— Витька, ты бы стала харабчить (воровать) соболей в заповеднике? А?.. Зенфрана стрелять, как те бараны?

— Ха, сказал тоже! А вот эти «бараны»-то согнут тебя в бараний рог, только попадись на их улице… Это мы с тобой здесь в заповеднике хозяева. Тут-то мы можем арестовать браконьеров, и вся игра.

— Это как рога загнуть?.. Барану рога бурхан дарил… у Бимбушки нету!

— Ха-ха-ха-ха! Не беспокойся, Бим, женишься, баба наставит тебе рога! Только бы твой бурхан послал тебе шуструю… Знаешь, бывают такие… Эх, держись только! Отвернешься чуток — рога с ходу прирастут… белые, черные, всякие…

Бимба, часто моргая, смотрел на Виктора, который, смеясь, говорил про какие-то рога, которые наставит ему будущая жена… Не-ет, тут что-то не то!

— Эх-хе-хе! Витька-Витька! Много болтать толк нету… Шибко пустой слова есть… Э-эх, тала!.. — качает головой обиженный Бимба, — лучше ходить нада.

— И верно. Пора уж.

И опять осторожно пошли друзья по затвердевшей чумнице, а зимнее солнце уже клонилось к закату. Чумницу нет-нет да пересечет след соболя. Хитрым кружевным сплетением уходит он в мягкую тень кедровника.

— С каждым годом все больше и больше собольих стежек… Недаром, Бим, проливаем пот в этой тайге. Недаром!.. — в голосе Виктора послышались горделивые нотки.

В самом прижимистом месте, где гранитная скала очень напоминает уродливую человечью голову, нависшую над речкой, непослушные лыжи Бимбы, воткнувшись в цепкие ветки ольхи, сбросили лыжника. Бимба больно стукнулся головой о выступ скалы и до крови расцарапал лицо. Весь в снегу, он с трудом встал на лыжи, подтянул ослабевшие юксы и поспешил вдогонку за товарищем.

За крутым поворотом Бимба увидел Виктора, наклонившегося над чем-то. Подойдя к товарищу, Бимба увидел совсем свежую чумницу, которая накрест пересекла старую и, петляя меж стволов вековых сосен, скрылась в густом ельнике.

Виктор, при виде браконьерской чумницы, словно соболевая лайка, почуявшая парной[14] след зверька, готов был тут же в погоню, но его вовремя сдержал холодный расчетливый навык, полученный от Сватоша, — определить время, когда прошли нарушители, количество их, вооружение.

— Бимба, не затаптывай следы… Сейчас узнаем, сколько этих сволочей…

Стражники прошли сотню метров и остановились.

— Знаешь, Бим, их двое… видишь кедринку, один след слева, второй справа.

— Верно, паря, баишь… Однако, один русска мужик… много хлеба ела… его лыжи глубоко в снег уходят, а вторая совсем поверху ходит — это, наверна, тунгус, — заключил Бимба.

— Ого, Бим, у тебя нюх есть… из тебя должен получиться добрый стражник… — Виктор одобрительно взглянул на бурята. — Только вот одна загвоздка… На лыжах ходишь хуже моей Вальки. — Помолчав, Виктор уже серьезно добавил: — Ладно, братуха, проверим ружья, и айда догонять. Не уйдут от нас! Только рази Хабель с Остяком сумеют утянуть, черти…

Широко, с накатом зашагал Виктор. Бимба, стараясь изо всех сил не отстать, с завистью наблюдал, как гибкие лыжи Виктора жадно лижут сметану переновки[15]. Временами в спешке правая лыжа Бимбы то и дело норовила свернуть с чумницы и воткнуться носком в рыхлый снег или зацепиться за какую-нибудь ветку. Все же лыжа взяла свое — воткнулась! Бимба, споткнувшись, перевернулся через голову, быстро поднялся и, поправив юксы, снова побежал за скрывшимся из виду товарищем. Много ли прошли, а пот катился ручьем, заливая глаза. «Ох, горе бедному Бимбушке! Ох, горе!..» — горевал про себя молодой стражник.

