Но ведь оленя могут найти росомахи, норки, соболи, горностаи. Да мало ли кто живет в тайге. Даже вот та, позванивающая на лиственнице, синичка не откажется поклевать оленины.

Что же с ним делать? Лучше бы закопать, но сейчас земля тверже камня. А если сжечь? Нет, слишком много работы. Можно просто выковырять таблетки и оставить все как есть. На таблетках делается защитная оболочка, и, пока она целая, яд не опасен. А вдруг одна из таблеток сработала, и олень погиб от нее? Тогда… Нет, придется сжигать. Поднимаюсь и иду к склонившейся неподалеку сухой лиственнице…

Снежное озеро поднесло мне сюрприз. Прошлую весну в это время я удил хариусов из-под двухметрового льда, а вчера по дороге от покосов завернул к озеру и увидел длинную проталину. К полудню открытая вода прогревается, и сюда собираются легионы хариусов. Крупные оранжевоперые рыбы плавают у самого берега, подставляя солнцу настывшие за зиму спины.

Сейчас утро. Проталина еще пустует, и торопиться некуда. Настроил удочку, снял рубашку и завалился на лапник загорать. Небо надо мною донельзя синее и высокое, словно где-то на Украине или Кубани. В нем медленно плывет одинокий ворон. На белеющих невдалеке сопках живут снежные бараны, и ворон каждый день прилетает узнать, все ли у них в порядке.

От сопок ворон переместился к долине и заходил над нею широкими кругами. Вот он завис над густым лиственничником и вдруг стал проваливаться вниз. В каком-то метре от деревьев ворон круто взмыл и снова закружил над долиной. Круг, другой, третий, и все над одним местом. Чуть в стороне от него я сжег нафаршированного ядом оленя. Может, какое-нибудь животное все же попробовало отравы? Что, если огонь не подействовал, и зола стала ядовитой?

Торопливо одеваюсь, подхватываю лыжи и, проваливаясь в снег, выбираюсь на дорогу. Ворон еще издали заметил меня, прогундосил тоскливое «Крун-крун!», но улетать не собирается. Неужели там и вправду что-то серьезное? Нужно было бы прикрыть золу ветками кедрового стланика, а я оставил все и ушел домой.

Скоро дорога завернула к заросшему голубикой и багульником кочковатому болоту. Не успел сделать по нему и десяти шагов, как наткнулся на трех оленей. Они стоят боком ко мне и внимательно глядят в сторону приткнувшейся к болоту сопочки. Высокий лиственничник закрывает от меня ее склон, и я не вижу, что же так заинтересовало оленей? Все три важенки высокие, крупные. Мне редко приходилось вот так близко видеть диких оленей, хотя живу в самом их краю. Обычно они убегают, не успев показаться на глаза. Наверное, перед ними творится что-то необычное.

Стараясь не делать резких движений, иду прямо на оленух. Когда до них остается совсем немного, они, словно опомнившись, бросаются за обочину. Там глубокий снег, и оленухи сразу же проваливаются по животы. Медленно прохожу мимо них и поворачиваю к сопочке. У ее подножья раскинулась старая вырубка. Везде чернеют толстые пни, у самого ската щетинится небольшая роща, возле которой догнивают два штабеля брошенного за ненадобностью тонкомера. Вглядываюсь в сторону и замечаю… волка. Он стоит у расщепленного пня и внимательно смотрит в мою сторону. До волка не больше полусотни шагов. Хорошо вижу чуть прищуренные глаза, светлые пятнышки над ними и белые, словно выгоревшие, щеки. Я присел и этим движением напугал волка. Он развернулся и, горбясь, побежал к лиственничнику. Двигался он медленно, быстрее не давал глубокий и очень рыхлый снег. Несколько раз волк проваливался в него чуть ли не с головой. Тогда его хвост вытягивался в одну линию с хребтом, а голова подавалась далеко вперед. Волк делал несколько прыжков, добирался до плотного снега и снова переходил на неторопливую рысь. У опушки он остановился, еще раз посмотрел в мою сторону и исчез за деревьями.

Ворон, о котором я забыл и думать, снова прогундосил свое «Крун-крун!» и опустился на пень. Сделал несколько шажков и с любопытством уставился вниз. Что он там увидел? Рядом с пнем раскинул ветки куст ольховника, чуть в стороне темнеет штук пять низкорослых лиственничек. За ними частокол пней.

