Де Жерве и Магдален одновременно осознали опасность момента. В приступе бешенства, еще не отошедший от горячки боя, молодой человек способен был забыть, где он и кто перед ним.

— Милорд… милорд… — ясно и звонко прозвучал голос Магдален, нарушая тягостное, угрожающее молчание. Эдмунд перевел свои безумные глаза с герцога на жену. Она поднялась, вынимая розу из большой вазы, стоявшей неподалеку.

— Вы отлично защищали на поле сражения мои цвета, милорд, — она с улыбкой перегнулась через ограду и бросила цветок. — Это от меня, но я тоже требую подарка в ответ.

Эдмунд машинально поймал цветок на лету, и только сейчас до него внезапно дошло, что он был на краю беды.

— Ваше требование справедливо, леди, но чем я могу вам служить? — и он наклонил голову в знак признательности.

— Один поцелуй, сэр, всего один поцелуй, — отозвалась она. Смех одобрения пробежал по рядам при виде такой галантной сцены. Все сразу же забыли о неприятном впечатлении от только что закончившегося боя.

Эдмунд прошел вверх по ступеням.

— Что же, леди, я счастлив, что могу услужить вам.

Перегнувшись через заграждение, он неожиданно подхватил ее на руки, и, перенеся через ограду, поставил на землю рядом с собой. После этого он поцеловал ее в губы с юношеской страстью и азартом, вызвав овации зрителей и румянец на щеках Магдален.

— Фи, милорд! — сказала она. — Как же я теперь вернусь на свое место?

К ограде подошел улыбающийся Гай.

— Передай мне леди, Эдмунд, и проблема решена.

И Магдален опять на мгновение оторвалась от земли; поставив ее на ноги, Гай одобрительно сказал вполголоса:

— Ты все отлично сделала, Магдален.

Глаза ее засияли от радости: ведь единственный человек, чьим мнением она дорожила, похвалил ее.

— Не заслужила ли я за это еще одного поцелуя, милорд? — шепотом спросила она, глядя на арену.

Улыбка на лице Гая угасла.

— О, да, конечно, миледи, — ответил он скучным голосом, и церемонно приложил ее руку к своим губам. Затем, отвернувшись от Магдален, он извинился перед герцогом и покинул ложу.

Он шел к палаткам, расположенным за ареной, намереваясь серьезно поговорить со своим бывшим подопечным, но никак не мог забыть тихий вопрос Магдален и ее сияющие глаза. Он помнил о страстном признании девочки-подростка, сделанном в незапамятное время, после смерти Гвендолин, но никогда не придавал ему особого значения, списывая это на игру детского воображения и путаницу, в которой Магдален тогда оказалась. Но теперь в нем шевельнулось беспокойство. Требование, так мягко минуту назад предъявленное ею, не было больше капризом маленькой девочки, мечтающей о конфете или серебряном пенни. В голосе Магдален звучала неприкрытая чувственность, а ее тело уже не было телом ребенка, точно так же, как речь и поведение. Да что там говорить, он первым узнал, что Эдмунд сделал из ребенка женщину.

А Магдален сидела на своем прежнем месте, пряча под деланной улыбкой растерянность. К счастью, никто из посторонних не заметил ее замешательства, и уж конечно, не мог догадаться о его причинах. Этот диалог между нею и де Жерве не предназначался для чужих ушей. Она была подавлена, понимая, что вела себя неправильно: ведь у нее есть законный муж и она венчанная жена другого человека — сьёра Эдмунда де Бресса.

В тот год Гай и Эдмунд прибыли в замок Беллер в начале января, выслав вперед себя вестника, чтобы он предупредил об их скором появлении. Магдален ждала их на крепостной стене, кутаясь в меховой плащ с башлыком, и всматриваясь вдаль. Вот и остались за спиной тоскливые годы глухого уединения, когда о дочери герцога Ланкастерского забыли, казалось, все на свете. Один-единственный раз герцог прислал дочери весточку, где сообщал о победах Эдмунда в Пикардии, о вступлении ее мужа во владение его французским леном и поздравлял ее с таким поворотом событий. О Гае не было сказано ни слова, за все эти годы она не получила ни единой весточки о нем — до вчерашнего дня, когда прискакавший герольд сообщил, что лорд де Жерве сопровождает ее мужа, возвращающегося с победой и намерением воссоединиться наконец с женой.

