Самолет стих, и возник новый звук. Вездеход! Это возвращаются с Буюнды охотники. Сую босые ноги в валенки и бегу встречать гостей…

Первым из вездехода выбрался Сергей. На нем белая куртка и обшитая куском простыни шапка. Ему лет тридцать, но он уже опытный таежник. Три сезона ходил с промысловиками на соболя и в лесу чувствует себя как дома. В прошлый раз он учил меня ловить бутылкой куропаток.

Сергей сразу же спрашивает, найдется ли у меня ведро бензина. Услышав утвердительный ответ, он кричит в кабину:

— Глуши! Здесь ночуем. Я же говорил, будем с горючим.

Я кручусь у вездехода и вообще веду себя как самый последний подхалим. То придержу дверцу, то приму ящик с продуктами, то с заискивающей улыбкой тороплю приехавших в избушку. Таким гостеприимным меня сделала тайга.

Вскоре из вездехода выбрались Демьяныч и Степаныч. Это их так кличет Сергей. Демьяныч старше всех. Он уже два года на пенсии. Голова у него совсем седая, а усы черные. Я даже присматривался, не крашеные ли. Он — за повара. Степаныч — водитель вездехода и главный охотник.

Когда-то мне нравилась пословица: «Мясо недожарь, рыбу пережарь». Поскитавшись по тайге, я заменил ее более удобной: «Горячее сырым не бывает». А сейчас сижу и ем совершенно сырую рыбу. Мои гости не смогли добыть лося, зато неплохо порыбачили. Отыскали яму, куда опустились зимовать хариусы.

Демьяныч попросил у меня уксусу, красного перцу, перемешал все это с какими-то корешками и крепко посолил. Затем он достал из рюкзака несколько хариусов, настрогал холмик тонких пластинок и пригласил нас к столу.

Я выбрал самый маленький ломтик, окунул в экзотический соус и не без опаски отправил в рот. Это необычное лакомство нельзя сравнить ни с чем. Прохладное, нежное, вкусное. К тому же из речных рыб один хариус пахнет свежим огурцом…

После ужина все вместе отправились смотреть на Роску. Она заметалась в своей загородке, раз за разом ударяясь головой о низ кровати.

Я заговорил с ней. Роска остановилась и принялась тихо рычать. Отражая луч фонарика, ее глаза мерцали в темноте как два огонька. Степаныч с Сергеем присели у печки и уставились на диковинного зверя. Демьяныч приблизился к самой сетке, попробовал ее прочность ногой и спросил:

— Слушай, а это не медвежонок?

Роска метнулась к валенку и царапнула зубами по сетке.

— Ты чего? — наклонился к ней Демьяныч. — Я тебя тронул, да? Как же тебе не стыдно? Разве так гостей встречают?

В голосе этого черноусого деда прозвучало такое неподдельное огорчение, словно его и в самом деле крепко обидели.

— Да разве мы тебе враги? Посмотри, руки у нас пустые и ничего мы тебе не сделаем. А ты заболела, да? Что у тебя болят? Дурак теплую шапку иметь пожелал. Вот мы ему! Да разве можно из-за какого-то треуха такую умную зверину жизни лишать? Ведь поняла же ты, к кому за помощью идти? И правильно сделала. Ты хорошая — хорошая, и мы тебя знаешь как любим. Ну ложись, ложись. Тебе же трудно стоять.

Он разговаривал с Роской, будто она могла понять каждое его слово. Голос Демьяныча то стихал почти до шепота, то звучал громко. И, странное дело, Роска вдруг заскулила и легла.

— Вот и ладно, вот и хорошо! — не прекращая увещевать зверя, Демьяныч отодвинул в сторону лиственничные чурки и чуть приподнял сетку. — Сейчас мы тебя осмотрим. Лежи, лежи! Ты же самая сладкая, самая красивая, самая умная. И шерстка гладкая, и ушки круглые. — Рука Демьяныча коснулась загривка росомахи и заскользила по спине. — Ой, до чего же ты худющая! Он тебя не кормит, да? Как же можно обижать такую славную киску?

Росомаха несколько раз вздрагивала, тихонько рычала, но никакой попытки высвободиться не делала…

Наконец Демьяныч поставил сетку на место и кивком показал нам на дверь. За порогом он захватил в пригоршню комок снега, растер его, потом сказал:

— Пусть отдыхает. Завтра мы что-нибудь придумаем. А зверина она славная. Ты ее и в самом деле корми получше.

