— Милая? — Каммингс склонился над кроватью, нежно коснувшись теплого плеча подружки. Боже, — подумал он. В окно сочился тусклый утренний свет, щебетали скворцы. Кэт подняла глаза и улыбнулась.

Спецагент Стюарт Каммингс улыбнулся в ответ. Любовь моя, — подумал он. Что бы я без нее делал? Это было невыносимо. Постоянно видеть ее такой больной и подавленной. Конечно, она не заслужила этого. Что я делаю, чтобы улучшить ей жизнь? — осмелился спросить себя Каммингс. Он и так делал все, что мог.

Но этого было недостаточно.

Она всегда была очень бледной, всегда шмыгала носом. Темные круги под глазами, похожие на размазанный уголь, лишь усиливали ее переживания. Что он будет делать без нее? Она же никогда не подводила его, верно? Работала официанткой на «Деревенской бензоколонке», пока он не закончил учебу. Теперь она заболела, и пришла его очередь, отплатить ей тем же.

Но это было так… тяжело.

— Будь осторожнее на работе, милый, — прощебетала она ему с искренней, неподдельной любовью в голосе.

— Где твой рецепт? — спросил Каммингс. — Вечером, по пути домой, заеду в аптеку.

— Нет, нет, — настойчиво возразила она. — Я куплю потом. Скоро я встану на ноги, сам знаешь.

— Конечно, Кэт.

— Ты так много работаешь, что я не прощу себе, если тебе придется ехать в город только ради моего лекарства.

— Милая, это не пробле…

— Тише! — прервала она его, снова шмыгнув носом. Диагноз гласил, что это какая-то там форма атипичной пневмонии. Кэт уже несколько месяцев находилась в таком состоянии. — Не болтай глупостей. Ты и так достаточно для меня делаешь. Я потом сама куплю себе лекарство.

Каммингс поцеловал ее в пухлые, розовые губы. Он был готов расплакаться.

Выйдя из дома, он сел в свою машину без опознавательных знаков, и завел двигатель. Даже заря своим цветом напоминала о страданиях. Бедная, Кэт, — подумал он. Поправится ли она когда-нибудь?

И еще один вопрос вспыхнул обжигающим пламенем у него в голове.

Ее лечение обходилось в 450 долларов в месяц. Не говоря уже об ипотеке, счетах за электричество и затратах на продукты.

Что бы сказал отец, если б узнал, что он делает?

Вот, дерьмо, — отъезжая, выругался про себя Каммингс.

Головач.

Дедуля, что такое… головач? Трэвис вернулся к этому вопросу сразу после своего 16-го дня рождения. Накануне, он встал, вскрыл «Хеми Куду» Кейджа Джорджа, 74-го года выпуска. Завел ее, замкнув накоротко провода, выпил самогонки, и разбил, когда та крошка, Кэри Энн Уеллс, сидевшая на соседнем сидении, надрачивала ему «петушка». В тот момент он как раз кончал ей прямо на ее хорошенькое личико. «Петушком» в этих местах называли мужской член, а Кэри Энн Уэллс после той аварии стали звать «квадой» (от слова «квадриплегия» — паралич четырех конечностей — прим. пер.) Но не Трэвис же был виноват в том, что она сломала себе позвоночник, когда он въехал в опору моста. До этого Трэвис много раз слышал про «головачей». Слышал, как Папа говорил о них с Дедулей. Буквально за несколько недель до папиной и маминой смерти. Но из их еле слышных перешептываний Трэвис так ничего и не понял. Позднее тем же днем старый дедушка Мартин, мастеря очередные башмаки и потягивая самогон, ответил на его вопрос. Я не могу рассказать тебе это, сынок, потому что у тебя еще волосы между ног не выросли.

Трэвис понял, что Дедудя так намекает на то, что он слишком молод, чтобы слышать подобные вещи. И неважно, что между ног у него уже было полно волос, и в любой момент он мог вполне по-взрослому «бросить палку». Но больше всего Трэвиса злило вот что: Если он был слишком молод, чтобы слушать про «головачей», почему тогда клятый окружной прокурор не учел его молодость, осудив, как взрослого? Мальчик, это потому, что мы — жители холмов, народ, живущий у ручья, — пытался объяснить Дедуля в день оглашения приговора. Добрый старик говорил это со слезами на глазах. Никому из них нет дела до жителей холмов. Эта кучка грязных голодранцев только корчит из себя изнеженных горожан. Придется отсидеть. И веди себя хорошо в тюряге, иначе накинут срок.

