— Брось револьвер, Георгий! .

Мокашев с трудом разжал пальцы, и пистолет глухо упал на земляной пол. Спиридонов вставал. Мокашев жалостливо посмотрел на него и сказал тихо:

— Убей меня, Яков. И сам застрелись. Сейчас Кареев явится.

Яков нагнулся, поднял мокашевский пистолет, легко выдернул револьвер из незакостеневшей еще ганинской руки, выпрямился и спросил весело:

— Ты так считаешь?

— Обложен ты. Как медведь в берлоге.

— Ошибочка вышла небольшая. Егор охотников к другой берлоге отвел, в которой не то что медведя- клопов не слышишь.

— Зачем тогда спектакль, дурака из меня делал, зачем?

— Чтоб вот эта сволочь не ушла. Ловкий, подлец!

Они смотрели на Ганина, который стыло и неподвижно улыбался, полуприкрыв застекленевшие глаза. Крови было мало. Мокашев, вспомнив, улыбнулся ернически:

— Недостаточно оказался ловок для жизни сегодняшней. Куда ты его?

— Как — куда? В сердце, конечно.

— Кавалер! — вспомнил Мокашев и достал из нагрудного кармана маленький в белой тряпице сверток. — Возьми кресты свои.

— Ну, спасибо! — обрадованно поблагодарил Спиридонов и спрятал сверток в карман штанов. — Пошли на волю! Противно.

Видимый кусок неба светился. Воздух серел. Подходил рассвет. И тишина стояла такая, что они заговорили шепотом.

— Где Кареев? — спросил Мокашев.

— Напрямик отсюда версты две будет. На другом островке.

— Что же дальше?

— А сейчас узнаешь. — Спиридонов раскидал хворост, кучей лежавший у входа в землянку, достал короткий кавалерийский карабин. — Я думал Ганин ко мне Кареева приведет, а пришел ты...

Гулким выстрелом разорвало тишину. Тотчас же донеслось: нерезко — в отдалении — забил пулемет, мягко защелкали одиночные выстрелы, округло раздались взрывы гранат.

--Кончают Кареева! — закричал Спиридонов. — Егор их всех по пристрелянным точкам развел. А пулемет я сам пристрелял!

Можно уже было и не кричать: выстрелы и взрывы прекратились. Возвратилась тишина. И тогда Мокашев в бессилии, ярости и обиде, страшно ударил Спиридонова в челюсть. Спи-ридонов упал, а Мокашев убежал прочь.

Очухавшись, Спиридонов сел и помотал башкой, чтобы лучше соображать. Встал, сначала пошел, затем побежал. Он бежал и крнчал:

--Георгий! Где ты? Пропадешь! Утопнешь!

Он бежал по еле заметной тропке, изредка останавливался,прислушивался. И опять: — Георгий, где ты? Отзовись! Пропадешь здесь. Утопнешь!

Вдруг чавкнуло рядом. Осторожно, боясь провалиться, Спиридонов пошел на звук. Увидел -в трех шагах от него в болотной жиже молча пропадал Мокашев. Спиридонов протянул руку:

— Хватайся.

— Уйди от меня.

Он хотел пропасть. Но когда жижа подошла к подбородку, он в ужасе и отвращении судорожно вцепился в руку Спиридонова, который терпеливо и молча долго ждал этого. Захватив ногами молодую березку, Спиридонов двумя руками тянул и тянул Мокашева из болота. А вытянув на твердую землю, упал на траву обессиленный. Рядом прилег Мокашев, часто всхлипывавший от жалости к себе.

— Не жалей их, — с трудом проговорил, наконец, Спиридонов. — Они вонючие убийцы, мерзавцы. Им не нужно жить. И себя не жалей.

— Как мерзавца, — уточнил Мокашев.

— Какой ты мерзавец! Ты — цветок в проруби.

— Вежливо ты сказал.

— Сказал как думаю. Вещи вроде бы разные, но когда они в проруби — и цветок, и дерьмо — полезность от них одна. Никакой полезности.

Лежали, молчали, отдыхали. Мокашев улыбнулся вдруг.

— Что скалишься? — поинтересовался Спиридонов.

— Ты — победитель. Ты победишь...

— Мы победим, — перебил его Спиридонов.

— Ладно. Вы победите, — продолжал Мокашев. — И ты, ты победишь! Начнешь строить светлое будущее, командовать станешь, детей наделаешь. А лет через тридцать явится перед тобой твой взрослый сын, и увидишь ты, что он дальтоник жизни, цветок без всякой полезности — такой, как я. Потому что с четырех лет начнет книжки читать, в четырнадцать — чужим мыслям удивляться, в шестнадцать — своими себе душу бередить.

