«Гидросооружение» мы осмотрели минут за десять, и вертолет вернулся к месту нашей первой посадки. Всего прошло каких-нибудь полчаса, минут сорок, не больше, а сесть на приглянувшуюся нам полянку уже не удалось: она была оккупирована плазмой. Пришлось немедленно радировать в Макими и поставить Комитет по борьбе с силициевой опасностью в известность о прогрессивно увеличивающемся наступлении плазмы.

Генераторы! Нужны были генераторы! Мы пустили в ход наш единственный, видели, как он успешно справляется с опасностью, понимали, что это мощное средство борьбы, но что мы могли поделать с одной установкой!

Методично, повисая над передним краем наступления, мы облучали участок за участком. Скорость продвижения противника уменьшилась, мы видели, как враг подавляется нашим излучением, однако это успокаивало нас мало: занятая плазмой территория была огромна.

К двум часам дня нам прислали еще один вертолет. Теперь мы могли, меняя вертолеты, действовать беспрерывно. К вечеру были организованы смены операторов, и облучение шло круглосуточно.

Я не собирался покидать фронт, пристроился в палатке быстро организованного лагеря, но вечером 23 февраля меня вызвали в Макими. «Главнокомандующим» остался Юсгор.

На следующий день утром я присутствовал на экстренном заседании Комитета по борьбе с силициевой опасностью. Обсуждался один вопрос: о решении правительства Западного Паутоо применить артиллерию и напалм для борьбы с силициевой плазмой. Рискованность и даже безрассудность такого решения для нас были очевидны, но при сложившихся почти враждебных отношениях между обеими частями Паутоо договориться с политическими деятелями Пога было почти невозможно. В Организацию Объединенных Наций, где к этому времени уже находились представители СССР и Восточного Паутоо, в том числе доктор Ямш и профессор Мурзаров, были посланы телеграммы, предупреждавшие, что такие действия Западного Паутоо могут окончиться катастрофой, но мы понимали, что решение ООН может оказаться недостаточно оперативным.

Я предложил комитету обратиться за посредничеством к профессору Асквиту. Члены комитета встретили мое предложение далеко не единодушно. Возникли споры, наиболее рьяные противники Западного Паутоо и слушать не хотели о подобном сотрудничестве, однако победило большинство и Асквит все же был приглашен в Макими.

К этому времени я уже оставил уютный университетский коттедж и переселился в отель «Макими». Прельщал меня здесь не столько комфорт, сколько близость к правительственным учреждениям, в которых теперь приходилось бывать особенно часто. Узнав о приезде в Макими Асквита, я поспешил встретиться с ним и поговорить с глазу на глаз, до того как он появится на заседании комитета.

Это был превосходный вечер. На город опустилась долгожданная прохлада, было ясно, душный утомительный день закончился. Мы сидели с Асквитом на балконе, любуясь сияющей огнями столицей. Все было, как и прежде, расцвечено рекламами, наполнено звуками большого полнокровного города, и все было как-то не так. Стало тревожнее, неопределеннее. Не оставляла мысль, что там, в горах, совсем недалеко, в каких-нибудь пятидесяти километрах, наступает силициевая плазма. Против обыкновения Асквит почти не улыбался. Впервые я увидел его не таким уж задиристым, колючим и самоуверенным. Не то он устал, не то и его угнетала какая-то невеселая мысль. Даже холодный имшеу он тянул без видимого удовольствия, забывая подливать в него ром.

— Это ваша затея?

Я кивнул молча, поняв, что он спрашивает о приглашении комитета.

— Зачем это вам?

— Мне или комитету?

— Вам.

— Мне хотелось посмотреть, сумеем ли мы найти общий язык в этой не совсем обычной ситуации.

— Это разве любопытно?

— Как вам сказать, и да и нет. Я могу заранее предугадать исход завтрашней встречи в комитете, если буду знать, какие инструкции вы получили от Нума Ченснеппа.

— Дерзите? Ну-ну, продолжайте. Со мной можно. Я люблю дерзких и находчивых, но терпеть не могу ханжей.

— Возьмите лимон. Имшеу без него вам покажется приторным.

— Спасибо. Сегодня я рассеян.

— Неприятности?

— Скорее, слишком хорошие вести.

