Слова сестры не дошли до Фэррелла, потому что в голове у него все шумело. Завороженный сценой, медленно разворачивавшейся в его памяти, он видел только зияющий зрачок пистолета, который поверг его в ужас тем ранним утром, слышал оглушительный стук собственного сердца, чувствовал холодящий все внутри страх, который он теперь снова и снова переживал по утрам, пробуждаясь. В то холодное утро пелена пота застилала его глаза, а он был слишком напуган, чтобы хотя бы моргнуть, опасаясь, что даже при малейшем движении смертоносная пуля сразит его. Разрывавшая на части паника охватила его и жгла нервы, когда он с воплем беспомощной ярости и отчаяния поднял руку и запустил разряженным оружием в своего противника, совсем не понимая, что ствол того, другого пистолета уже нацелен поверх его головы.

Грохот еще одного выстрела расколол утреннюю тишину, похоронив ее под лавиной разнесенных эхом раскатов, и превратил яростный крик Фэррелла в вопль агонии. Пронзительная молния прожгла ему руку и огненной болью взорвалась внутри черепа. Дым еще не рассеялся, а он упал на холодную, покрытую росой траву и извивался на ней в ужасных муках из-за боли и поражения. Высокий смутный силуэт приблизился и остановился рядом со склонившимся над его рукой врачом. Через пелену боли в неясном свете только поднимавшегося солнца он узнал своего палача. Хладнокровие Кристофера Ситона окончательно унизило его. Противник спокойно пытался остановить текущую из раны в плече кровь сложенным и подсунутым под сюртук платком.

Охваченный болью, Фэррелл осознавал, что, допустив нечестный выстрел, он проиграл гораздо больше, чем дуэль. Он полностью разрушил свою репутацию — это было сокрушительным поражением. Никто не примет вызова от труса, да и сам он не мог найти в своей душе тихой гавани, чтобы укрыться от собственного осуждения

— Парень оказался ранен по своей же глупости, — слова Ситона постоянно возвращались и изводили его, срывая мучительные стоны с его губ. Ведь Ситон ясно сказал:

— Если бы он не бросил в меня свой пистолет, мой бы не выстрелил.

Донесшийся голос секунданта был таким же далеким и глухим:

— Он выстрелил до того, как я подал сигнал. Вы могли бы убить его, мистер Ситон, и это ни у кого бы не вызвало вопросов.

— Я не убийца детей, — прорычал Ситон в ответ.

— Уверяю вас, сэр, в этом нет вашей вины. Я бы только предложил вам побыстрее уехать, пока здесь не появился отец мальчика и не создал еще больших проблем.

Как думал Фэррелл, секундант был уж слишком снисходителен. Его охватило желание дать понять, что он настроен иначе. Он прокричал целый набор грязных ругательств, выплескивая беспомощный гнев на этого человека вместо того, чтобы честно признать свою трусость. К его большой досаде, оскорбления вызвали у соперника лишь легкую презрительную улыбку. Он отошел, ничего больше не сказав, как будто Фэррелл был ребенком, на которого можно не обращать внимания.

Мучительные видения отступили. Вернулась жесткая реальность. Фэррелл смотрел на наполненный стакан, но трясущиеся ноги едва держали его. Он не мог себе позволить так долго отказываться от опоры на здоровую руку, чтобы успеть донести стакан до рта.

— Ты горюешь по своей ужасной утрате, — слова Эриенн наконец дошли до его слуха. — Да ты уже два года как подвел черту под своей жизнью. Тебе было бы гораздо лучше, если бы ты оставил этого янки в покое, вместо того чтобы разыгрывать из себя разгневанного петуха.

— Этот человек — лжец, и я вызвал его за это на дуэль, да, вызвал! — Фэррелл поискал глазами, куда бы пристроиться, и заметил рядом по соседству кресло. — Честь отца и его доброе имя — вот что я хотел защитить.

— Защитить! Ты из-за этого стал калекой, а мистер Ситон не взял назад ни одного слова из своих обвинений.

— Он возьмет, — взорвался Фэррелл. — Он возьмет, или я… или я…

— Или ты что? — сердито спросила Эриенн. — Искалечишь свою вторую руку? Если ты думаешь, что можешь сразиться с человеком с таким опытом, как у Кристофера Ситона, то ты — покойник. — Она с отвращением взмахнула рукой. — Конечно, ведь он почти в два раза старше тебя и, иногда мне кажется, в два раза умнее. Было глупо набрасываться на него, Фэррелл.

