Следы тянулись в глубь заснеженного леса. Следы человеческие и конские, а еще — следы крови. Алые пятна на белом снегу надежно указывали путь через чащобу десятку всадников в кольчугах и шлемах. Впереди ехал немолодой уже дородный воин. Окладистая русая борода не могла скрыть довольной усмешки охотника, настигшего знатную дичь. Рядом трусили на смирных лошадках тщедушный поп в потертом кожушке поверх рясы и купец в лисьей шубе и большой синей чалме, с красной от хны бородой.

— О Аллах, кто бы мог подумать — Всеволод такой могущественный князь, и в его владениях, средь бела дня…

— Тут тебе не Ростов и не Суздаль, а мерянские леса. Всякое можно встретить… Но коли уж я, княжий десятник Щепила, здесь — значит, не уйдут тати! Так каков, говоришь, из себя атаман?

— Волосы длинные, черные, в белом плаще.

— Не иначе, волхв Лютобор! — воскликнул поп.

— Волхв? Аллах милостивый, милосердный, сохрани нас от чар этого проклятого! — Рука купца испуганно сжала четки красного дерева.

— Ничего, отец Мелетий, даром что щуплый, молитвы такие знает — священный медведь перед ним не устоял. Зарубил медведя, правда, я, хе-хе! Странно только: чтобы Лютобор купцов грабил? Он скорее церковь или монастырь разорит или боярина там крещеного.

След вдруг пропал среди бурелома, но Щепила махнул рукой — и дружинники, спешившись, разбросали завал, открыв вход в глубокий яр. Солнце едва пробивалось сюда через густое сплетение ветвей даже теперь, когда лес стоял без листвы. С мечами наголо и стрелами на тетивах дружинники бросились ко входам в землянки, черневшим в склоне оврага.

В двух землянках не было никого. В третьей, хорошо натопленной, возле печи-каменки на постели из медвежьих шкур лежал человек с длинными черными волосами и такой же бородой и, опершись на локоть, читал при лучине книгу в сафьяновом переплете. Рядом на полке стояла еще дюжина книг и свитков и покрытый затейливой резьбой ларец. В красном углу вместо икон — деревянные божки. При виде незваных гостей человек протянул было руку к висевшему на колышке мечу, но тут же опустил ее, закрыл книгу и взглянул на пришельцев с какой-то спокойной дерзостью. На красном сафьяне переплета сиял чеканным золотом лик Солнца. Мелетий шагнул вперед.

— Ты ли волхв Лютобор, разбойник и убийца? — сурово приступил Мелетий.

— Добрались-таки… Эх, кабы не разлетелись мои соколы за добычей, да не раны, да не княжьи душегубы за твоей спиной, сподобил бы я тебя, поп, великомученического венца!

— Что тебя ждет — сам знаешь. Тела твоего я уже не спасу, но душу спасти еще могу. Покайся, — возвысил голос Мелетий, — и Христос простит тебя, как простил он разбойника, что покаялся на кресте.

— В чем мне каяться — что за волю стоял и за веру отцов? И перед кем? Я и своим богам рабом не был, а твоему Христу и подавно не стану. В пекле он — там, где все злые волхвы, трусы да обманщики! — Черные глаза волхва глядели смело и непреклонно.

— Откуда в тебе столько силы злой? Ведь не темен — вон у тебя сколько книг. Знаешь — всюду, куда свет Христов приходил, падали идолы. Почто же не смиришься?

— Сила моя вон в том ларце. Да не крести его, там черт не сидит! Сказания в нем старинные. Прочти перед тем, как сжечь. Узнаешь: не ты первый креститель на Руси. Были и другие, да попали к Чернобогу — хозяину своему.

— Если ты праведнее самого Исы-Христа, почему ограбил бедного торговца? — ехидно спросил купец.

— А ты не покупай краденого. Откуда у Ерохи Щербатого книга, да еще дорогая? А книга эта из Хорезма на Русь прислана Братством Солнца.

Лицо мусульманина враз побледнело, а руки принялись лихорадочно перебирать четки.

— Выходит, ты ради книги двух охранников убил? — спросил Мелетий.

