ПАРТИЗАНСКИЙ КУРЬЕР

Муж моей сестры Петя работал инженером на спичечной фабрике. Когда пришли немцы, он бросил работу, связался с подпольщиками и начал им помогать. До прихода немцев он был инструктором радиокружка, и у нас сохранилось несколько радиоприемников. Петя переправил их в район Гнюта, где организовались первые партизанские отряды. Себе он оставил радиоприемник, который был не больше шкатулки, где хранилась разная мелочь для шитья, и мы прятали его в погреб. Мы часто слушали Москву, хотя это было очень опасно: недалеко от нас жили гестаповцы.

Петя был связан с партизанскими группами в районе Каменки и переправлял туда оружие. Вся связь партизан этого района происходила через Петю.

Мои старшие братья, Стась и Владик, служили шоферами на спичечной фабрике. Было стыдно и обидно, что приходилось работать на немцев.

Стась, наконец, не выдержал и решил убежать к партизанам. Посоветовавшись дома, он попросил директора фабрики Римера разрешить поедать на машине в деревню за продуктами. Ример отпустил его. Стась поехал. Мы знали, что он по дороге взорвет машину и пешком уйдет к партизанам.

А на следующий день мать с плачем ворвалась в кабинет Римера и начала причитывать: сын ее не вернулся, люди говорят, будто его убили партизаны за то, что он служит у немцев. Вскоре выяснилось, что действительно взорвана автомашина, и все решили, что Стася убили партизаны.

Весной 1942 года к нам пришел в кожушке и лаптях мальчик Миша. Он подал маме записку, подписанную Стасем. Сначала мама не хотела принимать записку. Она сказала мальчику, что Стась убит партизанами, и даже заплакала. Но мне Миша понравился, и я сразу поверил, что он не шпион. Когда пришел Петя, тогда и мама поверила.

Стась писал, чтобы мама и я пришли к нему в Белые Лужи и что проведет нас этот мальчик, их связной. Просил принести медикаментов и махорки.

Назавтра мы трое разными дорогами вышли из города и встретились в условленном месте. Наш проводник всё время молча шел впереди. Миша был старше меня года на два, и я смотрел на него с уважением: ведь он выполнял важное поручение.

Связной повел нас в обход Белых Луж, через лес. В одном месте он остановился и стал прислушиваться. Послышался шорох, и из-за деревьев, вышло пять человек с автоматами. Среди них был Стась. Мама бросилась целовать его и заплакала.

— Не плачь, мамаша, — сказал один партизан, — мы живем хорошо.

Среди партизан был старший, которого называли Селянниковым.

Селянников подошел ко мне и отвел в сторону. Я не ожидал, что так быстро приступлю к делу.

— Ты, наверно, голоден, — сказал он. — Сейчас тебя и мать накормим.

Я молчал. Мне хотелось узнать о работе связного.

— Отдохнешь и пойдешь с матерью в город. Она останется там, а тебе дадим задание.

Я покраснел и сказал:

— Пакет я хорошо спрячу. Мне Петя показал, как делать.

Селянников засмеялся.

— Это хорошо, что Петя показывал, но теперь никакого письма не дадим. Скажешь Пете, чтобы он организовал и направил к нам молодежь. И пускай ваш Владимир приезжает. Хватит ему гулять по Борисову. Запомнишь?

— И запоминать нечего, — обиделся я.

Но Селянников заставил меня повторить приказ слово в слово.

— Может, вы дадите мне какой-нибудь пакетик, — всё же попросил я.

— Когда пойдешь назад, Петя даст тебе письмо.

— А где я вас увижу?

Селянников весело похлопал меня по плечу.

— А ты молодец! Будешь хорошим курьером. Правда?

— Буду.

Мы договорились, что через двое суток в полдень встретимся на этом самом месте, около березового чурбана. Если толстый конец его будет лежать так, как теперь, то можно идти дальше по тропинке, если же будет повернут в обратную сторону, то надо идти к Белым Лужам. Кроме письма, я должен был принести бинты, йод и табак.

Мы без приключений вернулись с мамой домой.

На следующий день я с письмом от Пети снова направился в Белые Лужи. В руках у меня была лубяная корзинка, в ней бинты, йод, табак, а сверху тряпье, печеная картошка, хлеб. Письмо, свернутое в маленький комочек, я прикрепил к ноге.

Подхожу к Белым Лужам — и вижу часового. Чего он тут? Вчера его не было.

— Куда? — спрашивает он.

— В деревню, — говорю я. — Домой.

Часовой меня пропустил. В условленном месте в лесу встретил Селянникова и передал письмо и посылку. Но в отряде мне побывать не пришлось. Селянников дал мне другое поручение, и я сразу же отправился назад.

Вернувшись домой, узнал, что маму арестовали. Петя дома не ночевал. У мамы спрашивали про Стася. Видно, кто-то пронюхал и донес. Но мама твердила одно: сына ее убили партизаны за то, что он служил у немцев. И ее выпустили.

Однако мы чувствовали, что за нашим домом, уже следят.

Когда стало совсем опасно, пришел Миша с письмом от брата. Стась писал, что мы все должны как можно скорее уйти из города.

Легко сказать: всей семьей выехать. А как это сделать, когда за нами всё время следят? Долго советовались, как перехитрить немецких собак. Наконец мама придумала такой план, который похвалил даже Петя.

