Два дня шел снег. Необыкновенно крупные снежинки с убаюкивающим шорохом садились на сопки, кусты, деревья. Проложенная в частом лиственничнике дорога стала похожа на неширокую реку, а сама река до удивления напоминала дорогу.

Люблю стоять под таким снегопадом. Задерешь голову к небу и смотришь, как наплывают на тебя одна за другой частые снежинки. И вот уже снежинки стоят на месте, а сам ты стремительно несешься сквозь их дивный хоровод куда-то далеко-далеко, к самым звездам.

На иву у реки навалило сугроб снега, и она согнулась почти до земли. Кажется, большой белый зверь душит задремавшее деревце, а оно силится проснуться и никак не может.

К вечеру снегопад прекратился, и тотчас в вершине дерева шумнул невесть откуда взявшийся гуляка-ветер. Он налетел на иву, качнул ее широким крылом, и деревце, проснувшись, разом сбросило с себя снег. Словно любуясь содеянным, ветер на мгновение затих, но тут же налетел на иву еще раз и, сорвав с ее вершины чудом державшийся последний листочек, помчался прочь.

Деревце возмущенно всплеснуло тонкими ветками, а озорной ветер уже катил свою добычу по сугробам. Листок подпрыгивал и звенел, словно золотая копеечка…

В первый же год своей жизни на Колыме я попал в снежную лавину. Погнавшись за зайцем, который задумал устроить дневку чуть ли не на вершине сопки, я вместе с сорвавшимся вниз снежным полем покатился в глубокий распадок. Хорошо, на полпути прямо передо мною вынырнули какие-то зеленые ветки и я успел ухватиться за них.

Когда стих поднятый лавиной шум и улеглась снежная пыль, глянул я на выручивший меня куст и узнал в нем можжевельник. С тех пор я смотрю на это растение с особой симпатией.

Это одно из самых удивительных растений Севера.

Зимой, весной, летом и осенью его веточки облеплены плотными ягодами зеленого, синего и темно-синего цвета. Они созревают только на третий год после цветения, а это значит, им нужно пережить две суровые зимы. Но когда-нибудь вы видели обмороженные ягоды можжевельника? Я — нет.

Бывает, нужно в тайге очистить место под палатку. Копнул раз-другой, а под снегом — ветки можжевельника, и такие свежие да ароматные, словно и не зима на дворе.

В жаркую погоду можжевельник распространяет вокруг себя пряный аромат. Там, где он растет, всегда очень легко дышится. Одна густо заросшая можжевельником поляна выделяет столько фитонцидов, что этого количества хватило бы для очистки воздуха в большом городе.

Есть у можжевельника еще одно замечательное свойство. Если взять часть ствола вместе с веточкой и прикрепить к стене, можно предсказывать погоду. В солнечную погоду веточка стоит ровно, а перед ненастьем сгибается в сторону ствола. Мне этот прибор служит уже четыре года. Проснусь утром в охотничьей избушке, гляну на веточку, она показывает «ясно» — можно отправляться в тайгу охотиться. Если же веточку пригнуло к стволу — заготавливаешь дрова, утепляешь дверь и из дому никуда. Глядишь, к обеду загудела-загуляла метель, света белого не видно.

Зимой Чуританджа тихая. Под лед спрячется, и нет ее. Летом здесь хариусы плескались, снежные бараны у скал на водопой ходили, а однажды я у самой избушки бородатого лося встретил. Я немало лосей видел. У каждого на подбородке борода-серьга висит. Но чтобы вот такая! Патриарх какой-то, а не лось.

Сейчас на Чуритандже ни лосей, ни баранов. Только куропачьи наброды и заячьи петли по снегу узорятся. Морозно, тихо и чуть-чуть грустно.

Февраль реку до самого дна проморозил, и пошла Чуританджа искать выход. Лед трещит, вода урчит, пар выше скал поднимается, вода до самых вырубок гуляет. Какая наледь постарее — та белая или желтоватая, а свежая — зеленая или синяя.

Посредине наледи Чуританджа изумрудной струей метровой высоты брызжет в небо. Здесь я с рекой в салки играю. Вокруг скал обходить далеко, да и снег там глубокий. А на реку выскочишь — только лыжи по льду постукивают. Красота!

Но Чуританджа коварна. То тоненький ледок инеем замаскирует, то под снег целое озеро воды нагонит, а то просто по льду ручьи пустит.

