День за днем я медленно продвигался к стене, извлекая, нанося на план, описывая и упаковывая находки. Тут были новые ожерелья из мелких стеклянных бус и из больших каменных. Маленькие монетки древнего Хорезма с косым крестом на одной стороне и фигуркой всадника на другой. Большие тонкие монеты с изображением персидского шаха Шапура Первого. Совсем игрушечные сосудики, ручки которых были украшены головами животных. И еще множество обломков горшков, кувшинов, чаш, ваз, из которых без особого труда можно было склеить целые сосуды. Встречались мне и серьги с драгоценными камешками, и обугленные кусочки тканей, и перстни, и обгоревшие обломки каких-то деревянных изделий, искусно выточенных на токарных станках.
Здешние ремесленники были грамотны — на обломках крупных сосудов попадались буквы.
Увы, этот хорезмшах считал себя таким знаменитым, что не оставил нам своего имени на монете. На обороте бог-всадник Сиявуш — герб древнего Хорезма.
Кладов археологи обычно не находят. Но в Куня-Ургенче, столице средневекового Хорезма, наконец, повезло и археологам.
Стена, когда я, наконец, к ней подобрался, сохранила кирпично-красный цвет пламени, некогда полыхавшего здесь.
А еще мне встречались легкие, глянцевитые, пористые черные шлаки. Я никак не мог понять, что это такое. Может, я наткнулся на остатки какой-нибудь мастерской? К некоторым кусочкам шлака прилипла обгоревшая ткань. Я собирал шлак в особый ящичек: приедем в Москву, сдадим на анализ, узнаем, что тут выплавляли. Тем более что в помещении оказался колодец — круглая дыра, уходящая в толщу древних напластований. Значит, в мастерской была своя вода.
В колодце работала моя жена. Она расчищала круглые стенки и сыпала землю в ведро. Ведро было на веревке, время от времени подходил рабочий и вытаскивал его. Стояла жара, но в колодце было прохладно. Мне самому расчищать колодец не очень хотелось, я предпочитал заниматься находками. Но моя жена работала с увлечением. Я убедил ее, что на дне колодца лежит самое интересное: раз уж такие замечательные находки идут на поверхности, то что же бросили в колодец!
Я не уставал радоваться находкам, пока среди битой посуды, бусинок и монет не расчистил берцовую кость человека. Она постепенно превращалась в тот самый глянцевитый пористый шлак с прилипшим к нему кусочком обугленной ткани.
Теперь уже не нужно было везти шлак на анализ. В пылающем здании под обломками рухнувшей кровли сгорели люди. Вот откуда взялся этот шлак, рассыпанный по всему раскопу среди драгоценных вещей. Следы пожара, жестокой битвы у входа в каждый дом были видны повсюду.
Вечерняя заря и лунный свет окружали стены крепости зловещим сиянием. По вечерам мы никогда не ходили на крепость, мы предпочитали бродить по окрестным пескам и такырам. Я не помню более страшных развалин, чем развалины Куня-Уаза.
Естественно, что мы поначалу считали защитников города хорезмийцами, земледельцами и ремесленниками, а их врагов — воинственными кочевниками, белыми гуннами.
Но все оказалось куда сложнее.
В углу одной из комнат центрального здания, по соседству с человеческим черепом лежала железная рука. Вернее, железным был ее каркас, а сама рука была отлита из алебастра. Но алебастр разрушился, и из него, словно ржавые кости, выглянули железные фаланги скрюченных пальцев. Рядом с остальными черепами лежали обычные кости рук. Никаких других останков не было. Только эти: череп и кисть правой руки, еще череп и снова кисть руки, череп и железная рука…
Тут же нарядные оссуарии, обклеенные тканью, оштукатуренные и покрытые яркой красочной росписью. Жаль, что оссуарии раздавлены землей в лепешку и очень плохо сохранились.
В центре комнаты квадратная глиняная выкладка, на которой когда-то возжигали священный огонь.
