— Ничего я не высматриваю! — возмутилась Джульетта. — Я просто делала здесь уборку и когда увидела такие чудесные вещицы, я вытащила их, подумав, что они должны быть на виду!

— Что-то вы тут высматривали, — резко выпалил Эймос, — просто высматривали и все! Но я этого не потерплю. Все эти предметы должны лежать в серванте, и конец разговору.

Джульетта еще больше удивилась.

— Да какие же это причины вынуждают вас скрывать такие прекрасные вещи? Не для того же эти люди делали такую красоту, чтобы вы ее прятали где-то.

— Это не ваше дело. Делайте то, что я сказал и уберите все на место.

Да, Морган нанял ее на работу, и Джульетта понимала, что нужно подчиниться его словам. В конце концов, эти вещи принадлежат Эймосу, и он имеет право запрятать их куда угодно, если ему так хочется. Однако его поведение возмутило Джульетту, и она не смогла удержаться от продолжения спора, вопреки его приказаниям.

— Я все-таки не понимаю, почему…

Тут ей в голову пришла новая мысль и она продолжила:

— Я понимаю, они, должно быть, принадлежали матери Итана.

— Матери Итана? — вскричал Эймос, сузив брови. — О чем, черт побери, вы говорите?

— Ну, точно? Ведь так же? — Джульетта слегка обрадовалась тому, что разгадала причину. Теперь странное поведение Эймоса получало свое объяснение. — Вам просто очень больно видеть ее вещи в доме. Разве не в этом причина?

— Нет! — ответ прозвучал невероятно громко, почти с ревом, и Джульетта удивилась, как это не обрушился весь дом от такого крика. — Что вы себе позволяете? С какой стати вы решили, что имеете право сочинять здесь дикие фантазии про меня или моего сына? Мать Итана совершенно здесь ни при чем. Ее вообще не существует! Для него она умерла.

«Для него она умерла.» Как странно он выразился! Джульетта задумалась, что означают эти слова.

И вновь она набралась смелости выступить против хозяйского гнева.

— Ну и незачем тогда из-за этого держать вещи взаперти. Итан вполне заслуживает того, чтобы видеть предметы, которые были дороги его матери.

— Эти вещи не ее! — выкрикнул Эймос. — У нее недоставало вкуса, чтобы оценить их. Все это принадлежит моей матери, если уж вам так хочется все знать.

— Вашей матери? В таком случае вам должно быть даже приятно смотреть на них. Я думаю, что вам доставит радость и удовольствие видеть ее вещи каждый день, особенно такие красивые.

— Меня не интересует, что думаете вы, мисс Дрейк. — Эймос выглядел так, словно вот-вот готов был совершенно выйти из себя. — Зарубите себе на носу, что вас не касаются ни эти вещи, ни моя мать, ни кто иной из моей семьи. Вам никто не разрешал сюда заходить и вынимать вещи из серванта. Вам вообще никто не разрешал открывать эти комнаты.

— Мне казалось, что я здесь нахожусь для того, чтобы следить за порядком в этом доме, — парировала Джульетта. — Я наводила здесь чистоту, вот и все. Но, откровенно говоря, никак не пойму, почему вам не отпереть эти комнаты? Что в этом плохого? Будет больше света, станет просторнее. Да они просто красивые, самые чудесные комнаты в этом доме!

— Но и сохранять тепло в доме станет труднее, — ворчливо сказал Эймос. — И мебель будет портиться от солнца, если убрать все шторы.

Джульетта удивленно уставилась на него.

— Значит, для сохранения мебели вы хотите занавесить всюду окна и запереть эту комнату. Но зачем тогда держать мебель в доме, если ее никто не видит и не может оценить ее красоту? А что касается тепла в доме, то этот аргумент можно воспринимать серьезно, когда зима в разгаре, а сейчас уже весна.

— Черт возьми! — взорвался Морган. — Почему вы не хотите слушаться? Я же сказал — эти комнаты будут заперты. Так я хочу. И хочу также, чтобы эти безделушки были убраны на место. Я понятно сказал?

Джульетта успокоилась. Ей стало ясно, что она больше не в силах с этим бороться. В конце концов, она работает на этого человека, и он имеет полное право решать, что делать с комнатами в его доме и с принадлежащими ему вещами.

— Как вам угодно, — проговорила она холодно и повернулась к серванту, затем открыла его и начала ставить предметы обратно.

