— Разве Чока сам не мог приехать сюда? У него же машина.

— При чем здесь Чока? Неужели этому сопливцу я позволил бы звать к себе отца?! Ты, конечно, другое дело. Ты ему пока подчиняешься, и даже дважды — как начальнику штаба и как комсомольскому вожаку.

Апчаре показалось, что Бекан нажал на слово «пока» и при этом взглянул на нее как-то странно, чуть ли не подмигнул, но она не стала докапываться, был ли еще какой-нибудь смысл в его словах.

— Чока и сам — совместитель. Присылает мне сразу по две директивы. Одну как секретарь райкома, другую как начальник штаба. Бумажки разные, а подпись одна.

— Ты шпионов-то поймала по какой директиве, как комсорг или как завфермой?

— Не так и не эдак, — засмеялась Апчара. — У меня есть еще третья должность: руководитель военного кружка. Обучаю девушек военному делу. Разве это не курам на смех?

— А-а! Ты двух боевых командиров за пояс заткнешь. А как мать испугалась, услышав об этой истории! Пришла ругаться ко мне. Я говорю, не я же ее поставил на ферму. «Все равно, — говорит Хабиба, — разве Чока не твой сын? Разве ты не можешь ему приказать? Пусть сейчас же отпустит мою Апчару домой. До чего дело дошло — девушки с парашютистами воюют! Разве мужчины перевелись? Если мужчине вышибут глаз или перебьют ногу, это его не испортит, даже украсит. А кому нужна безглазая или безногая девушка?»

Всякая мать переживает за детей больше, чем дети за нее. Не зря говорят, что любовь детей к матери коротка, как мост через реку, а любовь матери длинна, как сама река. Но ты у нас героиня, настоящая Лашин. Весь колхоз благодарен тебе. Знаешь, какого матерого волка ты поймала в капкан? Он перерезал бы нам все табуны.

— Волк-то волк, но, оказывается, он из здешних…

— Да. Я знаю всех его братьев. И отца тоже знал. Их — четыре брата. Которого ты поймала — младший. Крепкая была семья. На все ущелье распространялась их власть. Сам старшина к Казухову на поклон ходил. Сыновья все больше охотились. Отец ко мне приезжал, седла заказывал для сыновей. За хорошие седла в знак благодарности свое тавро на моей двери выжег. По тому времени — охранная грамота. Никто не посмел бы меня обидеть. Овец у них было — не считали. Сколько чабаны-батраки скажут, столько и ладно. Сам отец до женщин охотник был. Все четыре сына — от разных жен. Поживет года два и выдворяет. Но по миру не пускал. Привычка была — поставит мельницу на реке и отдает жене во владение. Женится на другой. Через несколько лет — то же самое: она ему сына, а он ей мельницу. Мельниц наставил по всей долине. Но много ли у чабанов зерна? Не камни же молоть? Каждый пуд пшеницы им приходится выменивать на барана на пятигорских базарах.

Ну вот, а потом трое сыновей убежали к туркам. То чабанов держали, а теперь сами в чабаны пошли к турецкому бею. А этот, которого ты поймала…

— «Хъачабз» я его назвала.

— Ну какой же он «хъачабз»?! «Хъачабз» — значит девушка. А ему название — шакал.

— В речи сказано: «Сестры и братья…» Вот тебе и брат! Не все, оказывается, братья друг другу…

— Не все. Пока к реке идут — все родня, в дружбе клянутся. А как пойдут вброд через бурный поток, первый, кто выберется, иной раз забудет второму руку на прощанье подать. У нас анкеты дают: заполняй, опиши историю своей жизни. Но нигде из анкеты не видно, что, может, у человека душа с червоточиной. Такой фрукт для длительной лежки не годится. Мало того, что сам сгниет, вокруг себя несколько плодов испортит. Чтобы этого не было, весь урожай надо время от времени перебирать. Гнилье — долой.

Апчара никак не могла понять, серьезно говорит Бекан или нет. А Бекан продолжал:

— То же и дерево. Раз тряхнул — те, что с червоточинкой, упадут. Их в корзину, на свалку. Называются падалицы. Правда, когда трясешь, и здоровые плоды могут с ветки побиться. А если плод зашибся, то он сам догниет без чужой помощи. Ты, Апчара-Лашин, еще маленькая была, не помнишь. Так трясли, что не только плоды — сучья ломались и падали. Ну вот. От Казуховых никакого следа не осталось. А теперь, видишь, объявился Мухтар. Решил отомстить за всех своих.

