В тайге снег рыхлый и я часто проваливаюсь по колено. Несколько раз пересекаю заросшие густым ольховником лощины. Когда-то здесь водились рябчики, но косари выбили их начисто. Вот уже несколько лет никто не встречал на Соловьевском этих птиц.

Огибаю толстую сучковатую лиственницу, и вдруг у самых ног взрывается снег. Иссиня-черпый глухарь-токовик выныривает из глубокой лунки, пролетает десяток метров и устраивается на первый попавшийся сук. И не может сообразить, кто его потревожил, испуганно вертит головой. Наконец замечает меня, выкрикивает хриплое «кок-кок» и с шумом уносится в чащу. От лунки тянется широкий глухариный след-наброд. Мне говорили, что перед сном глухарь долго летает над тайгой, потом падает в снег и, пробив его своим телом чуть ли не до земли, залегает до утра. Мне сейчас по следам отлично видно, что здесь все происходило совсем не так. Глухарь гулял вчера вечером здесь часа два. Ходил от кустика к кустику и кормился. А пришло время спать, тут же закопался в снег.

Наконец выхожу на озеро. Сейчас оно напоминает занесенное снегом широкое поле. Совсем не верится, что не так давно здесь плескались рыбы и в прибрежных зарослях возились и пели птицы. Все голо и мертво.

По неглубокому ложку определяю береговую черту, отмеряю от нее метров пятнадцать и расчищаю снег. Слой совсем тонкий. Лед какой-то пупырчатый и непрозрачный. Словно кто-то взбаламутил воду перед тем, как заморозить.

Теперь можно рубить лунку. Стараюсь делать это так, чтобы отскакивающие льдинки не попадали в лицо. На стук топора прилетели две нахохлившиеся кукши. Они устроились на ближних ветках и с интересом наблюдают за мной. Сейчас кукшам в тайге голодно и холодно. Летом они подкармливались у косарей и теперь жмутся к человеку. Но у меня всего десяток с таким трудом добытых короедов, и они нужны мне самому для наживки. Пусть птицы потерпят. Если рыбалка будет удачной, обязательно поделюсь и с ними.

Даже на таком морозе мне становится жарко. Пришлось сбросить куртку. Сейчас же на длинных шерстинках свитера осел густой иней.

Наконец после очередного удара просачивается вода, с журчанием заполняет лунку. Теперь в ход идет лом. Нужно расширить отверстие. Отколотые льдинки тут же всплывают, и я вылавливаю их рукой. Пальцы сводит от холода.

Больше всего меня волнует, какова глубина озера под лункой. Мне бы метра полтора. На очень малой, как и на очень большой глубине рыба клюет хуже.

Все готово, можно пробовать. Достаю из рюкзака жмачок — зимнюю удочку, наживляю короеда. Пока я возился со снастью, поверхность воды успела схватиться ледком. Пробиваю его топорищем, и вот серебряная мормышка с наживкой исчезают в лунке.

Минут пятнадцать подергиваю мормышку. Вверх-вниз, вверх-вниз. На леске застыли капельки, и она стала походить на бусы. Я протянул было руку, чтобы очистить ее от этого украшения, но в этот миг сторожок жмачка качнулся, и вскоре на льду запрыгал хариус длиной в восемь-девять сантиметров. В летнее время я обязательно отправил бы его в воду нагуливать вес, но сейчас радуюсь и такой добыче.

Торопливо наживляю второго короеда и снова забрасываю удочку. Вдруг там целая стая? Бывает так — не клюет, не клюет, а потом как налетят, что вытаскивать не успеваешь.

Но это, наверное, был хариус-одиночка. Мерзнут ноги и спина. Еще немного поупражняюсь и разведу костер. Почти машинально покачиваю жмачком, а сам отыскиваю глазами место, где бы набрать сушняка. Вдруг кто-то с силой дернул удочку, и она со звоном ударилась о лед. Вытаскиваю ее. Короед шевелит челюстями.

Ложусь на живот, прикрываю голову курткой и заглядываю под лед. Вижу лежащие на дне камни. Неожиданно дно закрывает большая рыбина. Щука! Подплыла к лунке и замерла. Все так же лежа спускаю мормышку в воду и двигаю ею прямо перед щучьей мордой. Та опасливо отплывает в сторону, но уходить не собирается. Короедом ее не соблазнишь. Ждать нечего. Когда у лунки такой страж, ни одному хариусу к приманке не прорваться. Так что на сегодня рыбалка закончилась.