— Хочешь сказать, что я зря стараюсь? Знаешь что? Иди-ка ты подальше! Некогда мне с тобой спорить! Дел у меня много. Выходи по тропинке аккуратно, смотри зарубки. На, держи!

Яков вынул из кармана мокашевский пистолет, бросил его на траву и повернулся, чтобы уйти... но Мокашев остановил его:

— А Анной рисковал зря, — сказал он. — Говорил любишь ее... Нет, Яков, настоящую любовь берегут, а ты ею с Кареевым в подкидного дурака играл.

— Много ты понимаешь, — обиженно ответил Спиридонов. — Пока Ганин своим человеком у меня в отряде был, Кареев не то, что тронуть Анну, подойти к ее дому страшился.

— Ганин мертвый, Яша, сказал Мокашев. А в контрразведке про Анну не один Кареев знал.

Спиридонов стал очень серьезен.

— Твоя правда, Георгий. Спасибо тебе за это. И он быстро зашагал прочь.

Но только успел свернуть за поворот, как услышал за спиной пистолетный выстрел. Он обернулся, болезненно сморщился. И крикнул неуверенно:

— Георгий, застрелился, что ль?

— Нет, —донеслось издалека.

— Стрелял-то зачем? -обрадованно спросил Спиридонов.

— Голос твой хотел услышать! Прощай, Яков!

— И ты — прощай, — сказал Спиридонов, повернулся и пошел по тропинке к своим.

* * *

Стучали копыта по дороге и мелькал, как частый забор, лес. Два всадника мчались сквозь ночь.

Не на бой, не к белым, не за красных — любовь звала, любовь кричала, любовь гнала.

На Дворянской улице у дома 36 Спиридонов спешился, бросил повод Егору, по-хозяйски открыл калитку и прошел в дом.

В темных сенях Спиридонов сгоряча налетел на пустое ведро, и оно покатилось, загремело. Спиридонов даже присел от боли: край ведра попал точно по голени.

— Наставили тут! — злобно, но вполголоса проворчал он, растирая ушибленную ногу.

--Вам что здесь надо? — вместе с серым утренним светом в сени вошел строгий Анин голос.

А сама Анна стояла у раскрытой двери.

Спиридонов поднял голову, узнал Анну, но было чрезвычайно обидно, и он поэтому продолжал ворчать обиженно:

--Никакого порядка в доме!

Анна прислонилась к дверному косяку и засмеялась.

- Ты что это? — еще раз обиделся Яков.

--Хозяин прибыл, — отсмеявшись, сказала Анна, — ну,здравствуй, хозяин!

Он выпрямился, улыбнулся несмело и шагнул к ней.

А она к нему. Обнявшись, они молчали.

- Яшка, когда поженимся? — с наивной откровенностью спросила Анна.

Нехотя отпустив Анну, Спиридонов ответил твердо:

— Через три дня.

— А раньше никак нельзя? — Анна опять смеялась.

--С тобой серьезно , а ты... — ох и суров был красный комиссар Спиридонов И вот еще что. Немедленно из дома уходи. К подруге какой-нибудь. На два дня.

--Зачем это? Из Ольховки прогнал, из дому гонишь?

--Прийти могут, Анночка.

Она поняла, кто может прийти и спросила уже про него:

--А ты?

— Я повоюю самую малость.

— Где?

— Да здесь, неподалеку, — и объяснил стеснительно. — Мне пора, Аня, а ты уходи.

Они снова обнялись. Задохнувшись от долгого поцелуя, Анна попросила срывающимся голосом:

— Уйду, но только давай поженимся, Яша.

* * *

Он твердо прошагал до калитки, лихо вскинулся в седло. И уже садя на коне, сказал растерянно:

— Футы, черт.

— Не заболел, Яша? — невинно спросил Егор.

— Ох, надоели мне шутники! — искренне признался Яков и добавил: — Поехали!

Конный отряд Спиридонова — мужиков пятьдесят, вооруженных винтовками, обрезами, наганами, но все при шашках — спешившись, расположился на плоском холме. Все смотрели на пыльный вал, стоявший на горизонте. Неохватимый взором вал.

— Конный бой, — сказал Спиридонов, обернулся (стоял впереди) и оглядел строй. — Ой, не могу! Ой, лапотники! Ой, войско! — простонал он и вдруг рявкнул: — Смирно!

Мужики замерли у своих коней.

— По коням! — еще раз приказал Спиридонов и, взлетев на своего белого, закончил приказ: — За мной!