В Москве, на Остоженке, всякий знал старинный каменный дом с железной наружной дверью и железными решетками на окнах. Здесь жил известный собиратель былин и народных песен Петр Васильевич Киреевский. Большая комната со щелистым, протоптанным полом была и гостиной, и кабинетом. Возле окна стоял запертый висячим замком крепкий сундук с тупыми, скругленными углами, — Киреевский называл его «бабья коробья». В коробье лежало все, что было самого ценного и в доме, и в жизни Петра Васильевича. Случалось, при гостях Петр Васильевич подходил к коробье, доставал из кармана темный резной ключ, отпирал замок и поднимал тяжелую скрипучую крышку:
— Здесь хранятся народные песни, былины и духовные стихи; я собирал их повсюду, где приходилось бывать. Между ними много таких, которые записаны моими друзьями и знакомыми. Вот эту пачку дал мне Пушкин и сказал: «Когда-нибудь от нечего делать разберите-ка, которые из этих песен поет народ, а которые смастерил я сам». И сколько ни старался я разгадать эту загадку, никак не мог с ней сладить…
В 1856 году Киреевский умер; брат его обнаружил в коробье не одни былины и песни — сказки тоже. Он тотчас отправляет их Афанасьеву: «Вы взялись за прекрасное и необходимое дело…»
Но это — ручейки. Моря-океана, о котором мечтает Афанасьев, им не заполнить.
…В Нижнем Новгороде тянет до пенсии старый чиновник Владимир Иванович Даль. Иногда, гуляя, он выходит на крутой берег Волги. Высокий, худой, с легкими, серебряной седины волосами, он долго стоит на ветру и задумчиво смотрит на реку. Он думает о быстром течении времени: жить осталось недолго, а главные дела жизни не завершены. Сборник народных пословиц — тридцать тысяч с лишком! — света пока не увидел: не пропускает цензура. Окончить «Толковый словарь» мешает служба. Шевеля губами, Даль привычно считает, сколько осталось служить и какая ему выйдет пенсия. Спохватывается и торопится домой разбирать слова для словаря. Дорогой он тихо ворчит, оттого что время течет быстро, на словарь надобно лет десять (попробуй проживи!), а у него полно и других сокровищ — легенды, лубочные картинки, сказки… Шутка ли! Тысяча сказок, которые он собрал во время военных походов и служебных поездок и которые тоже надо бы пристроить на благо людям…
Афанасьев знает про Далево собрание сказок. Оно видится ему полноводной рекой Волгой. Удивительный старик: один скопил больше слов, чем целая комиссия Академии наук, и больше сказок, чем все Географическое общество!.. Афанасьев сомневается: имеет ли он право попросить у Даля его сказки? Как бы не обидеть человека — он годами собирал их для себя и теперь, после неудачи с пословицами, может сам пустить их в дело. Почему кто-то один должен напечатать все сказки? Почему не «Сказки, изданные Афанасьевым» и рядом «Сказки, собранные Далем»?..
Но выхода у Афанасьева нет. Он пишет к Далю.
Даль бескорыстен — он не думает о славе, о прибыли. Ему и в голову не приходит, что вот-де он копил, собирал, а тут, откуда ни возьмись, прискакал молодой удачник (которого он и в глаза-то никогда не видывал), и на тебе — отворяй сундуки! Даль радуется за сказку, радуется за всех, кому она завтра станет другом.
Ответ Даля замечателен:
«…Предложение Ваше принимаю с большим удовольствием; объясняюсь ближе.
У меня собрано сказок несколько стоп; конечно, тут много мусора, много и повторений. Издать я не соберусь их, потому что у меня слишком много другой работы (словарь). Как успею разобрать их, так и доставлю…
Почестей не нужно мне ровно никаких, кроме того, что прошу Вас упомянуть только в общих словах, что такая-то книга сказок передана Вам; и это для того только, что было о них много речи и что вправе требовать или ждать от меня: развязки, этому делу.