Мы начали готовить дрова к зиме, заготовляли сено для коровы, откармливали свинью. Соседи смотрят и завидуют: Гинцы при немцах чувствуют себя очень хорошо. Мама начала уборку в квартире, раскрыла все окна, моет стекла, моет горячей водой пол. Отец белит кухонную печь. Владик и Петя поправляют крышу, стучат молотками на всю улицу.

— Что это вы так убираете? — спрашивают соседи.

— На свадьбу едем, а потом молодые приедут к нам. Они будут у нас жить, пока не найдут себе квартиру.

Вся улица знает о том, что Владик женится. Знают и полицейские. Владик на машине приезжает. Возит маму на рынок, катает нас. Совсем счастливая жизнь.

Наконец пришел день отъезда. Мама попросила соседку:

— Посмотри за домом: корову подоишь, свинью покормишь. Приедем с молодыми — ты будешь первой гостьей.

Подъехал Владик на машине. Вся наша семья весело разместилась в ней. У меня в руках гармошка. Мы покатали из города, бросив всё имущество и хозяйство.

Я уже настоящий партизан или, лучше сказать, партизанский связной. Моя кличка — Мальчик.

От наших землянок до Борисова сорок пять километров. И этот путь мне приходилось проходить много раз.

После каждого похода мне давали несколько дней отдыха. Я сбрасывал лапти и рваную куртку и бродил по землянкам. Отряд у нас был большой и готовился к серьезным операциям. Передавать партизанские пакеты стало для меня обычным делом.

Однажды в феврале вызывает меня командир и говорит:

— Вот что, Витя, мы дадим тебе сани, поедешь в город и привезешь оттуда пишущую машинку.

— А может, я ее принесу?

— Не донесешь: она тяжелая.

Мы распороли хомут, напихали туда листовок и опять зашили. Потом запрягли в сани коня, и я поехал. Приехал в город, на улицу Розы Люксембург. Там живет жена партизана Адамовича. Заехал во двор, достал листовки, передал письмо и получил машинку. Зарыл ее в сено и поехал назад. При выезде из города меня остановил немецкий часовой и спросил, куда еду. Я спокойно остановил коня, а внутри у меня всё дрожит.

— Домой еду. В деревню. Мутер кранк[10],в больницу отвез.

Немец поверил и отпустил меня. Когда я привез машинку, то меня все хвалили, даже качали.

Таким же способом я еще доставил шесть винтовок и пятьсот патронов, которые достал для нас связной Алексеев.

Но случались и неприятности. Однажды командир вручил мне письмо и сказал:

— Беречь! Понимаешь? Беречь!

— Понимаю, — ответил я, хоть и не понимал, почему сегодняшнее поручение важнее, чем другие… По-моему, партизанские пакеты все важные.

В этот раз, на всякий случай, меня ознакомили с содержанием пакета: отряд переходил на другую сторону железной дороги. Может, потому я и попался, что чувствовал большую важность дела и держался не так спокойно, как всегда.

У военного городка меня остановил немецкий часовой.

— Пропуск, — сказал он по-русски.

А у меня никакого пропуска нет. Что делать? Надо плакать. Плача, я начал объяснять, что еду к маме в больницу. Показываю свою корзинку. В ней ломоть хлеба, кусочек сала, несколько яичек. Но часовой не хотел даже смотреть и повел меня в дежурную. Там меня обыскали, но ничего не нашли. Если бы меня совсем раздели, то наверное нашли бы письмо и повесили.

Сижу около печки. Немец от меня не отходит. Письмо при мне. А что если опять будут искать? Прикажут раздеться. Тогда и отряд может погибнуть..

В это время подъехала легковая машина. Из нее вышли два унтер-офицера и женщина — переводчица. Унтер-офицеры привели женщину ко мне, а сами вышли. Женщина начала меня допрашивать. Ходит по комнате, курит, подходит к окну, смотрит в него, ждет от меня ответа. Тогда я достал прилипшее к телу письмо и — в рот.

— Ты что делаешь? — заметила она.

— Есть хочу, — ответил я и запихнул в рот кусок хлеба.

Жевать бумагу, хоть и с хлебом, очень невкусно. Еле-еле проглотил.

Ничего не добившись, переводчица вышла, но сразу же пришел один из унтер-офицеров. Некоторое время он молча ходил по комнате, а потом подошел ко мне и ударил кулаком по шее.

— Ну, партизан, скажи, чего пришел?

Я молчал.

Тогда он ударил меня кулаком по лицу. Я упал. Кровь пошла из носа и изо рта. Я попробовал подняться, но он опять сбил с ног. В ушах звенело, в глазах потемнело…

Потом меня повели в полицию. Я еще больше испугался. В полиции служит Мордасов, который знал всю нашу семью… На мое счастье, вместо Мордасова дежурил другой полицейский.

Он спросил:

— Ты за что попался?

— Самогон продавал.

— Ну, самогон — дело небольшое. Бери лопату и иди чистить двор.

Вместе со мной он взял еще двух арестованных. Мы пошли чистить двор. За домом в углу двора я заметил уборную, попросился туда. Караульный меня отпустил. Подойдя к уборной, я повесил на видном месте свою куртку, зашел в уголок и перескочил через забор в огород, а оттуда пробрался к квартире Адамовича. Там мне дали грязную спецовку, я вымазал себе лицо сажей и выбрался из города. Через три часа я снова был в своей партизанской группе.