«Так вот где причина столь неожиданной передышки! — не без гордости за своих собратьев-разведчиков подумал Кремнев. — Молодцы, ребята!»

Хмара между тем тихо продолжал:

— Как видите, прожорливая щука схватила дохлую наживу. Но было бы наивно думать, что в кабинетах абвера в конце концов не поймут, что их просто околпачили. А вот это нам как раз и не желательно. Особенно теперь, когда наше командование готовит грандиозную операцию на другом фронте...

— Можно узнать — на каком? — быстро спросил Кремнев.

— Ну, вот, а говорили — разведчик! — сдержанно улыбнулся Хмара. — Писатель вы, батенька, писатель! Все вам знать нужно, все посмотреть... Да вы не смущайтесь! Мне ваше любопытство понятно. Отступаем мы много, а вот наступали...

Хмара пододвинул поближе к себе засургученный пакет, взял один из отложенных листков, передал Кремневу:

— Прочитайте.

Кремнев прочел, и на его лице отобразилось крайнее удивление.

— Простите, — не отрывая испытующего взгляда от прищуренных, глубоко спрятанных глаз Хмары, осторожно заговорил он. — Вы отказались что-либо сообщить о предстоящем наступлении, — это мне понятно. Но тогда почему вы дали прочесть мне этот документ?

— Почему? Да только потому, что с этой бумажкой и связано ваше новое задание!

— Не понимаю, — признался Кремнев. — Ведь в приказе, который я прочел, как раз и говорится о предстоящем наступления.

— Где?

— Как где? Здесь, под Ржевом.

— Повторяю: здесь никакого наступления в ближайшее время не будет. Этот приказ — липа, как и тот приказ, который уже благополучно попал в руки Гитлера. Но между первым приказом и вот этим, вторым, есть и существенное различие. Я имею в виду ту его часть, где речь идет об активизации боевых действий партизан. Эта часть приказа — правдива. Партизаны и наши разведывательно-диверсионные группы, засланные во вражеский тыл, на Смоленщину и в Белоруссию, уже получили приказ быть готовыми к выполнению серьезных боевых операций. Короче, в нужный момент, по нашему сигналу, они нанесут внезапные удары по важнейшим коммуникациям врага и заставят его поверить в достоверность наших мнимых оперативных планов на ближайшее будущее. А потому очень важно, чтобы этот, второй, приказ попал в Берлин как можно скорее.

— А не получится так, что этих «приказов» в один прекрасный день окажется в Берлине больше, чем нужно? — спросил Кремнев.

— Да, такое случиться может. Но это не страшно. Ведь приказ адресован всем командирам партизанских бригад и отрядов, следовательно, размножен. Важно только одно: «приказ» должен достичь Берлина, а переброшенные сюда немецкие дивизии до поры до времени должны остаться на прежних позициях. От этого зависит многое.

— Ясно, товарищ полковник.

— Кремнев, ваше задание очень и очень сложное, — заметно волнуясь, сказал Хмара. — Ведь это уже не просто разведка и диверсии в тылу врага.

— Я это отлично понимаю и сделаю все, чтобы выполнить ваше задание.

Хмара долгим взглядом посмотрел в глаза разведчику, взял со стола запечатанный пакет, встал.

— Верю. И от всего сердца желаю удачи. — Хмара передал Кремневу пакет, пошарил в грудном кармане и, отыскав какой-то клочок бумаги, сказал: «Прочитайте и запомните. На это вам… на это вам ровно пять минут».

Кремнев пробежал глазами коротенький текст и вернул его назад.

— Уже? — удивился Хмара.

— Вы забыли, что я лечу в район, где жил годами. Каждая из этих явок мне давным-давно знакома.

— И все же повторите, — не поверил Хмара.

Кремнев повторил.

— Ну вот и отлично! — обрадовался Хмара. — Я очень спешу. Видите ли, я тоже хотел лететь с вами, мне крайне нужно навестить один партизанский отряд. Но обстановка изменилась, и я должен лететь в Москву. Насчет радиосвязи с Центром, — радист получил исчерпывающую инструкцию. Он и вас введет в курс дела. А теперь давайте карту номер один. Видите поляну? Это — Лесничовка. На поле, близ Лесничовки, вы и приземлитесь. А там, до первой явки, — ножками. Вопросы есть?

— Есть.

— Слушаю.

