Примерно в это же время пилоты пригородного вертолета “Синяя птица” еще не кончили удивляться, что лететь им приходится в гордом одиночестве. Они не знали, куда могла задеваться обычная бестолковая толпа пассажиров. Но они не подозревали кое о чем более существенном для себя. Где-то на полдороге в Пустомержу, только не в воздухе, а на земле играло несколько детишек. Это были отпрыски дачников-горожан, симпатичные такие ребята в ярких костюмчиках. И игра у них была не какая-нибудь убогая, вроде пятнашек, с которой и олигофрены справятся, а интеллектуальная, делающая честь их папам и мамам.

Юное дарование в шапочке с огромным козырьком, из-под которого выглядывал недетский длинный нос, осмотрело окрестности в игрушечный бинокль.

— Дымка какая-то. А на хрена она нам нужна? Верно, Жирный?

— Спрашиваешь,— отозвался мальчик плотного сложения.— У нас, Носатый, тепловидение покуда не прорезалось.

— А ну-ка, закрой варежку. Я, кажется, слышу. Будто толстяк, вроде тебя, пыхтит на бегу. Давай-ка прицел у второго на пять градусов повыше. И проверь по индикаторам накачку у всех стволов.

— Понял,— отозвался упитанный мальчик и стал сновать между деревьев. К веткам были прихвачены клейкой лентой приспособления, в них закреплены игрушечные бластеры или “лучеметы детские”, как значилось на коробках, раскиданных на траве. От бластеров тянулись проводки, которые сходились к самодельному пульту, его сжимал в руках мальчик с носом.

— Если не свалится винтокрылый друг в воздушную яму, бабахнем прямо по фонарю,— сказал главный мальчик,— ожог роговицы гарантирую. И привет тогда с того света.

— Злые, злые мальчишки,— сказала девочка, третья из их компании.— Вот я все папе расскажу.

— Эй, Жиртрест, ты ее привел. Кто у нее пахан?

— У нее папа — мент,— отвечал крепыш.— Вообще-то наклепать она может. Я как-то не подумал. Давай-ка я ей лекарство пропишу,— и он стал наводить бластер на девочку.

— Оставь удовольствие на потом, сейчас некогда. И ноги у нее длинные, в моем вкусе, в общем, надо разобраться. А вот, кстати, и сизая птичка защебетала. Рано пташечка запела. По лазерному дальномеру тысяча пятьсот… тысяча… пятьсот… пора.

Носатый нажал кнопку.

— Вот вам подарочек ко дню авиации.

Блестящие ниточки потянулись от деревьев к вертолету, как будто роща захотела поиграть с машиной. Они соединились в солнышко, которое тут же полыхнуло изо всех сил на стекле кабины.

Вертолет закачался, стал разворачиваться, но свалился набок и, болтаясь из стороны в сторону, пошел к земле. Пару раз “Синяя птица” пробовала поднять нос, но от такого курса уже не отклонилась. Раздался взрыв, как будто воздух треснул. Дети увидели из-за деревьев только шапочку огненного гриба, которая округлилась, оторвалась от ножки и прожила недолгую самостоятельную жизнь.

— Не будет здесь больше летать,— крепыш с чувством выполненного долга утер капельки со лба.

— Из тебя такой же шарик получится, только поменьше — если будешь доставлять нам хлопоты,— обернулся Носатый к девочке,— ясно, сучка младая? А теперь чеши отсюда. Куклу забрать не забудь.

Девочка вышла из оцепенения, подхватила свою игрушку и заметалась между деревьев, стараясь как можно скорее удрать.

— Может, незаметно рванем ее гранатой,— предложил крепыш, — или папу ее? Или обоих? И не надо будет заботиться об останках. Полный капец, с гарантией.

— Грубо, мой друг, по-жлобски. Не чувствуется моя школа,— скривился длинноносый мальчик.— Пока она тут ромашишки нюхала, я ей куклу усовершенствовал. Вмонтировал туда сто грамм взрывчатки и простенький анализатор. Сработает на слова “бластер”, “вертолет”, “мальчишки”. Грамотно?

— Еще бы,— опять поразился крепыш своему дружку. И помечтал.— Вот пальнуть бы из дерьмострела, да по балетной труппе, по маленьким лебедям. Чтоб в газетах писали: “Средневековое варварство…”

В кабинет ввели дядю Витю, который, несмотря на внешнюю побритость и помытость, смахивал на плюшевого медвежонка, из которого полезла вата.

