— Он был банкиром, — ответила Филадельфия.

— А кем он был до того? — Его пальцы коснулись ее шеи. — Или вы всегда были богаты?

Она задумалась, нахмурив лоб.

— Не знаю.

— Вы никогда не спрашивали. Интересно. — Он говорил бесстрастно, и слова его звучали несколько оскорбительно. — Ответ мог вам не понравиться.

Прежде чем она успела возмутиться, он слегка погладил кончиками пальцев ее шею и сказал:

— В конце концов, мы никому не причинили вреда нашим маскарадом.

— Вы так считаете? — возразила она, встревоженная ощущением его пальцев на своем затылке. — А как насчет миссис Ормстед?

Он взвесил ее слова.

— Я думаю, она может поддержать наше маленькое предприятие, так как обладает характером и редким талантом получать удовольствие от самых простых ситуаций.

Она взглянула на него, пытаясь разгадать причину его умиротворенности. Беспечное выражение его лица, которое она разглядела при свете уличного фонаря, подтвердило ее ощущение, что его колено прижимается к ее. Он выглядел как Акбар, произношение было как у сеньора Тавареса, но взгляд его принадлежит полуобнаженному незнакомцу, чей поцелуй заставил ее удивляться — знает ли она его вообще? Она постаралась втиснуться в угол кабриолета.

— Вы самый странный мужчина, какого я когда-либо встречала.

Он дотронулся пальцем до ее шеи.

— Я уже говорил вам, милая, что предпочитаю, чтобы вы считали меня загадочным.

Она отвела его руку со своей щеки.

— Я вас не понимаю.

— Вы все понимаете, только боитесь признаться в этом. Вы, например, бросились на мою защиту, даже когда мне не угрожала серьезная опасность. Как думаете, почему бы это?

— Но я…

Он заткнул ей рот ладонью.

— Тихо, милая. Вы одна в обществе мужчины, который не является ни вашим родственником, ни слугой. Глупая девочка. Вас никогда не предупреждали о такой опасности, как изнасилование?

— Предупреждали, — ответила она, чуть задохнувшись и непроизвольно облизав нижнюю губу, чтобы унять дрожь, вызванную его прикосновением. — Но я верю, что вы не воспользуетесь своим преимуществом.

— Ох, милая, вы меня оскорбляете. — Он замолчал, зачарованный тем, что она, облизывая губы, случайно коснулась кончиком своего языка его ладони. — Разве я не мужчина? Разве не может волновать меня ваша близость?

Эдуардо взял ее руку и засунул под свой парчовый жилет, туда, где билось его сердце.

— Вы чувствуете, как оно стучит? Разве я не умираю от вашего прикосновения?

— Ну, — уклончиво сказала она, — если вы позволите мне убрать мою руку.

— Я могу умереть, — отозвался он с тихим смешком. — И показал бы вам, какая горячая и густая кровь течет во мне, но думаю, что мы с вами не готовы к такому опыту.

Филадельфия закрыла глаза и не могла сказать ни слова. Она просто не могла ни о чем думать и была уверена только в том, как громко бьется его сердце под ее рукой, пока ее собственное не начало биться в том же ритме.

— Не целуйте меня. — Она не знала, приходила ли эта мысль ему в голову, но ей пришла, и предощущение этого было невыносимым.

— Мне легче не дышать, — сказал он, наклоняясь к ней.

Когда их губы встретились, он ощутил, как она дернулась, и отодвинулся, чтобы взглянуть на нее. Ее глаза были закрыты, а губы сжаты, как будто она ждала, что ей будут вливать касторку.

— В чем дело, милая? Я вам так неприятен?

Она приоткрыла глаза.

— Борода. Она царапается.

Выругавшись по-португальски, он сорвал с себя фальшивые бакенбарды.

— Ну вот, милая, все в порядке.

Филадельфия вновь закрыла глаза, когда он склонился над ней, но на этот раз совсем по другой причине. В последнее мгновение она заметила в его глазах сияющую смесь удовольствия, чувственности и — если ее взбаламученное сознание не обманывало ее — нечто похожее на безграничное обожание, которое она видела в глазах Генри Уортона.