Выбираюсь на обочину дороги и направляюсь к лиственницам. Что же там случилось? Может, мертвый волк? Огибаю дерево и вижу лежащего на снегу оленя. Вот это новость! Оказывается, в тот раз вертолетчики высадили здесь еще одного оленя, а я бегал вокруг полдня и не заметил.

Подхожу ближе, касаюсь кончиком лыжи ноги оленухи, та легко отодвигается в сторону. Не-ет, здесь что-то не то. Важенка погибла совсем недавно. Да это ж работа волка.

Кедровкам надоело сидеть без дела, они перелетели к опушке лиственничника и устроили там скандал. Следом за ними отправился и ворон. Что они там делят? Может, еще одного оленя? Оставив лыжи, бреду по снегу к раскричавшимся птицам. Первым с дороги убирается ворон, за ним кедровки. Там, где они вертелись, из-под снега выглядывает штабель бревен. Огибаю его и застываю от изумления.

На небольшой проталине среди кустов осоки лежит олененок, величиной с зайца. Он даже немного похож на зайца. Наверное, в этом виноваты большие уши, круглая мордашка и выразительные, широко открытые глаза. Он недавно родился, шерстка на нем слиплась, словно малыш побывал под дождем. Я знаю, что после рождения важенка облизывает олененка до последней шерстинки. Если она поленится вылизать ушки олененка и ночью случится мороз, они отмерзнут.

Снимаю свитер, заворачиваю находку и бегу в Лиственничное. Малыш несколько раз дернулся, пытаясь освободиться от пропахшей дымом и потом одежды, но скоро пригрелся и затих.

Дома устроил олененка в ящик из-под печенья и прикрыл меховой курткой. Пусть спит, пока растоплю печку и хоть немного прогрею настывшее жилье. Здесь сейчас холоднее, чем на улице, поэтому дым валит из всех щелей прямо в избушку. Я наглотался дыма, прихватил топор и выскочил на свежий воздух. Пока колол дрова, печка разгорелась, и скоро труба загудела, словно турбина взлетающего лайнера. Нагрузившись горою чурок, возвращаюсь в избушку и встречаю олененка. Он сбросил куртку на пол, выбрался из ящика и отправился в первое путешествие. Лишь сейчас могу по-настоящему рассмотреть свою находку. Не знаю, может, со временем олененок и вправду превратится в грациозное создание, но сейчас он кургузый, кривоногий и, ко всему, еще горбатый. Короткая темно-коричневая шерстка уже подсохла, и слипшиеся волоски торчат во все стороны, словно малыш побывал в хорошей потасовке. Впечатление усиливают мазки крови на лбу и передней ножке. Изо рта тянется струйка слюны, большие, обрамленные густыми ресницами глаза смотрят бессмысленно, будто он не проснется окончательно.

— Ну, топай-топай!

Олененок тряхнул головой, поднял ее и жалобно заплакал: «Эк-эк-эк!»

— Мамку ищешь? — спросил я малыша. — Нет мамы. Но ты не бойся, я тебя не оставлю. Будем жить вместе. Хорошо?

Олененок произнес короткое «Эк!», качнулся и ступил шаг в мою сторону. Тотчас его слюнявый нос начал изучать мои сапоги, затем брюки, и наконец олененок добрался до выбившейся из-под ремня рубахи, забрал краешек в рот и принялся сосать.

— Слушай, маленький! Да ты голодный, — растерялся я. — У меня ведь ничего для тебя нет. Постой, а ведь у моих оленух вот-вот появятся маленькие.

Подхватываю олененка и тороплюсь к навесам. Услышав мои шаги, важенки заволновались, между жердей показалась Капкина морда. Рога не дают оленухе просунуться наружу, она громыхает ими об изгородь. Оленухи привыкли, что каждый раз я угощаю их то щепоткой соли, то кусочком селедки, поэтому мое появление вызывает у них особый интерес.

Никаких событий в загородке не произошло, если не считать, что оленухи за день обглодали всю кору с ивовых жердей.

Открываю калитку и, чтобы не тревожить будущих мам, ухожу к тропе.

Они неторопливо выбрались из загородки. Тяжелые, отвисшие животы колеблются в такт их шагам. Подошли, в ожидании подачки вытянули шеи и принялись шевелить губами, словно силились что-то сказать. Я ставлю олененка на тропу и подталкиваю к оленухам. Капка брезгливо фыркнула и отправилась собирать сено. Горбоносая еще раз вопросительно посмотрела на мои руки, затем переступила олененка и заторопилась к Капке. Олененок посмотрел важенкам вслед и улегся отдыхать у моих ног…