Накинут срок? Боже. Этот капризный педик-судья дал бедолаге Трэвису пять лет.

И, конечно же, Дедуля оказался прав. Те пять лет, которые он получил за какой-то невинный автоугон, в мгновение ока превратились в одиннадцать. Окружная тюрьма Рассел это не курорт. Здесь в два счета выбивали все дерьмо из парней, которым накидывали срок. У Трэвиса не было другого выбора. Он не хотел, чтобы каждую ночь здоровенные, грязные парни имели его в зад и называли «крошкой». Он пробил несколько голов, провел за это кучу времени в «яме». Ее еще называли «ШИЗО», сокращенно от «Штрафной изолятор». Однажды ночью какой-то чувак из Крик-сити, мотавший срок за вооруженное ограбление, приставил к горлу Трэвиса заточку и приспустил трусы.

— Соси, белый голодранец. Только соси, как следует. Соси, как своему папочке. Все же знают, что вы, белые голодранцы, — пидоры, — скомандовал чувак. — Отсосешь и пожрешь за одним. Всяко лучше, чем капустный крем-суп в столовке. Заставь своего папочку ревновать, сладкий.

Во-первых, отец Трэвиса был мертв, и ему очень не понравилось то, что он услышал. А во-вторых, ничто на свете не могло заставить Трэвиса Клайда Тактона отсасывать кому-то член. Ему отсасывали, было дело, но, чтобы отсасывал он сам? Ни-за-что! Поэтому он выхватил у чувака заточку, и воткнул ему в глаз. У того сразу потекла какая-то дрянь, похожая на клюквенный джем из универмага «Халлс» Хотя вовсе неважно, на что она была похожа. А важно то, что Трэвису снова добавили срок.

И вот теперь он вернулся. Идти ему было некуда — пока он сидел на «киче», в оставшийся после смерти отца дом попала молния, и он выгорел дотла. Поэтому Трэвис потопал прямиком к стоявшему посреди леса маленькому, аккуратному, обшитому вагонкой домику, где жил Дедушка Мартин.

— Трэвис Клайд Тактон! — Дедуля чертовски обрадовался, увидев огромную ухмыляющуюся рожу внука.

— Привет, Дедуль. — Но глаза Трэвиса были прикованы к гнилому деревянному полу. — Должен признать, я чувствую себя, как конская задница, придя сюда прямиком из окружной тюрьмы.

Трэвису было стыдно.

— Ни работы, ни «зелени», ни хрена Едрен батон, Дедуль, я — неудачник.

Лицо старого пьяницы посуровело. Такое же выражение лица было у отца, когда тот застукал Трэвиса за попыткой «присунуть» одной из овец. «Проклятье, Трэвис!» — воскликнул Папа. — «Ты что, свои мозги на толчке высрал? Боже, сынок! Если хочешь трахнуть овцу, трахай, но только не свою, тупица! Прокрадись на поле к Кодиллу и трахни его овцу!» А потом Папочка закатил ему такую взбучку, которую Трэвис запомнил на всю жизнь, но понял, что получил ее заслуженно. В любом случае, у Дедули сейчас было точно такое же выражение лица.

— Трэвис! Я не хочу больше слышать подобные разговоры. Мальчик, ты кровь от крови моей единственной дочери, поэтому ты всегда желанный гость в моем доме. И не принижай себя за то, что не имеешь работы. Времена сейчас тяжелые, особенно в этих местах, с тех пор как заглохла «Юнион Карбайд». Они закрыли шахту из-за того, что покупать уголь у клятых япошек стало дешевле, чем добывать у нас. Но я имею достаточно «зелени» с пошива обуви, так что не беспокойся ни о чем.

— Спасибо, Дедуль, — выдавил Трэвис, не отрывая глаз от гнилого пола. — Только… Трэвиса словно замкнуло, когда Дедуля выкатил из-за своего рабочего стола. Именно выкатил, понимаете, а не вышел. Выкатил из-за большого стола из вишневого дерева на кресле-каталке. И тут Трэвис заметил, что у его старого доброго дедушки нет ног.

— Дедуль! — запричитал он. — Что с твоими ногами?!

— О, не беспокойся об этом, сынок. — отмахнулся Дедуля. — Я старый и двигаюсь мало. Подхватил я хворь проклятую, «дибабет» называется, поэтому доктор из поликлиники и отчикал мне ножки. Говнюк имел наглость еще прислать мне счет после этого, можешь поверить? Но ничего страшного.