— Среди наших братьев некоторые соблазнились его лживыми речами и нарушили величайшую из восьми заповедей — о неубиении живых существ. Этих недостойных больше нет среди нас, и ни одна вихара не даст им приюта. Хотя они, конечно, могут скрыться среди мирян, — добавил Нагасена.

Ардагаст сжал рукоять меча. Сейчас Куджула или Вима прикажет изрубить на месте этих убийц и жрецов Чернобога, а потом разрушить их капища. Но Куджула лишь милостиво кивнул. А Вима снял золотой слоновый шлем и диадему Фраата и сказал:

— Вы зовете меня царем, но разве пристало сыну царствовать раньше отца? Отныне ваш царь — Куджула Кадфиз Дхармадаса.

Толпа замерла. Вельможи и купцы, ремесленники и поденщики затаили дыхание. Так ли справедлив этот суровый северный вождь, как о нем говорят? Не пустит ли он свою орду убивать, грабить и разорять храмы? А северянин возложил на себя диадему и шлем, поднял правую руку ладонью вперед. В Индии этот жест означал: «подойди ко мне без страха».

— Да. А мой сын Вима — отныне мой наместник в Индии и законный наследник яванских, сакских и парфянских царей, правивших в Таксиле. И пока я жив, тут будет чеканиться только моя монета. Никаких воюющих между собой царьков здесь больше не будет. Все вы — мои дети, и все ваши боги — мои боги. Не найдут ко мне доступа лишь те, кто оправдывает свои злодеяния именем богов.

Толпа разразилась ликующим криком:

— Да здравствует царь Куджула Дхармадаса!

Только теперь Ардагаст заметил: в этой толпе почитателей Сурьи было меньше всего, а больше всего — буддистов и шиваитов. А с холмов подходили все новые толпы, и это были все те же бхикшу и крестьяне с раскрашенными деревянными фигурами Шивы.

Валерий Рубрий лежал на циновке в одной из маленьких келий ашрама Шивы. Чуть отойдет голова, и можно будет уезжать. Хоть и жаль покидать эту сказочную страну. Но пора возвратиться в Рим и доложить кесарю, что на Востоке возникла новая империя, которую вряд ли удастся стравить с парфянами. Интересно, скоро ли найдется император, который, подобно этому кушану, уравняет в правах всех своих подданных и не будет за это растерзан гордыми римскими гражданами?

Шивасене, предававшемуся медитации ниже, во тьме мелуххской гробницы, тоже было жаль покидать Индию. Особенно теперь, когда в ашраме начат любопытный магический опыт. Один ловкий брахмачарин извлек из тела Нагадеви змеиное яйцо. Интересно, что они со Стратоном ухитрились зачать и удастся ли Шиваракшиту вывести и вырастить это существо? Что ж, он по крайней мере унесет отсюда ценнейшее из индийских сокровищ — знание. Вот и сегодня он еще успеет поговорить с духами мелуххских царей, пока они не обрели новых воплощений и таятся во тьме своих опустошенных невеждами могил.

Ардагаст сидел у дворцового пруда, возле дорожки, где еще недавно упражнялся в метании диска царь Фраат. Никогда росич не пил так много, как на вчерашнем пиру. Теперь голова болела, хотя он уже искупался в прохладном водоеме. Ларишка тихо села рядом.

— Ну не мучься так. Если даже Куджула…

— Я все понимаю, — махнул он рукой. — Не рубить же было безоружных. А то вышла бы еще одна жертва Чернобогу… У нас вот тоже есть и капища Чернобоговы, и жрецы в них, и ведьмы. Только не такие сильные, как здесь. Может быть, потому, что у нас никогда не было ни городов и храмов каменных, ни таких подземных палат? Слушай, Ларишка, — вскинул он голову, — давай бросим здесь все, соберем дружину и поедем к нам на Днепр. Там будет мое царство. Летом у нас тепло, почти как здесь, только вот зимой…

— Неужели холоднее, чем в Чаганиане? А снег глубже, чем на Гиндукуше? — с простодушным видом улыбнулась Ларишка. — А города там есть, хоть поблизости?

— Есть. Ольвия, Пантикапей, потом еще скифские…

— Вот и хорошо. Будем иногда наезжать.

Лицо Ардагасга просияло радостной улыбкой. К ним подошел сидевший рядом под деревом Вишвамитра.