У меня мелькнула надежда, и я быстро спросил:

— Из долины верхнего Матуана?

— О нет! Не радуйтесь. Там и в самом деле плохо.

— Так зачем же усугублять и без того трудное положение? Согласитесь, профессор, решение применить артиллерию безумно. Вы же понимаете, что снаряды, взрываясь в толще окаменевшей пены, расшвыряют ее на большое расстояние, а силициевой плазме ровным счетом ничего не сделается. Она только начнет распространяться еще интенсивнее. Все это и в самом деле может кончиться катастрофой.

— Может.

— Так что же тогда происходит в Пога? Паника там, что ли? Неужели они не понимают, к чему это приведет?

— Ситуация сложная. Вокруг силициевой проблемы разгораются страсти. В Пога есть люди, которые не прочь использовать создавшееся положение и обвинить во всех грехах Восточный Паутоо.

— Чтобы выслужиться перед метрополией?

— Вы слишком прямолинейны, коллега. Не так все просто, как это вам представляется. Западный Паутоо преследует свои цели, концерн Ченснеппа свои, а что касается Отэна Карта, то он только и ждет случая, чтобы ухудшить положение Ченснеппа. Карт знает о наших работах с биосилицитами, и это не дает ему покоя.

— И все готовятся свои счеты сводить на Паутоо! Да ведь здесь люди. Миллионы людей. Профессор, неужели и вы сможете остаться спокойным, видя, как нарастает катастрофа, понимая, что может возникнуть война?

— Мне трудно ответить вам. Вы ведь требуете искренности. Я не воспринимаю все это так эмоционально, как вы. Раздумья о судьбе паутоанского народа бессонницы у меня не вызывают.

— У вас есть дети?

— О, конечно! — Асквит усмехнулся, глаза его стали насмешливыми и чуть подобрели. — Два превосходных сорванца, которые еще доставят мне немало хлопот.

Я не знал, как продолжать разговор, не мог понять, чудовище передо мной или человек. Асквит наполнил мой бокал, слегка дотронулся до него своим и мягко продолжал:

— Вы все идеализируете. События, людей. Хотите, чтобы все смотрели на вещи вашими глазами. Так не бывает. Да, все мы люди, но люди разные. Да, всех нас в школе учат писать одинаково, по клеточкам, каллиграфически, а подрастаем мы, и оказывается, что почерк у нас у всех разный.

— К сожалению, кое-кто его просто не имеет.

— Бывает и так. Но знаете, не иметь своего почерка — это тоже почерк.

— Не верю. Не верю вам, вы не можете так думать. Простите, но я считаю, что это только поза. Вы же умный, энергичный, наконец, деловой человек. Ученый и политик, человек в достаточной мере независимый. Вам ведь не угрожает безработица, например. Не сойдясь с Нумом Ченснеппом, вы не останетесь без куска хлеба. Что же заставляет вас отказаться от своего почерка? Нажива? Не могу поверить.

— И правильно делаете. Если уж вы вызвали меня на откровенность, я буду откровенен. Силициевая проблема захватила меня, и теперь я уже не могу быть в стороне. Я честолюбив и не считаю это пороком. Я хочу быть в центре событий, я должен, понимаете, должен, руководить изысканиями, связанными с биосилицитами. Нажива, доходы, прибыли! Да ведь это не цель, а средство, поймите! Нельзя делать большие дела, вести научную работу крупного масштаба, не обладая средствами. Кто имеет деньги, тот имеет право распоряжаться. Таков закон.

— В метрополии. На Паутоо — я уверен в этом — будет распоряжаться народ, и только народ.

— Народ никогда ничего не решал. Всегда находились или вожаки, или погонщики народа. И те и другие, если они были достаточно сообразительны, действовали именем народа. Вся известная истории борьба — это не борьба народов, а борьба тех, кто ими управляют. Вспомните Талейрана, лучше его не скажешь: «Армия львов, предводительствуемая бараном, слабее армии баранов, предводительствуемой львом».

Асквит встал, посмотрел на часы, и я понял, что с ним мы не можем найти общий язык, увидел, как он чужд мне, моему жизнепониманию. Это было естественно. Только обидно стало, что не удалась моя дипломатическая миссия.