В прошлый раз я мимо «фонтана» прорвался и промоину проскочил, а на берег стал выбираться — вдруг снег под лыжами расступился, и я оказался по щиколотку в воде. Мороз такой, что дыхание останавливается. Мокрый снег мгновенно к лыжам прикипел, и на ногах у меня уже не легкие, послушные бегунки, а бесформенные глыбы снега. Еле на берег выбрался. Костер развёл, сушусь и Чуританджу ругаю.

А она клокочет, будто смеется:

— Ну как я тебя засалила?

Сегодня я хитрее. Ручей у самых скал обогнул, а там, где снег просел, я бросился бежать что есть силы. Мчусь и слышу, снег под ногами плывет. На старую наледь выскочил, а мой след уже водой темнеет. Но лыжи-то сухие!

Чуританджа прямо кипит от злости. А я смеюсь:

— Ну, кто кого засалил?

Правда, долго смеяться не стал. Мне ведь послезавтра возвращаться.

Два года я ходил в тайгу один, пока не познакомился с Булькой. Эта маленькая кривоногая собака с короткой грязной шерстью и всегда виноватыми глазами жила под досками за пекарней. Я часто встречал ее, когда ходил за хлебом. Она или сидела рядом с тропинкой, или вертелась у мусорного ящика. Бульку часто обижали, и ее хвост, этот флаг собачьего достоинства, был постоянно прижат к животу.

Когда чужой пес попадал в Булькины владения, она падала на землю и подставляла пришельцу самое нежное место — живот. Еще более позорно вела себя Булька с людьми. Как-то она нерасчетливо перебегала тропинку и чуть не попала под ноги высокому парню. Тот просто так, из озорства, гикнул и притопнул ногами. Булька не метнулась прочь, а припала к земле, закрыла глаза и жалобно заскулила. Парень гадливо плюнул и отбросил Бульку носком валенка.

Я ни за что не подружился бы с Булькой, если бы не наш слесарь Петрович. За ним водится масса грехов. Однажды ему прислали с материка посылку краснобоких яблок. В пути посылка развалилась. Он на почте переложил яблоки в авоську. По дороге домой его, естественно, спрашивали, где он достал такую красоту.

— В овощном, — отвечал тот вполне серьезно.

Женщины кинулись в магазин и устроили там грандиозный скандал.

В другой раз он подшутил над парнем, возвратившимся с первой в его жизни охоты, — вытащил единственную добытую им утку и подложил бройлерную курицу.

В то утро я проспал и ужасно торопился. Груза было много. Рюкзак с лямками, рюкзак без лямок, запасная лыжа, большой сверток одежды, ружье и транзисторный приемник. Хорошо, Петрович встретился и подсобил все это до остановки дотащить. Я его оставил сторожить добро, а сам за хлебом побежал. Из пекарни выскакиваю, а Петрович уже мои вещи в автобус сложил и торопит.

Ехать всего пятнадцать километров. Когда выгрузился и автобус, помигивая глазками, исчез за поворотом, тот рюкзак, что без лямок (в нем были сложены одеяло, капканы и десять банок «Завтрака туриста»), вдруг задергался и заскулил…

И вот иду по тайге на лыжах, а сзади метрах в тридцати плетется Булька. И меня боится, и тайге не доверяет. Я стану — Булька остановится. Зову — не идет, а даже наоборот: настораживается и потихоньку отступает назад.

Когда пришли к избушке. Булька села на лыжню и никуда. Я и дров натаскал, и обед сварил, и в распадок к лабазу смотался, а она все сидит. Я не выдержал и сам направился к Бульке, а она от меня. Тогда я возвратился, сошел с лыжни и, описав полукруг, зашел к Бульке с тыла. Булька кинулась от меня убегать и оказалась между мной и избушкой. Здесь я и поймал ее за загривок.

Днем я гонял по распадкам, сражался с росомахой, которая грабила мои ловушки, а вечером возвращался в избушку, где меня ждала Булька. Когда я сидел возле печки и ремонтировал одежду или просто отдыхал, она подходила и внимательно смотрела прямо в лицо своими рачьими глазами.

Однажды меня отрезала наледь, и я остался ночевать на озерах. Там тоже избушка. С рассветом возвратился. Булька от радости визжит, прыгает. А вечером к нам сосед Сашка заглянул. От него соболь вместе с капканом ушел, и Сашка целый день за ним гонялся. Булька соседа таким лаем встретила — хозяйка дальше некуда.