— Возьми меня в свою дружину, царевич росов. Если бы не ты, я бы остался рабом — по своей воле. Я вчера видел Девику и детей. Не может мне простить ту игру в кости. Но я же проиграл себя, а не их. И для кшатрия отказаться от вызова на игру — бесчестье.

— У нас на людей в кости не играют.

— Тем лучше! А ей просто с этим боровом Гударзом спокойнее, чем со мной. И дети довольны… Подальше бы от всего этого — вельмож, жрецов, блудниц, костей! А снега я не боюсь, вырос в Гималаях.

— Хиранья мне говорил: вы, арьи, пришли откуда-то с севера.

— Да, из степей. А еще севернее лежала земля, где полгода ночь, а полгода день.

— Я тоже о такой слышал. Дадут боги — и туда доберемся!

Яркое южное солнце играло в золотых волосах царевича росов.

«Тот великий муж с дружиной ушел на север, в степь. И пришел на берега Данапра, и стал царем двух народов, венедов и русов, и совершил еще многие подвиги. Но о том лучше знают сами венеды, что ныне зовутся славянами, и русы, говорящие одним с ними языком».

Лютобор закрыл книгу с золотым ликом Солнца на переплете. На него завороженно глядели дружинники и постояльцы Бермятиной корчмы, среди которых выделялся статный, загорелый купец с кудрявой светло-русой бородой.

— «Лучше знают», — горько усмехнулся Щепила. — А я вот только теперь об Ардагасте и узнал.

— Мы, персы, давно мусульмане, хотя и не все. Но мы помним своих великих царей и пахлаванов. И лучшей из книг в Иране почитается «Шах-наме», Книга Царей Абулкасима Фирдоуси, царя поэтов. А ведь среди тех, кого он воспел, не было ни одного мусульманина, — с чувством глубокого превосходства сказал Махмуд.

— Слушай, персианин, а что ты с ней сделаешь? Плохо, если такая книга с Руси уйдет.

— Я купец и готов продать ее хоть сейчас, — развел руками перс, расплываясь в любезной улыбке. — Но такая книга не для бедных. Да и язык ее здесь почти никто не знает. Найду ли я покупателя не то что в Ростове, даже на всей Руси?

Щепила вопросительно взглянул на волхва:

— Ты говорил, есть люди, что могут ее переложить…

Переглянувшись с Лютобором, поднялся купец с кудрявой бородой:

— Я, Судислав Сытинич, новгородец, даю триста дирхемов. Хватит?

Перс бросил осторожный взгляд на волхва.

— Триста шестьдесят пять, почтенный. Святая книга продается за священное число.

— По рукам!

Серебро уже звенело на столе, когда в корчму вошел, шумно дыша на пальцы, монашек с благостным личиком. Вошел, огляделся — и с быстротой мыши прошмыгнул к столу.

— Десятник Щепила! Владыка велит тебе книгу эту забрать и везти к нему. Много в ней соблазна для православных.

— Мы дружинники не владычьи, а княжьи. Купцов грабить? Да за такое Всеволод меня в поруб бросит.

Монашек, на миг смутившись, тут же обратился к Махмуду:

— Разобраться хочет владыка, откуда у тебя книга. Ты ведь раньше книгами не торговал. Если все чисто, он, может быть, и сам ее купит. Зачем тебе вместо торговли по допросам да судам маяться? Владыка нынче в отъезде, так ты пару дней подожди в Ростове, а хочешь — сам съезди куда, никто ведь покамест не удерживает.

Во вкрадчивом голосе монашка тихо, словно шорох змеи в камышах, звучала угроза.

— В чем дело? Книга теперь моя, — подбоченился новгородец.

— А насчет тебя, Сытинич, и новгородский владыка сомневается: православен ли?

— Пугать вздумал, чернец? — Сытинич сжал тяжелый кулак. — На мою ладью морской змей бросался, осьминог щупальцами на дно тащил, они нестрашней твоих владык будут.

— Вот-вот, больно уж тебе везет на море. Говорят, не то Царю Морскому жертвы приносишь, не то с русалкой путаешься.

— Я тебя самого сейчас с чертовкой болотной спутаю!

Перс дрожащей рукой перебирал четки. Больше всего ему хотелось, чтобы сейчас прилетел джинн и унес его подальше от этих диких, страшных людей и их колдовских тайн. И тут раздался спокойный голос волхва:

— О чем спор, добрые люди? Пусть сама книга и скажет, кто достоин ею владеть. Возьми ее, чернец!