Естественно, там никого не было. Но что за шепот он тогда услышал, когда включал свет? Ему показалось, будто кто-то произнес, причем довольно отчетливо: «Черт. Ненавижу свет».

Уэстмор чувствовал себя полным идиотом. Это все «Джонни Уолкер Блю», которым он накидался накануне. Крепкая штука. Все, завязываю пить, — решил он, протирая глаза.

Комната походила на президентский люкс в «Фор Сизонс». Горячая ванна, домашний кинотеатр, стены, отделанные инкрустированными панелями, кровать с балдахином. Плюшевый кашмирский ковер стоил, наверное, больше чем его, Уэстмора, квартира. Две такие же, как и на первом этаже, застекленные двери смотрели на восток. За ними был балкон с видом на сад. Сквозь множественные квадратные панели лился успокаивающий лунный свет. Мысль покурить на балконе казалась замечательной, но подергав ручки, Уэстмор обнаружил, что двери заперты. Он потрогал панели. Лексан.

Хватит вести себя как параноик, — сказал он себе. Опять же, если дверь спальни тоже будет на замке, у него появится полное право вести себя как параноик. Но дверь оказалась не заперта. У него было странное ощущение похмелья. Опохмелка, конечно, не лучший вариант, но «Джонни Блю» — хороший виски. Свою одежду он бросил на бирюзового цвета кушетку, которая стояла возле стены, украшенной картиной работы, предположительно, самого Ротко. Абстрактный рисунок напомнил ему о давно утраченной любви — девушке, которую он любил больше всего на свете и которой так и не признался в своих чувствах. Настроение от этого ухудшилось еще сильнее. Все вокруг напоминало о его неудачах. Отчаяние сквозило отовсюду, в такой степени, что он чувствовал себя как дома. Поспешно одевшись, он схватил сигареты и вышел из комнаты.

Да, пить я брошу… но не сегодня.

На главной лестнице было тихо как в морге и темно. Встав возле перил, тянувшихся вдоль гостевых комнат, он окинул взглядом похожий на атриум холл и вспомнил больше деталей о внутренней планировке особняка. Прямо напротив был виден другой коридор. Уэстмор предположил, что там находятся дополнительные гостевые комнаты. Либо, спальня Фэррингтона. Неужели они и вправду видели в тот самом коридоре самого хозяина, голого и хнычущего? Бормочущего что-то про ангелов, насколько помнил Уэстмор. Потом весь этот безумный треп о концепции совершенства и о Боге. Что за псих…

Он стал осторожно спускаться по лестнице. Головная боль не отпускала. Внизу, в главном холле, горело лишь несколько светильников. Он проскользнул в гостиную, где они впервые встретились с Фэррингтоном, и сразу же направился к шкафу. Звякнув бутылками, вытащил «Джонни Блю». Плеснул себе «на два пальца» и поискал глазами штуковину, которая со слов Брайанта не являлась пепельницей.

Где-то в глубине дома тикали часы. Уэстмор выглянул сквозь лексановые панели в сад. Думай, думай.

Что это за место? Что за человек этот Фэррингтон? А тот британец? Первая порция виски проскользнула в горло, но он по-прежнему оставался предельно сконцентрированным. Почему Фэррингтон не хочет фотографироваться? Почему он вообще согласился на интервью? В прошлом он никогда этого не делал. А что насчет того…

На улице завелся двигатель, вспыхнули фары. Из тупика выехал еще один фургон с надписью «ДАЙЕ ФАРМАСЬЮТИКАЛС, ЛТД» на борту.

Что за дерьмо? Почему фургоны фармацевтической компании разъезжают рядом с этим роскошным особняком в три часа утра?

Красные габаритные огни фургона стали меркнуть, а затем и вовсе исчезли. Тишина теперь казалась какой-то обволакивающей. Уэстмор слышал прорывающиеся сквозь нее звуки: шорохи дома, шелест кондиционера. Тиканье часов — где бы они ни были — стало громче и отчетливее. Вдруг он замер. Что это было, стон? Чей-то голос? Он доносился откуда-то из глубин дома. С щелчком открылась и закрылась дверь. Шаги. И снова тишина.

Предчувствия снова накатили на него.

Плохие предчувствия.