Стоя за зубцами крепостной стены, она без конца вглядывалась в бесконечную белую равнину, пока в глазах не начало рябить. Дозорные со смотровых башен все равно бы заметили приближение гостей раньше ее, и звон колокола известил бы ее об этом событии, в каком бы уголке замка она ни находилась. Но она продолжала стоять, и свирепая метель забивала ей снегом глаза.

С восточной башни вдруг донесся пронзительный звон колокола; и через мгновение она и сама заметила слабое движение там, где небо сходилось с землей. Во дворе затрубил рог, послышался топот ног, цокот копыт, бряцание доспехов. Она перегнулась через парапет и увидела лорда Беллера, взбирающегося на коня. Как был в простом, но добротном шерстяном плаще — он помчался навстречу гостям, чтобы лично приветствовать их.

Магдален спустилась со стены, быстро миновала двор и через арку побежала к наружному выступу, мимо лачуги Сумасшедшей Дженнет. Старуха все еще жила здесь; хотя стены и крыша зияли провалами и вид у жилища был просто жалкий. Но, как и прежде, из дымохода валил дым, и в окне можно было разглядеть тусклое мерцание сальной свечи.

Времени, чтобы зайти к старухе у Магдален не было, и все же какая-то неведомая сила понесла ее туда. Отодвинув подвешенную на входе шкуру-полог, она ступила внутрь. Магдален время от времени навещала старуху, принося с собой что-нибудь съестное, иногда ей даже удавалось заставить ленивых замковых слуг сменить колдунье прогнивший камыш на крыше, но сейчас зловоние показалось ей таким нестерпимым, что пришлось зажать нос.

— Дженнет? — какое-то время Магдален ничего не могла разглядеть в темноте, но потом увидела, как на соломенном тюфяке что-то шевелится, — тебе плохо, Дженнет?

Узловатая рука вывалилась из-под грязного обрывка одеяла.

— Приведи мне капеллана, дитя мое. Кажется, сегодня пришло время и мне сойти в могилу, — старческий голос был скрипуч как несмазанные колеса. — Я хочу исповедаться.

Магдален всмотрелась в высохшее, сморщенное лицо. Она не представляла, сколько лет Сумасшедшей Дженнет, да та и сама едва ли знала это. Но сколько Магдален себя помнила, старуха все время занимала эту лачугу в углу внешнего двора, и всегда выглядела одинаково.

— Через час приедет мой муж, — услышала старуха голос девушки. — А с ним еще один человек. Ты можешь погадать мне, Дженнет, в последний раз погадать.

— Дай руку, — голос колдуньи прозвучал неожиданно живо — странно сочетался он с беззубым ртом старухи, чья голова с жидкими прядями седых и грязных волос и запавшими глазами больше походила на череп.

Магдален, секунду поколебавшись, подала ей руку. Скрюченная клешня схватила ее за запястье и перевернула руку ладонью вверх.

— Подними повыше свечу, я плохо вижу, — Магдален взяла с пола вонючую сальную свечу и посветила себе на ладонь. На минуту в холодном воздухе хижины повисла тишина, затем Дженнет вновь обессиленно упала на солому.

— Любовь, — шептала она, задыхаясь и кашляя, — любовь, много любви, любви мужчин, любовь и кровь на твоих руках, дочь Изольды.

— Откуда тебе известно имя моей матери? — холодея от ужаса, спросила Магдален. Ей самой ничего не было известно о матери, и уж точно никто в замке, кроме лорда Беллера, не знал ее имени.

— Пришли мне священника. Я хочу получить отпущение грехов.

Магдален еще немного подождала, надеясь, что Дженнет хотя бы немного разъяснит свои загадочные слова. Но тут до нее донесся пронзительный сигнал рога, возвестивший о прибытии мужа.

— Я скажу отцу Клементу, — обещала она старухе и вышла.

Выскочив наружу, она поспешила в донжон.

— А, вот и ты! — леди Элинор, раскрасневшаяся от хлопот и морозца, спускалась навстречу ей по лестнице. — Я с ног сбилась, разыскивая тебя.

Она спрятала выскользнувшую прядь волос под чепец: быть растрепанной леди Элинор не позволяла себе никогда.