Комплекс неполноценности довлел над молодым Государем. Он боялся что-то сделать не так, совершить что-то, что нарушит какую-то глубинную и часто совсем не понятную ему истину, какую-то святость и незыблемость самодержавной власти, которую его царственный отец завещал ему беречь. Вот эта боязнь невыгодно выглядеть в глазах народа и истории на фоне могучей во всех смыслах фигуры Александра III просто лишала его всякой независимости и самостоятельности в суждениях. Особенно в первые годы царствования.

«Императора Николая II всегда мучил один и тот же вопрос: «Как поступил бы в данном случае на его месте его отец»? Часто я хотел заметить, что те меры, которые были мудрыми в девятнадцатом столетии, совершенно не подошли бы к данной эпохе. Но в области чувств доводы рассудка бесполезны: и вот высшие сановники проводили часы над разгадыванием того, каково было бы решение Императора Александра III при подобном стечении обстоятельств?»

Конечно, с течением времени Николай сумел набраться опыта, но так до конца и не смог стать фигурой, равнозначной отцу. И, очевидно, все это очень тяготило его. Стараясь максимально полно соответствовать своему статусу самодержца, он не держал даже секретарей, прилежно изучая каждую завалящую бумажку, которая поступала на его имя. Ненавидя всю эту рутину, Николай, тем не менее, старался показать, что каждый вопрос он изучил и вынес какое-то решение. Результатом этого становились резолюции типа «В семье не без урода», «У семи нянек дитя без глаза», и его знаменитое «Однако», которые ставили царя в еще более глупое и смешное положение.

Лишь семья становилась для него той отдушиной, где он был настоящим, искренним, добрым и нежным, любящим отцом и мужем, прекрасным человеком и примерным семьянином.

«…Государь обладал всеми качествами, которые были ценны для простого гражданина, но которые являлись роковыми для Монарха.

Если бы Николай II родился в среде простых смертных, он прожил бы жизнь, полную гармонии, поощряемый начальством и уважаемый окружающими. Он благоговел пред памятью отца, был идеальным семьянином, верил в незыблемость данной им присяги, и прилагал все усилия, чтобы остаться честным, обходительным и доступным со всеми до последних дней своего царствования. Не его вина была в том, что рок превращал его хорошие качества в смертоносные орудия разрушения. Он никогда не мог понять, что правитель страны должен подавить в себе чисто человеческие чувства...»

Итак, он был прекрасным семьянином, искренне верующим человеком, любящим мужем и отцом и вообще хорошим человеком. Почему только, когда такие идеальные люди становятся во главе государства, то все заканчивается реками крови и грандиозной катастрофой?

И, самое главное, что с этим всем делать?

* * *

ПЕТРОГРАД. Васильевский остров. 27 февраля (12 марта) 1917 года.

Полковник Ходнев грел закоченевшие руки о чашку с горячим чаем, которым его снабдили милые барышни-продавщицы магазина «Блигкенъ и Робинсонъ». Несмотря на холод и события на улицах, внутри магазина было довольно весело, и смешливые продавщицы обеспечили полковника в довершение к столь желанному им чаю, еще и конфетами с печеньем.

Однако долго наслаждаться теплом и покоем Ходневу не удалось. Вслед за звякнувшим колокольчиком в магазин зашли прапорщик Басин и помощник пристава. Козырнув, прапорщик доложил:

- Все в порядке, ваше высокоблагородие. Люди расположены в сарае дома на набережной. Там же расположились казаки 1-го Донского полка. Мост охраняется нашим постом и цепью чинов полиции.

- Благодарю вас, прапорщик, - Ходнев кивнул на чайник с чаем и вазочки со сладостями. – Присоединяйтесь, господа. Я думаю, что милые барышни организуют пару чашек для вас.

Но едва лишь пришедшие расположились и сделали по глотку чая, как в магазин вбежал околоточный и доложил, что от Большого проспекта, по 6-й Линии, к охраняемому ими Николаевскому мосту движется толпа в несколько тысяч человек с красными флагами и плакатами с революционными надписями, настроенная очень вызывающе, желающая непременно прорваться с Васильевского острова на ту сторону Невы в центр города.

- Идемте, господа. Чай откладывается. – Ходнев встал и, благодарно кивнув милым барышням, направился к выходу.