— Мог и не убивать. Дал бы этим татям по гривне, и они бы не то что книгу принесли, а и тебя, Махмуд, зарезали. Да за их подлые дела боги велят не серебром платить, а железом. Беглых холопов проводить обещали, а потом продавали булгарам…

Волхва посадили на коня. Мелетий бросил божков в печь, книги же и ларец спрятал в переметные сумы. А погода вдруг переменилась. Небо, ясное с утра, затянули тучи. Ветер все сильнее раскачивал верхушки деревьев. Повалил снег. Дружинники с опаской поглядывали на Лютобора: не иначе, наворожил. Щепилу заботило другое. Наверняка в разбойничьем гнезде кто-то был, кроме раненого волхва. А раз был, значит, побежал за своими… Когда добрались до боярской усадьбы, метель уже бушевала вовсю.

Боярин поимке грозного разбойника был рад, но глумиться над пленником не стал. Не запер его ни в погреб, ни в клеть, велел накормить в горнице наравне со всеми. Дружинники-то пришли и уйдут, а ты потом жди гостей из леса. Лютобор это заметил. Когда все наелись досыта и согрелись боярскими медами, он вдруг предложил:

— А не почитаешь ли, Махмуд, нам хорезмийскую книгу? Она — о древних храбрах, воинах Солнца и Грома.

— Да, но ведь книга — на пехлеви…

— Ты и пехлеви разумеешь. Знаю: учился на мобеда [1] перед тем, как обасурманиться. Да тем, кто родовой чести не бережет, купцом сытнее, чем жрецом. А устанешь, я тебя сменю. Как раз собирался книгу эту по-русски переложить.

Глаза дружинников горели любопытством. Поп протянул недовольно, но без твердости:

— Много соблазна для православных в языческих писаниях…

— Да разве «Александрию» грех читать? Или сказания троянские? Или из летописи о князьях языческих — Олеге, Святославе? — вмешался боярин.

— Для чистых все чистое, — махнул рукой поп. Грешен был иерей Мелетий: любил читать не только божественное.

Купец откашлялся и начал:

— Эта книга зовется «Ардагаст-наме», и написал ее. Михр-Ормазд Тохаристани при Васудеве, великом царе кушан, а перевел с бактрийского на пехлеви Ману-чехр Хорезми по велению Маздака, заступника простого народа Ирана. Ормазд, который есть свет и добро, не сходит с неба в наш мир, а Михр и Бахрам сходят редко. (Это — ваши Белбог, Даждьбог и Перун, пояснил купец.) Потому отчаявшиеся среди бедствий этого мира говорят, что правда ушла на небо. Но знайте: те, чья душа светла, как Солнце, а сердце неукротимо, как молния, могут и в этом мире уподобиться Михру и Бахраму. Был некогда муж, прославленный подвигами от Руси до Индии, и праведность его равнялась его отваге. В жилах его текла кровь славян и русов, и стал он первым царем обоих этих племен.

Голубая чаша неба мягко тонула краями в безбрежном седом море ковыля. Застывшими волнами вздымались курганы, увенчанные кое-где изваяниями забытых степных богатырей. Белыми барашками неторопливо накатывались на вершины курганов отары овец, за которыми присматривали суровые бородатые пастухи — на конях, при оружии. С запада на восток степь рассекала старая наезженная дорога, по которой сейчас неторопливо ехали двое всадников — светловолосый мужчина средних лет с простым добродушным лицом и мальчик лет тринадцати с золотистыми волосами, выбивавшимися из-под башлыка. Оба были одеты на скифский лад, но под распахнутыми кафтанами белели вышитые сорочки. Из оружия у обоих были только короткие мечи-акинаки. По длинным нестриженым волосам и белому плащу в старшем всаднике нетрудно было признать жреца или волхва. У мальчика плащ был короткий, сарматский, скрепленный на плече дешевой бронзовой застежкой-фибулой.

— Ты говорил, Вышата, — обратился мальчик к волхву, — на Боспоре городов много, а здесь даже сел не видно, пастухи в юртах живут, как сарматы.

— Двух веков не прошло, Ардагаст, как здесь жили скифы. Пахали землю, как мы. Не только себя кормили, но и греков. А те у них последнее забирали, а за долги продавали в рабы. За зерном и рабами ехали в Корчев [2] купцы со всей Греции…