— Леонид Петрович, скажите, вы лично изучали список людей, которых я и штаб дивизии включили в спецгруппу?

— Не я один.

— Почему вычеркнут из списка опытный разведчик — белорус...

— Старшина Филипович?

— Да. Человек еще до войны был награжден орденом Ленина.

— Василь Иванович, прости, но ни тебе, ни Филиповичу я помочь не могу. Даже если бы и очень хотел.

— Но почему?

— На то есть причины, — уклонился от прямого ответа Хмара и нетерпеливо побарабанил пальцами по столу.

— Можно узнать, какие? — не отступал Кремнев.

Леонид Петрович посмотрел в глаза Кремневу, помолчал, будто решая: говорить или не стоит? — и сказал:

— Знаю: Филипович твой друг. Но раз настаиваешь — слушай. 24 февраля этого года, под Ржевом, из вашей же дивизии, которая тогда была в окружении, дезертировал сын Сымона Рыгоровича Филиповича рядовой Павел Филипович.

— Пашка?! — Минуту Василь недоуменно смотрел на полковника, потом категорически отрезал: — Ложь! Это дикая ложь! Павел сидит в тюрьме, за хулиганство. Пырнул соперника ножом...

— Сидел в тюрьме, — перебив Кремнева, спокойно уточнил Хмара. — А в начале января 1942 года его освободили и направили на фронт.

— И все же я не верю, — упрямо повторил Василь. — Не может этого быть!

— На войне все может быть, Кремнев. Война — это огромный триер, на котором сортируются люди. Ну, да не тебе об этом говорить. Возвращайся сейчас же в группу и готовься к вылету. Завтра в полночь надо быть на аэродроме.

— Слушаюсь!

— Подожди, ты на чем будешь добираться обратно?

— А у меня машина.

— Чего же ты молчал! — обрадовался Хмара. — Вместе и поедем. Подвезешь до штаба армии?

— Но сначала километра два придется идти пешком. Машина замаскирована возле дороги в кустах.

— Не привыкать! Вот откуда до Москвы пешочком прошлись, — невесело улыбнулся Хмара и ловко натянул на свои худые плечи старую офицерскую шинель.

Оставшись один, Михаил Шаповалов забрался в машину и улегся на широком заднем сидении.

Должно быть, большой чин когда-то ездил на этой машине. И ездил не один. Приятным, тонким ароматом дорогих духов веяло от синего бархата. И от этих, давно забытых запахов у Михаила вдруг закружилась голова. Он сложил на груди руки, устало закрыл глаза и неожиданно перед ним возник залитый солнцем перрон большого сибирского вокзала. А на перроне — девушки и женщины, юноши и пожилые мужчины.

Мужчины и юноши одеты просто, по-будничному, будто собрались на работу: в спецовках и комбинезонах, старых пиджаках, а кое-кто натянул на плечи полинялую гимнастерку, которую не успел сносить, вернувшись с кадровой службы или с финской войны.

Мужчины не сетовали на свои наряды. Они едут на фронт. Завтра они скинут с себя все это старье, ведь на складах запасных полков их ждут новенькие шинели и гимнастерки, кирзовые сапоги и ботинки с обмотками. И еще — ждут винтовки. А там — маршевая рота и — передовая.

Женщины же одели все новое, все самое лучшее, что прятали в шкафах и сундуках. Женщинам и девушкам хотелось, чтобы те, кого сейчас заберет от них «телятник», увезли их с собой в сердце и в памяти красивыми и нарядными...

Студентка филологического факультета Наташа Светлова тоже пришла на перрон в своем лучшем наряде. В этом белом платье, ровно через неделю, собиралась она пойти с аспирантом института иностранных языков Михаилом Шаповаловым в загс. Маленькая, с большими синими глазами, стоит она и растерянно смотрит то на своего Михаила, то на огромную толпу людей, будто все еще не понимает, что же все-таки случилось...

Люди плакали, люди смеялись, что-то говорили друг другу, а она стояла в оцепенении и не знала, что делать. Куда собрался он, Михаил, почему они расстаются? Ведь кроме него, у нее никого нет ближе на земле!..

Сердце кричало от боли, хотелось броситься Михаилу на грудь, закричать во весь голос: — Не пущу! Не отдам! — но она молчала. Впервые была она на глазах у сотен людей со своей любовью и горем, и сковали девушку эти людские глаза, хотя глазам тем, затуманенным собственной бедою, было вовсе не до нее!..