Уэстмор покурил в темноте, выпил еще виски. Бухло и сигареты выматывали его. Сама жизнь выматывала. Вымотай меня еще сильнее, — взмолился он. Просто возьми меня. И вымотай так, чтобы ни хрена не осталось…

Он снова был пьян. К Богу ли он обращал свои мольбы? К тому Богу, в которого он, по собственному утверждению, верил? Бог ни хрена для меня не сделает, но… разве он должен? Я этого не заслуживаю. А что насчет Брайанта? Что насчет того психа Фэррингтона и того придурка Майклза? Неужели Бог имеет о разных людях разное представление? Наверное, так. Воистину нет одинаковых людей, и нет одинаковых культур. Слишком много различий. Поэтому один бог не в состоянии спасти всех. Бог должен иметь много обличий, — философствовал Уэстмор, подогреваемый спиртным.

Давай еще выпьем. Только ты и я, хорошо, Бог?

Хмель вынуждал двигаться с большей осторожностью, однако у него не получилось…

Хрясь!

Он забыл, что оставил тиковую дверь шкафа открытой, и вошел лбом прямо в торец. Боль укусила его словно дикий зверь. Вот я пьяный дурак! — успел подумать он, потом поднес руки к голове и рухнул на пол.

Сознание то меркло, то снова возвращалось к нему. Кровь из раны заливала глаза. Боль теперь напоминала питона, забравшегося в черепную коробку. Какое-то время он полежал на полу, слушая стук в голове. Насколько серьезно он пострадал? Разве не так погиб Уильям Холден[3]? Пьяный, ударился головой, а затем истек кровью, поскольку алкоголь затрудняет свертывание. Черт, — мысленно ругнулся Уэстмор. Хоть в этом они будут равны. Когда он попытался встать, боль снова отбросила его на пол, словно ударив ногой в грудь.

Прищурившись, он увидел сквозь туман стоящую перед ним тень. Наверное, тень от двери шкафа, — подумал он. Но это было не так.

Тень склонилась над ним.

— Майклз? — пробормотал он. Наверное, это Майклз.

— Нет, — ответила тень. Голос мужской, только какой-то… странный. Словно доносившийся эхом. Силуэт темный, и сияющий одновременно — невозможно такое описать. Тень была…

Какого черта он делает? Шмонает меня?

Рука ощупывала его рубашку. Вытащила из кармана пачку сигарет и зажигалку.

Щелк. На мгновенье вспыхнул огонек. Тень снова выпрямилась, оглядываясь вокруг. Уэстмору было понятно, куда смотрит тень, по горящему кончику сигареты.

Перед лицом у него заклубился дым, и странный голос раздался снова.

— Откуда я знаю, что твоя мать покинула больницу в тот же день, когда родила тебя? Откуда я знаю, что миссис Корелла едва не сбила тебя на своем «жуке», на Стонибрук-Драйв, на следующий день после убийства Кеннеди, и ты тогда еще нагадил в штаны? Откуда я знаю, что раньше ты мечтал о женщинах в церкви, когда был прислужником?

Пауза, и намек на улыбку.

— Должен признать, некоторые цыпочки там были горячими штучками. Но это всего лишь похоть, а похоть — эгоистична. Мелкий грех.

Голос Уэстмора проскрипел, как старое дерево.

— Кто вы?

— Мое имя является кабалистической тайной. Я не могу тебе его назвать. Мое имя — слово, которое ты не в состоянии понять.

Уэстмор с трудом поднялся на ноги и прислонился к длинному столу. Человек стоял у другого края. В лунном свете половина его лица светилась, словно покрытая фосфором. Уэстмор потряс головой, чтобы вернуть зрению ясность.

— Ваше имя… что?

— Я — ангел. Вот все, что тебе нужно знать.

Уэстмор сполз вдоль края стола еще ниже. Отлично. Выпей-ка еще, Уэстмор.

— Ты мне не веришь?

Кончик сигареты на мгновение вспыхнул, затем появилось новое облако дыма.

— Как иначе я узнал бы про все это? Помнишь парня, которого ты хотел убить в армии, за бараками роты «Браво»? Он назвал тебя сосунком, и вы подрались. Ты хотел убить его, Уэстмор. И убил бы, разве не так? Помнишь?

Уэстмор почувствовал тошноту. Он помнил тот случай.

— Но ты не сделал этого. Почему же?

Уэстмор всматривался в тень, одновременно пытаясь разглядеть свое прошлое.