Погребения при храме. Останки очень важных и высокочтимых лиц: правителей города, полководцев или жрецов. Обряд необычный. Перед жертвенником хранились только череп — вместилище разума и правая рука — символ мастерства и силы. Возможно, кто-то из похороненных здесь людей лишился руки еще при жизни или же грифы утащили ее с башни молчания, где, как велит зороастрийская религия, выставлялись трупы перед захоронением. Так или иначе, но пришлось заменить недостающую руку искусственной, из железа и алебастра. И торжественно похоронить ее вместе с черепом.
Но вот черепа и кости рук, столь торжественно погребенные в центральном здании Куня-Уаза, оказались на рабочем столе антрополога Татьяны Алексеевны Трофимовой. После тщательных измерений и сопоставлений выяснилось, что там, где лежала железная рука, были погребены двое молодых мужчин, молодая женщина и женщина среднего возраста. Их головам в раннем детстве с помощью специальных повязок придали странную удлиненную форму (была, оказывается, мода и на форму головы). Монголоидные черты в облике этих людей смешаны с европеоидными, черты пришельцев-гуннов с чертами древнего населения Приаралья, саков и массагетов. Это означает, что на почетном месте близ зороастрийского храма по хорезмийским обычаям погребены белые гунны. Ведь в эпоху переселения народов кровь не только лилась, но и смешивалась. Гунны смешались с северными соседями хорезмийцев, «побелели» и приняли их обычаи.
Значит, они не брали крепости. Наоборот, они вошли в нее мирно, стали союзниками и защитниками горожан и крестьян Хорезма, а многие даже перешли в веру хорезмийцев и усвоили их культуру.
Может быть, они и были последними защитниками этого богатого и благоустроенного города, а взяли город, скажем, войска персидского шаха, с которым белые гунны вели бесконечные войны?
Бывало, что и сами персидские цари попадали к ним в плен. Одного из них эфталиты выпустили под честное слово. Он дал клятву больше не воевать с ними, но не сдержал ее и попался во второй раз. Его выкупили византийцы. Они доставили эфталитам тридцать мешков золота.
Иногда белые гунны выкрадывали персидских царевичей и воспитывали их у себя, а потом шли войной на персов, чтобы поставить на их трон своего питомца.
Однажды персы заключили мир с белыми гуннами, успевшими к тому времени завоевать Северную Индию. На границе, которая отныне считалась нерушимой, была воздвигнута башня. Но вот всадники белых гуннов пожелали посмотреть на башню и увидели, что ее нет на месте. Они обнаружили ее в глубине своих владений. Хитрые персы перевезли ее туда на слонах.
С распрями пытались покончить и по-другому. Как-то персидский шах отдал в жены царю белых гуннов свою сестру и тем самым породнился с ним. Можно представить себе ярость царя, когда он узнал, что ему вместо сестры персидского шаха подослали совсем другую женщину.
Не так давно, перечитывая Плутарха, я вдруг мысленно вернулся на Куня-Уаз и увидел происшедшие там грозные события в ином свете.
Я читал про Антония, про того самого римлянина, который известен широкой публике как возлюбленный Клеопатры, зловещей и прекрасной царицы Египта.
Однажды Антоний решил примириться со своим соперником Октавианом. В знак искренности и в залог будущей дружбы каждый из них (политика есть политика) выдал на расправу другому своих лучших приятелей. Антоний, например, отдал Октавиану родного дядю, брата своей матери, а взамен получил право беспрепятственно убить великого оратора Цицерона, друга и наставника Октавиана.
Мудрый старик был убит, а его голову и правую руку доставили Антонию. Получив трофеи, Антоний расхохотался: вот, мол, уста, которые вещали против меня, а вот рука, писавшая эти речи!
Трофеи были выставлены для всеобщего обозрения на трибуне форума. Но потрясенные жестокостью и вероломством римляне увидели в них не жалкие останки некогда могущественного мыслителя, а, как пишет Плутарх, образ души самого Антония.