Пока я так раздумывал, к лунке подплыла еще одна щука и тоже с любопытством уставилась на мормышку. Это им развлечение. Ну обождите, разбойницы, я вам устрою представление!

Три часа ночи, мне нездоровится. Вчера на сорокаградусном морозе форсил в одном свитере, а сегодня ноет все тело. Наложил полную печку дров, сходил проведать Роску. Теперь сижу завернувшись в тулуп и шью «морду». Попробую поставить ее в заводи, может, попадется с десяток гольянов. Мне они нужны для ловли щук.

Роска лежит все на том же месте. От буханки хлеба не осталось и крошки. Это уже неплохо. Но ведь ей нужна вода. Вчера, возвратившись с Соловьевских озер, я подкатил к росомахе комок снега, сейчас соображаю, как ее напоить по-настоящему.

Неожиданно в голову приходит неприятная мысль: «А ведь Роска может замерзнуть! Как ни тепла ее шуба, но холода какие! И она все время без движения». Вот это положеньице! Мало того, что оба больны и голодны, она меня к лекарству не пускает. Ведь аптечка с аспирином у нее чуть ли не над головой.

А вдруг росомаха и впрямь замерзнет? Однажды собака моего знакомого охотника попалась в капкан. Он подумал, что она убежала в поселок, и не стал ее отыскивать. Когда вернулся домой и понял, в чем дело, было поздно. Пойманные соболи и лисы околевали в течение одной ночи.

Представьте себе, как обрадовался охотник, когда он сутки спустя, проверяя капканы, нашел собаку живой. Оказывается, она выкопала в снегу яму и отсиживалась в ней до прихода хозяина. И как могла согревала зажатую в железные тиски лапу. Когда охотник вызволил собаку, она не могла сделать ни шагу — до того закоченела.

А куда спрятаться Роске? Нужно пробраться в избушку. Но как? Цапнет так, только держись. А если сшить защитный костюм. Из ватного одеяла. Нет. Его она прокусит. Лучше использовать матрас. Возьму пару штук, сошью из них балахон с дырками для рук и ног. В таком одеянии мне и тигр не страшен.

Принял решение, и сразу стало легче. Даже знобит не так сильно. Заготовлю дров, осторожненько затолкаю их в печку. Разжигать буду свечой. Чтобы лишний раз не греметь перед росомахой спичечным коробком.

Я нарядился в кафтан из двух полосатых матрасов, голову прикрыл жестяным колпаком, лицо защитил проволочным забралом.

Кажется, все готово. Дрова сложены у двери, там же стоит зажженная свеча. Все лишнее убрано с дороги. Снег у крыльца посыпан золой. Это чтобы не поскользнуться, если придется удирать.

Вспомнил про привезенную Шуригой книжку, в которой написано буквально следующее: «…движимая постоянной внутренней яростью, росомаха с абсолютным бесстрашием бросается на лося и, вцепившись зубами в холку, висит на нем, пока не загрызет насмерть. Даже попав в бурную реку, когда самой росомахе угрожает смертельная опасность, она не отпускает добычу». А теперь мысленно сравнил огромного таежного зверя — лося и себя.

Росомаха лежит, свернувшись клубочком и прикрыв нос хвостом. Точно так отдыхает какая-нибудь дворняга, расположившись у крыльца дома. Скрипнула дверь — росомаха вздрогнула, но подниматься не стала. Матрасы сковывают меня. Семенящими шажками продвигаюсь к печке и накладываю дрова. Все делаю на ощупь, ни на мгновение не отводя глаз от росомахи. Почему она так себя ведет? Возвращаюсь за свечой и вот уже сую ее в печку. Пусть разгорается топливо, а мне предстоит самое трудное — подобраться к столу и снять с гвоздей продукты. Преодолев полметра, останавливаюсь.

Высвобождаю из-под матраса руку, бью кулаком о стенку и одновременно кричу:

— Роска! Алло! Подъем!

Росомаха вскидывается, ударяется головой о низ кровати и грозно рычит. Но какая-то она слишком уж вялая. Мне кажется, даже не открывает глаза. Да, точно, сидит с опущенными веками.

Просидев так с минуту, росомаха вдруг опускается на пол, широко зевает и укладывается спать. Снова сворачивается калачиком. И грозный зверь превращается в лохматую дворнягу. Да она же замерзает! Я здесь перед нею труса праздную, а она, может, последние минуты доживает.