— Я сам это сделаю, — сдержанно произнес Морган и подошел к серванту. — А вы лучше займитесь ужином. Там уже Франсэз начинает его готовить, а мне помнится, что вы сюда явились, чтобы работать вместо нее.

Джульетта отшатнулась, ошеломленная несправедливостью такого заявления. Целый день она ишачила в этом доме, а он теперь решил представить дело так, будто она уклоняется от своих обязанностей! Девушка не находила слов от негодования и потому просто повернулась на каблуках и выбежала из комнаты.

Ворвавшись в кухню, она обнаружила там Франсэз, которая сидела за столом и чистила картошку на ужин.

— Нет, это невыносимо! — воскликнула Джульетта. — Я просто не понимаю этого человека! — Она плюхнулась за стол напротив Франсэз. — Я знаю, что он ваш брат, но как вам удается сохранять спокойствие? Неужели он никогда не доводит вас до гнева?

— Эймос? — усмехнулась Франсэз. — Боже мой, да конечно же. Он всегда это умел делать с успехом. Мы с Эймосом ругались так много раз, что и не счесть. Но вот в последнее время он стал прямо на цыпочках около меня ходить. Сейчас даже не найти и повода, из-за которого мы с братом могли бы ссориться. Да и, к тому же, теперь вы появились здесь и сможете успешно заменить меня в этом.

— Ну что ж, большое вам спасибо за такую оценку. — Джульетта взяла миску с картофелем, начищенным Франсэз, отнесла его к раковине и с грохотом поставила туда. — Очень рада удостоиться такой чести.

Франсэз снова усмехнулась.

— Ну уж, в таких делах вы справитесь куда как лучше, чем мне когда-либо удавалось. Мы с Эймосом слишком схожи характерами. Твердолобые, как все Морганы.

— Я его не могу понять. — Джульетта недоуменно качала головой, моя при этом картофель. — Я нашла в серванте необычайно красивые вещички, а он просто силой заставил меня упрятать их обратно. Почему он так не хочет, чтобы они стояли на виду? Он не любит все красивое?

— Нет. Думаю, ему они очень даже нравятся, — ответила Франсэз, повернувшись в кресле и нахмурившись.

— Тогда почему он меня заставил убрать чайный сервиз и все остальное?

Франсэз вздохнула и слегка пошевелилась на стуле, по лицу у нее пробежала гримаса от боли.

— Я думаю, этим он как-то хочет досадить нашему отцу. Эймосу было всего двенадцать лет, когда умерла мама. Он очень ее любил, как и все мы. Она была красивая и ласковая женщина. Не следовало ей пытаться завести еще одного ребенка. У нее уже было двое, да и тех она не смогла вырастить.

— И от этого она умерла? От родов?

Франсэз кивнула.

— Да. Эймос осуждал отца за это. Папа хотел еще детей — на ферме всегда ценятся лишние руки, — но ведь и мама тоже хотела ребенка. У нас была маленькая сестра, которая умерла в четыре года, понимаете, и после этого мама болезненно хотела еще ребенка.

— Как жаль.

— Жизнь здесь трудная, — губы Франсэз сурово сжались в тонкую полоску. — Здесь нет места для слабых. Папа был крепкий человек. Они с Эймосом ужасно ссорились. Эймос плакал о маме, а папа приказывал ему замолчать, приговаривая, что плачут только слабые. Папа говорил ему, что нужно быть сильным, быть мужчиной. А Эймос говорил папе, что ненавидит его. И вот как раз после этого он убрал мамины безделушки в сервант. Я думаю, что он не хотел, чтобы папа видел любимые вещи мамы, когда их уже не видит она сама. — Франсэз пожала плечами. — Конечно, папе было все равно. Он и раньше-то их не замечал. Папа всегда считал мамины фамильные реликвии ерундой.

— Но почему Эймос сейчас их держит взаперти?

— Я не знаю точно. Наверное, они вызывают у него какие-то воспоминания. Эймос не любит думать о прошлом. Он… ну, просто как-то легче не думать о таких вещах. Надо идти вперед, жить сегодняшним днем, а не размышлять о прошедшем, иначе можно не выдержать.

Руки Франсэз неподвижно лежали на столе. Картофелины медленно выскальзывали из ее пальцев, и она рассеянно смотрела невидящим взглядом, словно представляла сейчас нечто другое, давно минувшее. Вдруг она очнулась и взглянула на Джульетту со слабой улыбкой.