…Проснулся я поздно. Солнце поднялось над сопками, и в избушке было донельзя светло и уютно. Мои гости уже встали и даже успели застелить постели. С улицы доносилось звяканье металла. Наверное, чинили вездеход.

Скрипнула дверь. В избушку вошел Демьяныч. Он поставил у порога какую-то коробку и тщательно вымыл руки.

Он стряхнул капли воды с пальцев, взял из коробки пакетик и подал мне. Там лежали три темные дробинки. Одна из них была сплющена. Я непонимающе уставился на Демьяныча:

— Откуда это?

— Как откуда? Из росомахи твоей. И не глубоко сидели, считай, под самой кожей, а беды сколько.

— Так вы…

— М-г, — улыбнулся в усы Демьяныч, — она у тебя умница. Правда, пришлось ошейник надеть. Ты, если надумаешь отпустить ее, сними. В тайге зверю эта цацка ни к чему. Давай поднимайся, браток. А то хлопцы скоро завтрак потребуют. Да и ее покормить нужно. Я ей пообещал, еще обидится…

Расстались мы с Роской не попрощавшись. Через четыре дня после того, как уехали охотники, я сидел у окна и наблюдал за желной. Этот большой красноголовый дятел решил разнести в щепки стоявшую по соседству избушку. Ничем она от других не отличалась, а вот не нравилась птице, и все тут. Занимался он своим преступным делом с таким азартом, что я диву давался.

Уцепится когтями за бревно, упрется жестким хвостом в другое, стукнет и слушает. По звуку определяет, в какую сторону проделал ход зазимовавший в бревенчатой стене короед, а может, даже угадывает, тощий этот короед или жирный. Затем с озорным криком «клить-клить-клить!» он перемещался вверх или вниз и принимался долбить бревно. Наносил удары с невероятной силой и скоростью. Впечатление было такое, что работает отбойный молоток. Крупные, чуть ли не в ладонь, щепки усеяли весь снег вокруг избушки. Наверное, дятла больше увлекала его разрушительная работа, чем короеды. Потому что он ни разу не спустился вниз за выпавшими насекомыми, и вскоре ими занялись две синички.

Внезапно у реки мелькнула какая-то тень. Мне показалось, что это глухарь, вчера на галечнике собирали камушки два токовика, а один из них даже прогулялся по дорожке, которую я протоптал, бегая к Фатуме за водой. Но тут я вспомнил, что время позднее, и эти птицы давно спят.

Торопливо одеваюсь и бегу к Фатуме. Там уже никого нет, но на снегу хорошо видны росомашьи следы. Роска?! Неужели она? Направляюсь в избушку и вижу, что не ошибся. Чурки сдвинуты в сторону, на полу валяются обрывки проволоки, сетка лежит рядом с кроватью. Росомаха то ли перекусила проволоку, то ли каким-то образом порвала ее. С чего это она? Вела себя тихо-мирно. Совсем недавно съела двух щук, выбрала несколько травинок из охапки сена, которое я по совету Демьяныча подкладывал каждый день, и даже позволила почесать палочкой загривок. Правда, при этом она немного ворчала. Стою, рассматриваю следы зубов на проволоке и вдруг слышу, кто-то меня зовет.

У бригадирской стоят два парня. Один высокий, другой пониже. В длинном я сразу узнаю горбоносого. Ои увидел меня и кричит:

— Привет, начальник! Ты здесь бока отлеживаешь, а мы полдня у Родникового, как папы карлы, вкалываем. Где у тебя трос? Трактор так засел, что свой мы на куски порвали…

К ночи в Лиственничное пришло четыре трактора с санями. Вместе с трактористами и грузчиками прибыли и два плотника, которые помогли погрузить сено и остались в Лиственничном до самой весиы. Шурига заключил с ними договор на строительство склада под удобрения. Сначала я обрадовался им. Оба молодые и с виду вполне нормальные мужики. Не нужно будет одному заниматься приготовлением еды, заготовкой дров. Не нужно будет до седьмого пота долбить прорубь для того, чтобы набрать пару ведер воды. И на рыбалку вместе сходим, и вечером будет с кем словом перекинуться. Но подружиться нам не удалось. Все их разговоры крутились вокруг одного: «Сегодня, считай, по четвертной заработали»; «Ты так много сахара в чай не клади, с такими потребностями мы и на штаны не заработаем»; «Ну и что с того, что сегодня воскресенье? Я тебе не Рокфеллер, чтобы рыбалкой развлекаться. Лучше я за это время пару копеек заколочу».