А Виктору хоть бы что! Идет себе спокойненько, движения у него размеренные, ловкие, без усилий. Чего ему потеть!.. Такие же ровные, четкие движения, Бимба видел, делает кругленькая медная чашечка на часах, висящих в доме Зенфрана. «Идет на лыжах — будто плывет на лодке вниз по Баргузину… с ветерком… Эх, хорошо! Мне бы так научиться — всем браконьерам бы пришел конец, — подумал Бимба. — Ох, однако, он шибко мастер… А еще, говорят, есть Хабель, есть Остяк… Против них нет на белом свете лыжников. Те, говорят, летают со скалы на своих шаманских лыжах. Умеют заманивать стражников под снежный обвал. Наверно, эти люди — шаманы. Черные мысли заставляют их воровать соболей в заповеднике, а мы мучаемся из-за них. Зенфран говорит — придет время, стражников не надо будет — люди перестанут браконьерить… Ой-ёй, однако, этому не бывать… Ох, когда же переведутся худые люди… Хара шубун[16] — их отец, а мать из змеиного рода… попробуй изведи их…»

Бимба, взглянув вперед, увидел лишь одни толстые стволы хвойных деревьев, а Виктор ушел уже далеко. «У-у-у, бохолдой[17], однако; много отстал!..» Бежит Бимба, падает, отряхнувшись снова бежит. Вот и солнце закатилось. Быстро сгущаются сумерки. Тревожно на сердце у Бимбы. Он еще быстрее старается бежать. «Эх, худой я стражник. Верно тетка ругает меня. Баран мне пасти надо, а не браконьеров ловить… Шкуру свою оставлю где-нибудь на сосне… Дурак-дурак».

Наконец между деревьями сверкнул огонек. «Витька уже чай сварил, а я ползу, червяк несчастный», — ругает себя Бимба.

Подойдя к огню, он снял лыжи и виновато глянул на товарища. Встретив приветливую улыбку, облегченно вздохнул.

— У-у-у, кое-как догнал тебя.

— Чо, умаялся, горемыка? Снимай понягу-то… Вывязывай куль, доставай свою большую чашку и грей брюхо чайником, а спина согреется от огня.

— О, это я мастер! Чай пить, дрова рубить. Бимбушка может.

— Эвон срубил, пока было светло, две сушины; отдохнем, да надо раскряжить их.

— Аха, паря, ночь будет холодная… дрова много жрет огонь…

Мало спал Бимба в ту ночь. Через час-другой подбросит дров, нарубленных двухметровыми сутунками[18], закурит, чуть-чуть вздремнет и снова кочегарит. «Пусть Витька спит. Силы будет больше, хищников догонит, — рассуждал он, заботливо посматривая на спящего товарища. — А я-то уж…» Бимба, тяжело вздыхая, качал головой. Живые карие глаза печально глядели на яркий огонь.

Когда над темным горизонтом неба начало чуть-чуть отбеливать, а утренняя звезда, весело подмигивая, сообщила о близком конце холодной, бесконечно долгой ночи, Виктор приподнялся и сонными глазами окинул Стог. Разглядев ссутулившуюся у костра фигуру Бимбы, спросил:

— Ты, паря, спал ночь-то?

— Спала хорошо. Пей чай, да ходить будем.

— Ты уж и чайку сварил?.. Вот молодчина!

К обеду второго дня стражники подошли к крутой скалистой горе. У небольшого незамерзающего родничка они обнаружили тлеющий костер. Браконьеры, видимо почуяв неладное, собирались очень поспешно. Об этом свидетельствовала глубокая зеленовато-желтая воронка в снегу от вылитого горячего чая. Валялось несколько кусков сухарей, про которые в тайге уважительно говорили «сухарики-сударики», и упаси бог, бросаться ими — великий грех. А тут как прижало — голову потеряли.

— Э-э-эх, черт возьми, улизнули! — Виктор от великой досады неистово зацарапал затылок. Затем, подумав, решительно тряхнул кудрями.

Внимательно осмотрев лыжи Бимбы, сбросил свою понягу.

— Бим, вижу, твои лыжи добротные… да и сам ты крепкий парень. Бери мою понягу и иди не спеша по их чумнице… Поди справишься с двумя-то понягами?

— Ха! Четыре поняги тащить буду! Сила е!

— Вот и молодчина! А я без поняги-то мигом догоню их. Дергану через утес и свалюсь им прямо на плечи. Понял?!

— Поняла-поняла! Только смотри… От худых людей худой дело жди… Хитрить нада мала-мала…

— Не бойся, братуха!..

Их двое. Рыжий и черный. У рыжего единственный, зеленый с крапинками, кошачий глаз прячется за лохматой бровью. Руки в собачьих рукавицах трясутся мелкой дрожью. Виновато сердце. Страх сжимает его до боли.

Второй — маленький, щупленький, с хитрыми узенькими глазками. Покрытое грязью бронзовое лицо плотно замкнуто — не прочтешь, что на его душонке творится.