— Черт тебя побери, девчонка! Ты, должно быть, думаешь, что солнце всходит и садится ради твоего божественного мистера Ситона.

— Что ты сказал?! — вскричала Эриенн, ошеломленная таким обвинением. — Я никогда и не встречалась с этим человеком! Все, что я о нем знаю, это какие-то сплетни, которые я слышала и точность которых мне неизвестна.

— О, я их тоже слышал, — ухмыльнулся Фэррелл. — Стоит нашим кумушкам собраться поболтать, так они только и жужжат, что о янки и его деньгах. Блеск этих монет можно видеть в их глазах, но без денег он ничем не лучше других. А опыт? Хм! Наверное, мой ничуть не меньше.

— Ты еще осмеливаешься похваляться, что ранил тех двоих, — раздраженно бросила она в ответ. — Вне всяких сомнений, они были больше напуганы, чем ранены. А по большому счету оказались такими же, как ты, глупцами.

— Глупец? Я? — Фэррелл попытался выпрямиться, чтобы выразить свое возмущение таким оскорблением, но громкая отрыжка словно выпустила из этого его намерения пар, и он снова неуклюже привалился к столу и забормотал, жалея сам себя: — Оставь меня, девчонка. Ты напала на меня в час слабости и изнеможения.

— Ха, ты имеешь в виду то, что ты пьян? — ехидно поправила его сестра.

Фэррелл доковылял до кресла и плюхнулся в него. Он закрыл глаза и откинул голову на обивку спинки.

— Опять ты нападаешь на своего собственного брата, — простонал он. — Если бы только отец мог тебя слышать.

Глаза Эриенн ярко вспыхнули негодованием. В два шага она была уже рядом с креслом и держала брата я а лацканы сюртука. Превозмогая гнусные запахи из его перекошенного рта, она склонилась к Фэрреллу.

— Ты еще осмеливаешься меня винить? — Она трясла его, пока глаза Фэррелла не закатились в смущении. — Я скажу тебе просто, братец! — Она выплеснула целый поток слов, ядовитых и злых. — Незнакомец приплывает в эти северные края, и у всех разгораются глаза, когда они видят, как велик его торговый корабль. На третий день после прибытия в порт, — она тряхнула сюртук и находившегося в нем Фэррелла, чтобы подчеркнуть свои слова, — он обвиняет нашего отца в жульничестве за карточным столом. Прав был он или нет, ему не следовало болтать об этом так, чтобы все слышали, повергать торговцев в Мобри и Уэркингтоне в такую панику, что даже сейчас отец боится, что его бросят в долговую тюрьму за векселя, которые он не может оплатить. Да, и именно чтобы выбраться из этого неловкого положения, он стремится сбыть меня замуж. Богатого мистера Ситона едва ли беспокоит то разорение, которое он навлек на нашу семью. Я бы и в самом деле заставила этого человека отвечать за все, что он сделал. Но ты, мой дорогой братец, был так же глуп, когда горячо протестовал, но не смог добиться признания своей правоты. Это только укрепило его слова. Когда имеешь дело с такими людьми, осторожность и взвешенность уместнее, чем юношеская бравада.

Фэррелл изумленно смотрел на сестру, ошеломленный такими нападками на свою личность. Эриенн поняла, что он не услышал ничего из того, что она только что сказала.

— А, это все бесполезно! — С отвращением она отвернулась. Казалось, нет подходящих аргументов, чтобы показать ему все безумие его поступков.

Фэррелл взглянул на наполненный до краев стакан с виски и облизнул губы, подумав лишь, что сестра могла бы поднести ему этот стакан.

— Ты, может быть, на пару лет старше меня, Эриенн, — он ужасно устал, во рту у него все пересохло и говорить было трудно, — но это еще не повод читать мне нотации, как ребенку. — Поджав губы, он пробормотал мрачно сам себе: — Он так и назвал меня… ребенок.

Эриенн расхаживала перед камином, пытаясь найти тот ускользающий разумный довод, которым она могла бы повлиять на брата. Тихий звук прервал ее размышления. Она повернулась к Фэрреллу и увидела, что голова его безвольно свесилась на грудь. Первоначальное легкое посапывание быстро перешло в мощный и звучный, как песня, храп. Эриенн вдруг осознала свою ошибку: надо было сразу отвести брата в его комнату. Сейчас Чамберс может появиться в любой момент, и ее гордости будет нанесен чувствительный удар его пренебрежительной ухмылкой. Единственной надеждой было скорое возвращение отца, но и это оружие могло оказаться обоюдоострым.