На углу Николаевской набережной и Шестой линии несколько человек в форме тревожно наблюдали за приближающейся гомонящей толпой. Ходнев дал распоряжение казачьему подхорунжему:

- Приказываю силами взвода казаков двинуться по Шестой навстречу толпе и, продемонстрировав решимость, рассеять толпу мощным натиском.

И, видя, как подхорунжий колеблется, резко добавил:

- Выполняйте!

Подхорунжий зло зыркнул на полковника и пошел в сторону сарая, где расположились казаки. Ходнев задумчиво смерил уходящего казака взглядом и, повернувшись к Басину, распорядился:

- Вот что, прапорщик, выводите полуроту на мост и, если что-то пойдет не так, ваша задача надежно загородить проход на мост. Надежно, вы меня поняли?

- Так точно, ваше высокоблагородие, не извольте сомневаться!

Пока полурота запасного батальона Лейб-гвардии Финляндского полка занимала свои места на мосту, казаки уже уселись на лошадей и, по команде подхорунжего, двинулась навстречу приближающейся толпе.

Полковник, стоя на углу, наблюдал за происходящим. Видя, что казаки отнюдь не спешат набирать ход, он крикнул подхорунжему:

- Почему вы медлите? Выполняйте приказ!

Тот даже не обернулся, а казаки лишь немного ускорили свое движение по улице. Расстояние между казаками и демонстрантами неумолимо сокращалось, однако полковник не видел даже признаков того, что казачий взвод готовится к решительной атаке.

Но вот подхорунжий что-то крикнул, и Ходневу в первое мгновение показалось, что тот отдает приказ к атаке, однако, судя по восторженным крикам приближающейся толпы, этот вывод был не совсем верен. Через считанные секунды полковник с изумлением наблюдал за тем, как казаки вливаются в толпу, как их там встречают радостными криками и похлопываниями.

Поняв все, Ходнев, сопровождаемый приданным ему охранением, побежал в сторону Николаевского моста, где прапорщик Басин спешно готовил мост к обороне.

* * *

ПЕТРОГРАД. Васильевский остров. 27 февраля (12 марта) 1917 года.

Улица наполнялась веселым гомоном. Тысячеголовая людская масса наполняла морозный воздух возгласами, выкриками, перекрикиваниями, веселым матом и злыми переругиваниями. Кто-то кого-то искал, кому-то что-то было нужно, где-то куда-то что-то несли. Кто-то был одет в праздничное, кто-то в повседневное, а кого-то события выдернули прямо с рабочего места. Толпа шумела, толпа двигалась, толпа несла флаги.

Революция. Именно это слово было на устах многих. Хотя еще несколько дней назад ни о какой революции и речи не было. Тогда все сводилось к требованиям хлеба, хлеба и еще раз хлеба. Перебои с продуктами в столице заставили тысячи и тысячи людей стоять на морозе многие часы в бесконечных очередях в ожидании подвоза. Но хлеба не было. Лавки закрывались, приказчики беспомощно разводили руками, очереди шумели. Несколько лавок были взяты штурмом и разграблены. Хлеба в них действительно не было, но, как говорится, раз уж зашли…

Ситуация с хлебом в Петрограде и так была сложной, но в последние дни хлеб практически исчез с прилавков. Власти успокаивали горожан сообщениями, что хлеба в столице достаточно, что перебои с подвозом возникли из-за заносов, но что пути уже расчистили и вот-вот хлеб начнет поступать на склады и лавки, и что нет никаких причин для волнений, мол, хлеба в Петрограде еще на две недели есть, а там уж его и привезут.

Но все эти заверения лишь подогревали страсти. По городу ползли самые нехорошие слухи, самым оптимистическим из которых был слух о том, что в столице хлеба осталось на три дня. Одни говорили о том, что нужно срочно запасаться любым хлебом и что вскоре и сухари будут за счастье. Другие убеждали, что хлеба в Петрограде полно, но лавочники и прочие спекулянты провоцируют голод для того, чтобы взвинтить цены до неба и нажиться на дефиците. Третьи заверяли, что власть города заодно со спекулянтами, а царь далеко в Могилеве и не знает о происходящем. Четвертые винили во всем царицу-немку и немцев вообще, которые уже открыли фронт и на Петроград, мол, уже движутся немецкие войска, а простой народ морят специально, чтобы не сопротивлялись немцам во время предстоящей оккупации города. Пятые спорили, что во всем виноват сам царь. Шестые… Седьмые… Восьмые… Двадцать шестые…