Итак, передаю Вам собрание мое, не связывая Вас ничем. Я не знаю, какова обстановка Ваша, сколько Вы выручите и окупится ли издание, не только будут ли барыши. Только в последнем случае прошу обо мне вспомнить, в том отношении, что собрание это, каково ни есть, стоило мне нескольких сот рублей; одни сказывали, другие писали, за все это надо было платить. Но, повторяю, если дело будет таково, что доставит выгоду, то Вы, конечно, не попеняете на меня за желание воротить расходы свои; если же того не будет, то и у меня нет никаких притязаний…»
В двух выпусках, целиком составленных из присланных Далем сокровищ, Афанасьев напечатает двести двадцать восемь сказок!
Так подвижники передают один другому горящий факел.
Если на карте России закрасить губернии, откуда пришли сказки в сборники Афанасьева, увидим, что краска решительно ляжет вдоль западных границ страны, захватит северные районы, смело переберется через Уральский хребет, густо покроет Поволжье, подползет к горам Кавказа. Больше тридцати губерний отправили своих сказочных послов к Афанасьеву: Вологда и Астрахань, Орел и Пермь, Гродно и Оренбург, Казань и Харьков…
А в ученых примечаниях Афанасьев сравнивает русские сказки со сказками других народов: отыскивает похожих героев и похожие приключения, главное же — видит сходный поэтический взгляд на мир и природу. Разные народы, находясь на одной ступени развития, воплощают мир примерно в одних и тех же поэтических образах, делает вывод Афанасьев. Читатели же узнают из примечаний сказки немецкие, чешские, польские, болгарские, венгерские, сербские, норвежские и сказки народов нашей страны — украинские, белорусские, татарские, чувашские, литовские, бурятские. Русские сказки Афанасьева воспламеняют в читателях интерес к сказкам разных народов.
С 1855 по 1863 год Афанасьев издал восемь выпусков сказок.
Он шел по сказочному царству, в волшебных кладовых набивал сундуки сокровищами, выносил их на белый свет и открывал всем добрым людям на радость.
Сокровища, открытые Афанасьевым, бесценны. Мир до сих пор не знает другого собрания народных сказок, которое по богатству можно сравнить с афанасьевским.
Шестьсот сказок — не сочиненных на манер народных и не переделанные на литературный манер, — шестьсот подлинных народных сказок принес нам в своих сундуках Афанасьев.
Еще не увидели света ни песни, собранные Киреевским, ни пословицы Даля, ни былины, привезенные Рыбниковым из далекого Олонецкого края, — афанасьевские сказки были первым в России изданием подлинного русского народного слова.
Простая бумажная обложка — будто дверца в чудесный мир. Василиса Премудрая выполняет задачи водяного царя — одна задача другой труднее. Высунулась из проруби чудесная щука — только скажи: «По щучьему велению, а по моему прошению…» Иван-царевич отправился в Кощеево царство выручать свою Марью Моревну. И курочка рябушечка снесла деду и бабе не простое яичко: пестро, востро, костяно, мудрено.
Афанасьевские сказки сразу вошли в жизнь многих людей, словно Живой водой взбрызнули читателей.
Сказки, былины, песни нередко называют «памятниками». Но это — мертвое слово. А сказка и песня — живы. Общество нетерпеливо ожидало и сказок Афанасьева, и пословиц Даля, и песен Киреевского не для того только, чтобы почтительно любоваться их немеркнущей красотой: думая о судьбах народных, надо знать, о чем народ мечтает, услышать, что он рассказывает и поет.
Добролюбов писал про «Народные русские сказки» Афанасьева: «Труд, посвященный раскрытию внутренней, душевной жизни народа и исполненный добросовестно и с любовью».
Правда, Добролюбову хотелось точнее почувствовать отношение народа к сказке, яснее увидеть «живую физиономию народа, сохранившего эти предания». Критик советовал собирателям не просто записывать текст, а постараться передать всю обстановку, при которой удалось им услышать песню или сказку.
Но Афанасьев — не последний тянет из недр земных сказочную «репку». Следом придут другие собиратели — те, кого он вдохновил и увлек своей любовью к сказке. Их труды пополняют собрание Афанасьева, ручьями и реками текут в море-океан, о котором мечтал Афанасьев.
Сказка докучлива: сколько ни слушай, сколько ни рассказывай, а все хочется еще, еще…