— Которого я поймала?

— Да. Решил по стопам Наиба идти.

— Какого Наиба?

— Во времена турецкого владычества был такой предатель, продавшийся крымскому хану. Крымский хан с турецким султаном заодно были. Ну вот этот Наиб и взялся провести турецкие войска в наши горы по тайным тропам. Все горцы защищали свои аулы. Один только изменник нашелся — Наиб. Снюхался с турками. Взял два мешка мелких палочек, навьючил их на лошадь и потом ставил, втыкал на поворотах. Так и обозначил всю дорогу. По ней и пошли вражеские войска. Через три ночи началась резня. Враг не щадил ни детей, ни женщин. Дома были преданы огню. Кабардинцы были побеждены и стали платить туркам и татарам ежегодную дань девушками, парнями и разным добром. И этот, твой «Хъачабз», вроде того Наиба. Тоже хотел вешки ставить. Только не струганые палочки, а по радио. Вот кого ты заарканила. Погоди, о тебе еще песню сложат…

Бекан вытащил кисет, отпустил поводья и плетку, начал сосредоточенно сооружать самокрутку. На кусочек газетной бумаги насыпал самосаду, краешком бумаги провел по мокрой губе, заклеил, спрятал в карман кисет, неторопливо искал кресало и кремень. Бил долго. Искры вспыхивали и гасли на ветру. Мешал старику и Шоулох, который воспользовался тем, что поводья ослабли, то рвался вперед, то кусал мирного тихого Шагди. Старик по своей занятости самокруткой не осаждал жеребца, зато Апчара хлестала его кнутом по морде.

— Не бей красавца.

— Да он всю кожу сдерет с моего мерина.

Бекан любил и жалел жеребца. Готов был каждый день пересчитывать его шерсть по одному волоску.

Апчара не знала, что это за жеребец и откуда он взялся. В колхозе таких давно уже не было. Все, что годилось для верховой езды, отдали, когда формировалась Нацдивизия.

Не знала Апчара, что Бекан назначен хранителем элиты кабардинской лошади. Бекан не торопился хвастать.

Все-таки добился старик своего. Высек огонь и запалил трут. Помахал фитилем, чтобы тот скорее и ярче разгорелся, прикурил, поплевал на палец и потушил огонь, спрятал приспособление в карман.

Апчара и Бекан подъехали к штабу. Тут уже собрался целый базар: лошади под седлом, арбы, бидарки, автомобили, навьюченные ослы. Лошади стоят понуро, волы лениво пережевывают сено. Люди расселись у штабных палаток, толкуют. Разговор везде об одном — война. Но поскольку пастухи и коневоды не очень осведомлены о делах на фронте, то больше говорится о ее побочных проявлениях, отголосках, например, о волках, которых становится в горах все больше и больше, о коровах и лошадях из Ростовской области и Ставропольского края. Тут своих девать некуда, а скот гонят и гонят.

Прервав свой рассказ о неведомом Апчаре Мирзахане, седельщик издали начал вглядываться в собравшихся около штаба людей, отыскивая среди них знакомых и тех, кто не сдал еще ему кобылиц чистой кабардинской породы. В последние дни Бекан обрыскал все колхозы и конезаводы, чтобы собрать в один косяк всех кобыл, укомплектовывал табуны, пользуясь данными ему правами.

Труднее всего было завладеть редкостным жеребцом Шоулохом, об экстерьерных данных которого ходили легенды. И правда, это был конь под стать самому Андермиркану — богатырю из кабардинского устного эпоса.

О происхождении кабардинской лошади говорилось немало. Одни утверждают, что ее родоначальницей была знаменитая арабская лошадь. Может быть, так и есть. Однако об арабской чистокровной породе известно примерно с седьмого века, о кабардинских же лошадях сложены песни, сказки и легенды, относящиеся к самым отдаленным глубинам веков. Так что неизвестно еще, кому принадлежит первое слово. Но как бы то ни было, изумительно красивая лошадь, сочетающая в себе изящество линий с грациозностью движений, существует, и называется она кабардинской.

И Шоулох — редчайший экземпляр этой породы — пляшет теперь под седлом Бекана. Бекан держит его в особом табуне и седлает только собственноручно. Иногда целыми часами он лежит на бурке, любуется гнедым трехлетком: не верит своим глазам, что такой жеребенок у него в руках.