Эта вспышка массовых антиеврейских настроений, питавшаяся экономическим конфликтом между евреями-банкирами и их клиентурой, как значимый политический фактор просуществовала не дольше, чем длились подобные вспышки, в основе которых лежали чисто экономические или социальные факторы. Те 20 лет, когда Французской империей правил Наполеон III, были для французского еврейства временем процветания и безопасности во многом подобно тому, как это было в Германии и в Австрии два десятилетия до начала первой мировой войны.

Единственная разновидность французского антисемитизма, которая оставалась сильной и пережила как социальный антисемитизм, так и негативные установки антиклерикальных интеллектуалов, — это та, что была связана с общей ксенофобией. В особенной мере это было видно после первой мировой войны, когда отношение к иностранным евреям задавало стереотип восприятия иностранцев вообще. Различение между евреями-соотечественниками и теми евреями, что «вторглись» в страну с Востока, проводилось во всех западноевропейских и центральноевропейских странах. К польским и русским евреям в Германии и в Австрии относились точно так же, как во Франции — к румынским и немецким евреям, а на евреев из Познани в Германии или из Галиции в Австрии смотрели с таким же снобистским презрением, с каким смотрели на евреев из Эльзаса во Франции. Однако только во Франции данное различение приобрело такое значение во внутренних делах. Вероятно, это связано с тем обстоятельством, что Ротшильды, которые, более чем кто-либо другой, служили мишенью антиеврейских выпадов, иммигрировали во Францию из Германии, так что вплоть до начала второй мировой войны было обычным делом подозревать евреев в симпатиях к врагам нации.

Националистический антисемитизм, безобидный, если сравнивать его с современными движениями, во Франции никогда не был монополией реакционеров и шовинистов. По этому вопросу писатель Жан Жироду, министр пропаганды в кабинете Даладье военной поры, пребывал в полном согласии[90] с Петеном и правительством Виши, которое также, несмотря на все свои старания угодить немцам, не могло вырваться за пределы подобной устаревшей антипатии к евреям. Такая неудача тем более бросалась в глаза, что Франция выдвинула выдающегося антисемита, который понимал весь масштаб и возможности нового оружия. То обстоятельство, что им оказался видный писатель-романист, характерно для условий Франции, где антисемитизм в общем-то никогда не пользовался такой же дурной славой в социальном и в интеллектуальном отношении, как в других европейских странах.

Луи Фердинанд Селин, которому присуща была изобретательность и идеологическое воображение, отсутствовавшее у более рациональных французских антисемитов, придерживался простого тезиса. Он утверждал, что евреи воспрепятствовали эволюции Европы к политическому единству, служили причиной всех европейских войн начиная с 843 г. и замышляли разрушить и Францию, и Германию, возбуждая их взаимную вражду. Селин предложил такое фантастическое объяснение истории в своем произведении «Ecole des Cadavres», написанном во времена Мюнхенского пакта и опубликованном в первые месяцы войны. Более ранний памфлет на эту тему — «Bagatelle pour un massacre» (1938), хотя и не содержал нового ключа к европейской истории, был уже удивительно современным в своем подходе. Здесь отменялись всякие ограничивающие различения между отечественными и иностранными, между плохими и хорошими евреями и не обращалось внимания на разработанные законодательные проекты (что являлось специфической особенностью французского антисемитизма), памфлет прямо приступал к существу дела и выдвигал требование убийства всех евреев.

Первая книга Селина была очень благосклонно принята ведущими интеллектуалами Франции, которые отчасти были удовлетворены атакой на евреев, отчасти полагали, что речь идет всего лишь об интересной новой литературной выдумке.[91] В силу тех же самых причин доморощенные французские фашисты не воспринимали Селина всерьез, несмотря на то что нацисты всегда знали о том, что он был единственным подлинным антисемитом во Франции. Врожденное здравомыслие французских политиков и их глубоко укорененная респектабельность не позволяли им признать шарлатана и сумасшедшего. В результате даже немцы, которые разбирались, что к чему, должны были продолжать использовать таких неадекватных для соответствующих целей сторонников, как Дорио (последователь Муссолини) и Петен (старый французский шовинист, вовсе не понимавший современных проблем), в своих тщетных усилиях убедить французский народ в том, что уничтожение евреев может послужить средством решить абсолютно все проблемы. То, как складывалась ситуация в годы, когда официальная и даже неофициальная Франция изъявляла готовность сотрудничать с нацистской Германией, наглядно свидетельствует о том, насколько антисемитизм XIX в. был неэффективным с точки зрения новых политических целей века XX, причем даже в стране, где он достиг наивысшего развития и пережил все прочие перемены в общественном мнении. Не помогло и то, что такие способные журналисты XIX столетия, как Эдуард Дрюмон, и даже такие выдающиеся современные писатели, как Жорж Бернанос, вносили свой вклад в дело, которому гораздо более адекватно служили сумасшедшие и шарлатаны.

Как оказалось, решающую роль сыграло то обстоятельство, что во Франции в силу разных причин так и не сложилась полноценная империалистическая партия. Как указывали многие французские колониальные политики,[92] только франко-германский союз мог бы позволить Франции соперничать с Англией в разделе мира и с успехом принять участие в борьбе за Африку. Тем не менее, несмотря на все свои шумные тирады и враждебность по отношению к Великобритании, Франция ни разу не позволила соблазнить себя на участие в таком соперничестве. Франция была и осталась, хотя ее значение и убавлялось, nation par excellence на континенте, а ее слабые империалистические поползновения приводили обычно к появлению новых движений за национальную независимость. Кроме того, поскольку французский антисемитизм питался главным образом чисто национальным франко-немецким конфликтом, то «еврейский вопрос» почти автоматически не мог играть заметной роли в империалистической политике, несмотря на то, что ситуация в Алжире с его смешанным населением, состоявшим из местных евреев и арабов, создавала для этого превосходные условия.[93] Беззастенчивое и грубое разрушение французского национального государства в результате германской агрессии, издевательский германо-французский союз, возникший вследствие германской оккупации и поражения Франции, могли подтвердить, как мало собственных сил привнесла эта nation par excellence в нашу эпоху из своего славного прошлого; она не меняла своей сущностной политической структуры.

Только два десятилетия отделяли момент временного упадка антисемитских движений от начала первой мировой войны. Этот период был справедливо охарактеризован как «золотой век безопасности»,[94] так как лишь немногие из тех, кто жил в ту пору, ощущали слабость, очевидно присущую устаревшей политической структуре, которая, несмотря на все пророчества о близящемся закате, продолжала функционировать с кажущимся блеском и с необъяснимым монотонным упорством. Рядом друг с другом и, как казалось, с одинаковой стабильностью продолжали держаться анахроничный деспотизм в России, коррумпированная бюрократия в Австрии, тупой милитаризм в Германии и нерешительная, пребывающая в постоянном кризисе республика во Франции причем все они по-прежнему находились в тени Великобритании с ее мировой мощью. Ни одно из правительств этих государств не пользовалось особой популярностью, все сталкивались с усиливавшейся внутренней оппозицией, однако нигде, как казалось, не проявлялось серьезной политической воли к радикальным изменениям политических условий. Европа была слишком поглощена экономической экспансией для того, чтобы какая-либо нация или социальный слой всерьез относились к политическим вопросам. Все могло идти своим чередом, так как никто ни на что не обращал никакого внимания. Или, как проницательно отмечал Честертон, «все продлевает свое существование посредством отрицания того, что существует».[95]