Крепости рабовладельческой эпохи стоят в хвостах каналов. Они охраняют всю страну. Крепости раннего средневековья располагаются внутри оазиса у крупных ответвлений. Они защищают лишь своих владельцев-феодалов и дают им возможность контролировать распределение воды, господствовать над обитателями небольших замков.

Неукрепленные крестьянские усадьбы рабовладельческой эпохи ныне почти стерлись с поверхности земли. В случае опасности население пряталось в крепостях и загоняло туда свой скот. И не просто пряталось. Крепости со стрелковыми галереями вдоль стен строились с расчетом, что у бойниц встанут все, кто способен носить оружие.

Крестьяне VIII века рассчитывали каждый на себя и превращали в крепости собственные дома. И если хорезмийские земледельцы не пожалели труда, чтобы укрепить их по последнему слову фортификации, если они выводили стены и башни на высоту трех этажей, то легко вообразить, как дорожили они свободой, что у них пока оставалась, как берегли они оссуарии — ларцы из алебастра, наполненные костями предков, и очаги, где в вылепленных от руки горшках варилась их пища, и неугасимый огонь, перед которым они молились своим богам. «За́мок» происходит от слова «замкнуться». Вот они и замкнулись поодиночке, хотя надо всеми уже нависла общая грозная беда.

Междоусобицы, борьба за воду, народные восстания против феодалов — вот потрясения, которые подняли над землей глиняные хребты стен и утесы донжонов. Но это еще не все. У границ Хорезма, истощенного внутренними смутами, стояли полчища ислама. Дата гибели оазиса, дата усыхания живой ветви оросительной сети совпадает с датой вторжения арабов во главе с фанатичным Кутебой ибн-Муслимом.

Люди выпустили из рук, занятых оружием, управление искусственными реками и ручьями, и в борьбе двух станов, как это иногда бывает, победил третий — пустыня.

Она стала единственным в мире завоевателем, которому и вправду удалось установить на захваченных землях свое тысячелетнее царство, свои вечные и незыблемые порядки.

Работами Хорезмской экспедиции пустыня была реабилитирована, обвинение в неспровоцированной агрессии, в насильственном захвате у человека плодородных земель с нее снято. Выяснилось, что крепости разных эпох и окружающие их пространства земель древнего орошения остались в пустыне не потому, что человек отступил перед песками.

В самом деле III–IV века — время кризиса рабовладельческого общества, время опустошительных нашествий варваров, самыми грозными из которых были так называемые «белые гунны» — эфталиты.

VIII век, как сказано выше, — время возникновения феодализма, время раздробленности, восстаний и мятежей. Время арабского вторжения, когда в 712 году пала независимость Хорезма.

XIII век — эпоха завоевательных войн Чингисхана и Батыя, когда, как пишет Толстов, Хорезм своею кровью разделил с Русью честь спасения европейской цивилизации.

Вот что скрывается за динамикой сокращения ирригационной сети.

Из трагической картины древних войн и общественных потрясений следует оптимистический прогноз на будущее. Толстов пишет: «Вывод о том, что главной причиной запустения некогда цветущих областей древнего орошения являются факторы социально-исторические, вооружает нас в борьбе за новое освоение этих земель, ибо утверждения о необратимых, якобы естественных закономерностях, которые часто высказывались в качестве аргумента против возможности нового освоения этих земель, тем самым отметаются».

Древние крепости из символов запустения и гибели стали предвестниками грядущей жизни, зовущими людей на борьбу с пустыней.

Недаром экспедиция год за годом искала в пустыне следы древних арыков, то четких, отлично сохранившихся, то еле видных, то ныряющих под песчаные гряды. Недаром сначала на верблюдах, потом в автомашинах и, наконец, с помощью самолетов археологи исследовали пустыню, создавая карту древней оросительной сети. Недаром вместе с геоморфологами они изучают сухие ложа высохших протоков и озер, чтобы глубже проникнуть в «характер» Аму-Дарьи. Недаром расшифровываются легенды, записанные древними и средневековыми историками, и кропотливо сопоставляются с данными раскопок и разведок.

Наука, изучающая глубокую древность, теснейшим образом связана с настоящим и особенно с будущим Хорезма. Ее данные помогают освоить, вырвать у пустыни целую страну, которая пока называется землями древнего орошения.

«И на месте песков возникли пашни, сады, виноградники…» Написал я столь обычную фразу и задумался.

Стоп! Не будем торопиться. Были пески, а теперь их нет. Куда же они девались? Где они, барханы, валы застывшей бури, на поверхности которых чешуйками отпечатывался каждый ветерок?

Я спросил об этом первого же посетителя наших раскопок. Тот удивленно развел руками: в самом деле, куда девались пески?

Пришлось обратиться к книгам.

Книгу о современном оазисе написала этнограф Т. А. Жданко, заместитель начальника Хорезмской экспедиции. Этнографы пишут историю, входя в дома, изучая все детали нынешнего быта и расспрашивая очевидцев. Каждого своего собеседника, на которого они ссылаются, этнографы называют по имени и фамилии, указывают его возраст и присваивают ему особое звание — «информатор». В свою очередь, информаторы называют ученых инженерами и докторами.

«Инженеры из экспедиции Толстова» — эти слова открывают все двери. И по существу, сухой термин «информатор» означает — друг, гостеприимный хозяин, беседующий с уважаемыми и дорогими людьми.

Вот что рассказали информаторы.

Оазис, погибший двенадцать веков назад во время войны, стал возрождаться тоже в военные годы: стране потребовалось как можно больше хлопка. Новейшая история Беркут-калинского оазиса началась в августе 1941 года, когда я ехал в Ташкент на запорожском трамвае.

Именно тогда на земли древнего орошения пришли современные хорезмийцы и повели канал по трассе, проложенной их предками. Они торопились. Хотелось, чтобы труд немедленно принес плоды. И по только что прорытому участку русла сразу же пускали воду. «Вид проникающей в глубь песков воды, — пишет Т. А. Жданко, — воодушевлял строителей».

Люди рыли канал, поднимали целину, убирали первые скудные урожаи, жили в юртах и землянках, а на зиму возвращались в свои колхозы.

Потом появились постоянные жители, оставившие земли, смытые Аму-Дарьей; рядом поселились казахи, основавшие небольшой колхоз «Кызыл-Чарва» («Красный скотовод»). Здесь, на возрожденных землях, они перешли к новой жизни, превратившись из кочевых охотников, из верблюдоводов, промышлявших вывозом саксаула, в оседлых земледельцев. Нельзя сказать, что они с легкостью изменили привычный образ жизни: старики спорили, они хотели умереть в родной степи. Трудно было научиться возделывать землю, да еще такую, где после двенадцативекового перерыва пришлось заново создавать культурную почву, землю, где не желали расти даже сорняки.

На помощь казахам пришли узбеки: для начала они сами вспахали и засеяли поля своих соседей и учеников.

Самый уважаемый человек на Кырк-Кызе — старый садовод Матъякуб Ергуланов. Портрет Ергуланова висит на почетном месте в основанном нами колхозном музее. Отвечая на вопросы этнографов, этот информатор произнес слова, достойные библейского патриарха: «Поеду и я, буду сажать там деревья, пусть мое имя помнят все те, кто будет там жить после меня, пусть увидят люди, как я умею растить деревья в пустыне».