Геологи не обманули, заехали за мною в совхоз и к обеду высадили у развилки, где еще валялись припорошенные снегом сучья, из которых я сооружал треногу. Здесь же лежала картонка с просьбой о помощи. Я запустил ее в кусты. Вот уж ночка была, муторно вспомнить. Когда писал эту записку, руки дрожали.

Иду по дороге, проваливаюсь в снег чуть ли не по колени, и внимательно рассматриваю следы на снегу. Их много. Я даже не представлял, что около Чилганьи держится столько зверья. Заячьи малики, лисьи строчки, аккуратные двухчетки соболей и горностаев, беличьи перепрыжки и даже похожие на крупные георгины отпечатки росомашьих лап.

Следов людей на дороге не видно. Это хорошо. В тот раз из-за паники с Федором я забыл в палатке деньги. Все тысячу триста рублей. Как положил в боковой кармашек, так и оставил. Долго ли найти? Да и вообще, пока не прояснится, как обстоят дела с Рыжим, никому возле Хилгичана появляться не стоит. Может, еще сам побегу в совхоз за охотниками.

Наконец ущелье. Оно сейчас уютное и по-особому нарядное. Снег припорошил скалы, солнце высветило их, и полоски сбегающих вниз ерников придают ущелью праздничный вид.

Западня, в которой Федор приспособил на приманку свою Найду, совсем близко. Я хотел было завернуть к ней, но передумал. Прежде всего нужно удостовериться, нет ли где следов Рыжего? К тому же протаптывать тропу от дороги к ловушке не стоит. Кто-нибудь заметит мои следы, пройдется и наскочит на Федино сооружение.

Последний поворот — и передо мною Хилгичан. Здесь уже настоящий таежный поселочек. Палатка, вагончик, навес, сруб под столовую. До чего же удачное я выбрал под него место! Это тебе не лесорубская стоянка на болоте. Начальство у нас совершенно не понимает: если хочешь, чтобы хорошо работалось, создай людям условия для настоящего отдыха. А для этого нужны и рыбалка, и журчание ручья, и вообще вся эта красота: ивы, лиственницы, скалы.

В вагончике сейчас холоднее, чем на улице. Растапливаю печку и принимаюсь хозяйничать. В первую очередь выбрасываю в реку капканы, затем перебираюсь на другой берег Чилганьи, раскапываю из-под листьев спрятанную там «морду» и тоже отправляю в воду.

Капканы с ходу нырнули на дно, только брызги в стороны, а вот «морда» тонуть не хотела. Соря по воде приставшими к ней листьями, она несколько раз перевернулась, затем в последний раз выставила обтянутый зеленой сеткой бок и ушла под лед. С минуту было слышно, как она громыхает.

Вот теперь, кажется, все. Нет, не все. А мальма? В моем «холодильнике» десятка три мальмин. Этих в реку выбрасывать нельзя. Согласно давней примете — выросшее в реке не нужно отдавать ей. Чуть-чуть, самую крошку, еще можно, а много — никак нельзя. Снимаю крышку с выдолбленной в вечной мерзлоте ямы, выбираю оттуда всю мальму, разрубаю на мелкие куски и бросаю под навес. Там постоянно крутится стая кукш и кедровок, а последнее время заглядывает и ворон. Пусть едят.

Только успел помыть руки, как заявился гость. Пришел Виталий. Завтра они снимают палатку и закрывают свой «дом отдыха» до самой весны. Алексей Петрович встретил моих вездеходчиков, они сказали, что подвозили меня до развилки, и Виталий решил заглянуть в гости. Вернее, ему все еще хочется убить глухаря, и он соединил приятное с полезным.

Я обрадовался Виталию и сразу же подарил ему две «нанайки». Это самодельные блесны-мормышки, на какие клюют даже самые привередливые хариусы. Делать их меня научил старый эвен дед Нутаймин из совхоза «Рассвет Севера».

Виталий поблагодарил за подарок, но, по всему видно, он не очень верит, что на этот почти бесформенный комок свинца и меди польстится хариус. Яма напротив моего стана давно покрылась льдом, я пробил лунку и предложил Виталию самому испытать снасть.

Лишь только «нанайка» исчезла в воде, как конец удочки резко согнулся, и скоро на льду заплясал светлый и узкий, словно нож из нержавеющей стали, хариус-селедочник. За ним второй, третий. Потом клев прекратился. Наверное, стая рыб отошла в сторону. Мы пробили еще одну лунку, на этот раз почти у самого берега, и выудили из нее налима, настоящего великана, килограмма в четыре весом.

