял этот немой вопрос. Немного помолчав, словно обдумывая, с чего лучше начать, сказал:

— Дали новое задание...

— За «языком»?

— Нет. Не за «языком»...

Кремнев закурил и задумался. Так, молча, он сидел, пока не догорела папироса. Потом затоптал окурок и повторил более категорично:

— Не за «языком». Задание более серьезное. Вот вам список группы. Покурят люди и — на аэродром. С сегодняшнего дня будем заниматься по особой программе. А я сейчас — в штаб дивизии. Встретимся на аэродроме.

Капитан встал. Встали и командиры взводов. Они снова взглянули на Кремнева, ждали, что тот скажет что-то еще, более конкретное и понятное. Но капитан больше ничего не сказал. Он неторопливо застегнул планшет и повторил:

— Встретимся на аэродроме.

— Есть!

С ловкостью кадровых сержантов Галькевич и Шаповалов повернулись кругом, но Кремнев тут же позвал Галькевича.

— Минутку, — сказал он и, торопливо расстегнув планшет, достал четыре зеленых кубика. — Вот, держи.

— Мне? — Обветренное лицо Галькевича порозовело.

— Тебе-тебе! Лейтенант. Только что пришел приказ. Сам читал. Поздравляю и бегу.

— Подождите. А Шаповалову?

— Пока нет.

Галькевич с удивлением посмотрел на командира. И его, Левона Галькевича, и старшего сержанта Михаила Шаповалова в один и тот же день, месяца два назад, утвердили командирами взводов. В штабе дивизии их считали хорошими разведчиками и, опасаясь брать в прославленную разведроту необстрелянных лейтенантов-новичков, которых время от времени присылали прямо из училищ на пополнение, решили присвоить обоим старшим сержантам лейтенантские звания. И вот...

— Я не думаю, чтобы Шаповалову отказали, — застегивая планшет, тихо заметил Кремнев. — У парня — высшее образование, высокие награды, да и знают его не только в нашей дивизии. Просто фамилия его на «ша», а в штабах перегрузка... Ну, я пошел. Заходи вечером ко мне в землянку, вместе поужинаем.

Кремнев пожал Галькевичу руку и, оглядевшись, как бы соображая, по какой тропинке будет ближе к штабу, свернул в чащу. А растерянный Галькевич еще долго смотрел на зеленые кубики, тускло блестевшие на его широкой шершавой ладони. Потом поднял голову и обвел глазами поляну.

Над поляной по-прежнему кружились желтые листья, — последние листья осени 1942 года. Будто ржавые осколки, падали они на землю, исчезали в рыжей, как и они сами, траве...

Старенький, потрепанный в боях самолет так долго бежал по широкому полю, что в голове у Кремнева возникла смешная мысль: не собирается ли этот двухкрылый тарантас скакать на своих резиновых колесах до самого Лосиного острова, туда, где спецгруппа проводила теперь занятия по особой программе? Но, сделав, как видно, последнее усилие, самолет вдруг оторвался от земли, закачался с крыла на крыло и, видимо, обрадовавшись, что снова увидит небо, начал набирать высоту. И когда Кремнев, прервав свои мысли, посмотрел в окошко, то ощутил в сердце неприятный холодок. Земля, по которой он легко ходил двадцать восемь лет и которую он привык всегда ощущать под ногами, была теперь далеко-далеко внизу, — так далеко, что домики села, над которым они летели, казались ему обыкновенными спичечными коробками.

«Ч-черт возьми! И с такой высоты надо...»

Кремнев передернул плечами, отвернулся от окна. По его спине, от пояса к шее, медленно ползли холодные мурашки, а сердце билось короткими неровными толчками, — билось так сильно и громко, что капитану показалось, что эти толчки слышат все. Он беспокойно задвигался, словно хотел поудобней устроиться на узенькой жесткой скамейке, украдкой взглянул на разведчиков.

Десять человек стояли и сидели молча, и в глазах у каждого — тревога, напряженное ожидание и плохо скрываемый страх. Только один человек — пожилой старшина, с солидным брюшком, чувствовал себя в самолете так, будто у него под ногами пол собственной квартиры. Он спокойно листал какой-то толстый замусоленный журнал да изредка бросал на притихших разведчиков насмешливые взгляды.

Это был инструктор парашютного спорта. Два дня он знакомил разведчиков с устройством парашюта, терпеливо объяснял каждому, какая это отличная вещь — белый шелковый зонт. Теперь он вез их куда-то за Волгу, чтобы доказать им это на практике.

...Первый прыжок с парашютом!.. С такой высоты!..

Кремнев снова зябко передернул плечами. Неприятное, отвратительное ощущение страха нарастало. И откуда оно взялось? Через какую щель проникло в закаленное сердце опытного разведчика? Если бы еще вчера, еще полчаса назад, там, на земле, кто-нибудь сказал, что он, капитан Кремнев, будет дрожать от страха, принял бы эти слова за глубокое оскорбление. А вот теперь, в небе, в кабине самолета...

— Эй, Ахмет, ты спишь? — неожиданно нарушил мысли Кремнева голос Алеши Крючка.