Бордовые гардины, рассеянный зеленоватый свет, легкий искусственный ветерок, колыхающий крошечные колокольчики, тонкий запах сандала, какое-то восточное пиликанье — все это мало вязалось с дяди-Витиным непритязательным видом.

— За что, гражданин начальник? Почему замели? Я же свой, я нашенский,— уныло заладил дядя Витя с порога.

Молодой человек благородной наружности и в хорошем костюме располагающе улыбнулся.

— Так уж и не за что… Да что мы с вами сразу препираться начали. Позвольте представиться. Феодосий Павлович Драницын, старший общественный инспектор.— Феодосий сделал шаг навстречу и крепко стиснул разжиженную кисть дяди Вити. Потом он подвинул кресло и, слегка надавив на плечи задержанного гражданина, усадил его.

— Музыка не мешает, Виктор Васильевич?

Дядя Витя быстро отозвался:

— Никак нет, гражданин начальник, отлично помогает.

— Кстати, не забрали вас никуда, многоуважаемый Виктор Васильевич, как бы вам не хотелось. Вы находитесь здесь, в стенах Общественной Службы Санации Систем, так сказать, в гостях. Вот ваша гостевая чип-карта. По ней будете получать паек.

— Значит, я могу итти отседова? — оживился дядя Витя.

— Можете. Только не очень далеко. Ущерб-то нанесен, и за него должен кто-то отвечать. Мы — экспертная служба, созданная гражданами и зависимая только от совести людей, работающих на ниве санации.

— А если нет совести никакой? — спросил навскидку дядя Витя.

— Совесть — это квалификация. Мы дадим заключение по тому, что вы из себя представляете. Если это заключение о вашей неполной вменяемости, тогда только обеззараживание подсознания в нашей же клинике. Палата на двоих, предупредительный уход, сестрички вокруг бегают, ягодицами крутят, подносят-уносят. Как только грязь вычищена, жизнь продолжается уже на свободе. Так что от нас не торопятся уйти. Ведь все-таки быт здесь неплохо устроен, и хорошая перспектива. А выпустим мы человека со справкой о полной вменяемости, он прямиком попадает в крепкие руки представителей Закона, для которых главное в жизни — выполнение плана по раскрываемости преступлений.

— Но я же ничего плохого не делал. Плохое делали мне, мне! — дядя Витя несколько раз ударил себя кулаком в грудь, показывая истинно пострадавшего.

— Ангелом, значит, себя считаете. Но ведь ангелы, бывает, и падают. Тогда ими занимается инквизиция. Да, мы инквизиторы — я не страшусь этого слова — потому что занимаемся криминальными мыследействиями, то есть психопреступлениями. Но подлинная общественная инквизиция — это организация с человеческим лицом.

— И человеческими кулаками,— добавил от себя дядя Витя, потрогав припухлость василькового цвета под глазом.

— Вот аксиома: мы разбираемся и лечим, а не шьем дела. Смею заверить, и отчетные показатели у нас соответствующие.

— Но если я не виноват, зачем мне в какие-то показатели попадать, что мне, больше нечем заниматься?

— Увы, Виктор Васильевич, если бы человек сам себе определял вину, мы бы еще кушали друг друга без перца и соли. Я постараюсь убедить вас, что вина определяется совершенно иначе. Чего бы там ни наплели эгоисты, но человек устроен так, чтобы двигаться к большой цели. Иначе человечество давно было бы поглощено хаосом. Если даже какой-то конкретный человек думает, что у него нет цели — то он все равно плывет по течению, как фекалии в канализационных трубах. Такой вариант тоже допустим. Но вот если он намеренно мешает общему движению и увеличивает энтропию — значит, он виновен. И будет либо вычеркнут из списков граждан, либо превращен в нормального члена общества.

Дядя Витя едва удержался от чихания, однако сохранил преданно-внимательное выражение лица.

— Гражданин Лучкин, ну разве вы никогда не думали о том, по какой причине мы сегодня не сидим в пещерах и не выкусываем друг у друга блох?

— Блох? — оживился дядя Витя. — У нас блох там хватает…