Виталий уложил налима на стол, вырезал тальниковый прут и стал обхаживать бедную рыбину с таким усердием, как это делали дьячки со школярами в приходских школах. По мнению Виталия, от подобного массажа печень налима увеличится. И правда, мы нажарили ее чуть не полсковороды. И это из одного-единственного налима! На вкус печень ароматная, нежная, тает во рту. Скоро мой гость засобирался к себе.

Я проводил Виталия до вырубки, взял с него слово не забывать дороги ко мне, и мы распрощались.

Возвратившись, вымыл в вагончике пол, поставил на стол букетик из веточек кедрового стланика. Здорово все-таки вот так. Всем рад, и все рады мне. Не нужно юлить, прятаться, что-то там сочинять. Сейчас возьму топор и уничтожу все Калипуховы ловушки. Чтобы и следа не осталось. Пусть звери гуляют, где им вздумается и когда вздумается.

Первую ловушку нашел очень легко. Да ее и искать-то не пришлось. Прошелся вдоль Чилганьи до первого ручья, чуть отвернул и увидел Федино сооружение. Здесь он насторожил две петли. Одну на входе в ловушку, другую — на выходе. У меня с собою лом и топор. Прежде всего вырываю скобы, которыми петли прикреплены к деревьям, и забрасываю все далеко в кусты. Затем начинаю крушить сами ловушки. Лом в этом деле даже удобнее. Раз! Раз! И только щепки в стороны. В пять минут от Фединого сооружения осталась куча дров.

Когда крушил вторую ловушку, откуда-то прилетел дятел-желна. Он услышал стук, подумал, что в его угодьях появился конкурент, и решил выяснить отношения. Я мяукнул кошкой. Дятел насторожился. Хотя я больше чем уверен, он никогда не видел и не слышал кошек, но все же какая-то информация относительно этого хищника в дятле была заложена отроду. Я мяукнул еще раз. Дятел сорвался с лиственницы и с криком «Клить-клить-клить!» унесся в чащу.

С третьим сооружением пришлось повозиться. Это такой же домик-западня, в котором Федор повесил в качестве приманки Найду. Западня срублена из сырых лиственничных чурок, обтянута тросом и скреплена скобами. Даже ломом с ней справиться было трудно. Сухое дерево неподалеку от западни подсказало решение. Зачем ломать, если можно сжечь? Быстро свалил сушину, нарубил дров и развел в ловушке костер. Пламя долго не хотело пробиваться через бревенчатые стенки, но вот два-три несмелых языка все же выглянули наружу, и скоро все сооружение схватилось огнем.

К ловушке, в которой висит Найда, подходил уже ночью. Лучше было бы отложить все до завтра, но очень уж хотелось лечь спать с совершенно чистой совестью.

Если бы не снег, наверное, в тайге была бы сплошная темень, а так даже без фонарика вижу темнеющую под лиственницей ловушку. До нее метров пятьдесят, но заслонка, кажется, закрыта.

Включаю фонарик и вдруг замечаю, что на крыше ловушки совершенно нет снега. Это уже серьезно. Сторожок мог сработать даже от кедровки, а вот сгрести снег мог только человек да еще медведь.

Делаю несколько шагов в сторону ловушки, и тут до меня доносится топот. Впечатление такое, что там, за ловушкой, бежит кто-то очень громоздкий и гул от его шагов рассыпается по тайге.

Кадацкий рассказывал, как ведут себя попавшие в капканы и петли звери. Лиса или росомаха лежит, смотрит на приближающегося охотника и даже не шевелится. Заяц, белка и соболь вырываются из последних сил, и нередко бывает, что в этот момент отламывают обмороженную лапу и убегают от охотника на трех. А вот попавший в петлю медведь затаивается и, только когда охотник подходит к нему совсем близко, с ревом бросается в атаку. Он крутит лапами трос, брызжет пеной, хватает зубами растущие поблизости кусты и деревья.

И еще Кадацкий говорил, что медведь роет яму, чтобы охотник не видел его и зверю можно было бы напасть совершенно внезапно. Если же медведь не успевает вырыть яму, то, заслышав человека, старается спрятать хотя бы голову за куст, ствол дерева.