Эдуардо целовал ее и раньше — мимолетный поцелуй в зимнем саду Ормстедов, закончившийся тем, что она начала чихать, потом в его комнате наверху, когда у них смешались злоба и страсть. Но сейчас, как только их губы встретились, она поняла, что это нечто совершенно новое.

Его теплые губы прижались к ее губам, и мысль, что надо оторваться от них, растаяла. Потом он взял ее за щеки, запрокинул голову и чуть отвернул свою, чтобы удобнее было завладеть ее губами.

Женский инстинкт подсказывал ей, что это уже ласка опытного любовника, сладкая пытка, направленная на то, чтобы расшевелить застенчивого партнера, и что она должна немедленно положить этому конец. Но голос разума остался неуслышанным, а Эдуардо тем временем продолжал нежно и неотвратимо ласкать ее рот.

«Когда он остановится, — подумала она, — как это бывало раньше, и я освобожусь». Однако его губы становились все чувственнее, и каждое их движение заставляло ее тихо постанывать. Когда ее стоны стали вырываться сквозь раздвинувшиеся губы, он стал ласкать ее рот языком.

Однажды на выставке в Чикаго она вызвалась дотронуться до электромагнитного устройства, про которое говорили, что оно воссоздает разряд молнии, и почувствовала, как какая-то живительная сила пробежала по ее пальцам. Она тогда отдернула руку, смущенная этим ознобом, который заставил зашевелиться волосы у нее на затылке. Филадельфия никогда никому не рассказывала об этом ощущении, которое заставило ее поспешить домой и осмотреть свое тело — не произошло ли с ним чего-нибудь. Теперь его горячий язык своими толчками вызывал сладостное наслаждение, такое же сильное, проникал в ее груди, горел огнем в самом сокровенном месте.

Потом его губы оторвались от ее рта, поползли по щеке, спустились к шее, коснулись ледяного холода бриллиантов; зубами он открыл замочек ожерелья и оно соскользнуло ей на колени. Потом он добрался до раковины уха, поцеловал ее и обласкал кончиком языка.

У нее перехватило дыхание, и она хотела вскрикнуть, но он успел заткнуть ей рот поцелуем.

От этого поцелуя у нее ослабело все тело. Когда он наконец поднял голову, у нее уже не было сил даже на то, чтобы думать или ощущать вес своего тела, она подалась вперед и прильнула к его груди.

— Вы должны были сказать мне, — прошептал он ей на ухо.

— Что? — пробормотала она.

— Что вам нужны такие поцелуи.

— Но я… мне не нужно…

— Нет, милая, вам это нужно, и вы всегда будете получать все, в чем нуждаетесь.

Филадельфия закрыла глаза. Она чувствовала себя так, словно висела на краю обрыва, отчаянно цепляясь ногтями за камни. Его поцелуи оставили ее возбужденной, но она все-таки сохранила достаточный контроль над своими чувствами, кусая нижнюю губу, чтобы удержаться от того, чтобы попросить его продолжить эту сладкую пытку.

— Я ничего не понимаю, — призналась она, когда непростительная слеза выкатилась из-под плотно сжатых век. — И меньше всего про самое себя.

Эдуардо приподнял ее голову и улыбнулся, увидев на ее лице горестное недоумение.

— Ответ, милая, настолько прост, что я должен вскоре продемонстрировать его вам, иначе я сойду с ума. Но прежде я должен, как говорите вы, североамериканцы, кое-что выяснить.

— Я никогда этого не говорила, — запротестовала она, когда он продвинулся на сиденье и слегка прижал ее в угол.

— Миссис Ормстед захочет узнать все про вечер у Доджей, — сказал он голосом, который не выдавал муку, испытываемую его телом. — Вы можете развлекать ее историями о наших злоключениях, пока я буду отсутствовать.

— Что вы собираетесь делать? — спросила она, смущенная слезами, текущими по ее щекам.

— Ничего такого, что имеет отношение к вам.

— Хорошо, оставайтесь таинственным. Но не думайте, что я буду ждать вас, потому что буду уже в постели.

— Тогда я, как только вернусь, отправлюсь немедленно в постель.

Его интонация заставила ее взглянуть в его черные глаза, поблескивавшие в темноте. Она испугалась, но не хотела обнаруживать, что между строк сказанного заметила его намерение прийти в ее постель. Она молча отвернулась.